Жизнь по контракту

А Сэм и Гиви качали головами:

– Зря ты так… «ЛокИнформ» – хорошее место работы. Тебя здесь уважают. Просто подождать нужно…

Они затащили его в кафе. Стали уговаривать, расписывать какие-то немыслимые перспективы, но Герман никого не хотел слушать. Он не мог ждать, топтаться на одном месте. Даже Элика не смогла его уговорить.

Герман ушел из «ЛокИнформ», заранее не подыскав нового места работы. Устроиться в другую компанию ему казалось делом нескольких дней, если не часов – кто откажется от такого толкового, энергичного специалиста. Но тут случилась авария. И странная, и страшная. В машину, в которой ехали мать с отцом, на полном ходу врезался грузовик. Отказали тормоза. Вроде бы. Несчастный случай.

Целые дни теперь уже безработный Герман проводил в больнице, в палате, где родителей положили рядом. Мама была без сознания. Отец находился в ясном уме, но у него двигалась только одна рука. Он попросил Германа:

– Сдвинь наши кровати. Поближе… Еще ближе…

Отец взял мать за руку и все время держал ее. Когда умирая, разжал свои пальцы, остановилось и ее сердце…

Герман ничего не мог сделать. На похоронах он смотрел на экипаж, пришедший, прилетевший проводить в последний путь своего командира и его путеводную звезду. Герман смотрел на этих немолодых людей и чувствовал искренность чувств говорящих короткие простые слова штурмана Родиона, второго пилота Александра, борт-инженера Евгения и борт-механика Ивана. И Герман спрашивал себя, также ли ему сочувствуют его собственные друзья Сэм и Гиви? Что их троих связывает (связывало?), кроме работы, пикников и ресторанов? А Элика? Он смотрел на нее и думал о том, остановится ли ее сердце, когда он отпустит ее руку?

Герман ловил себя на том, что начал сомневаться почти во всем его окружающем, в каждом, стоящем рядом. И он понимал, что может быть и не прав, что может быть действительно устал, безумно устал. И от неудач на работе, и от потери родителей…

После похорон к нему подошел человек из Комитета гражданских прав и свобод, в котором последнее время работал отец:

– Герман, твой отец здорово помогал нам… Он рассказывал о тебе. Если захочешь заняться важным полезным для общества делом, приходи к нам. В любое время. Работа найдется…

Герман кивнул, не особенно задумываясь:

– Хорошо…

Экипаж отца окружил его плотным кольцом. Второй пилот Александр, борт-инженер Евгений, борт-механик Иван. И штурман Родион, который сказал:

– Мы тут посоветовались… Собирайся. Поедем ко мне на остров. Отдохнешь, соберешься с мыслями, приведешь себя в порядок…

Он послушно кивнул. Герман не хотел ни возражать, ни вообще думать. Он просто ухватился за протянутую надежную руку.

С работы Герману отпрашиваться было не нужно. Ее у него теперь просто не было. Только Элика… Он предложил ей:

– Знаешь, мне…, нам вместе нужно уехать…, отдохнуть…

Элика не сразу поняла:

– Куда-нибудь в тропики? Чудесно! Мы там прекрасно отдохнем!

– Нет, не в тропики, – покачал он головой, – вообще не на курорт. Не хочу никого видеть. Поедем подальше от цивилизации. В безлюдное место.

И увидел на ее лице то, что боялся увидеть – разочарование:

– Ты серьезно?

Подтвердил:

– Вполне.

Она как будто еще думала:

– Подальше от цивилизации… В безлюдное место?

– Абсолютно.

Элика посмотрела на него с надеждой:

– На пару дней?

– Больше.

– На пару недель?

Но он убил и эту надежду:

– Может быть на месяц, а может быть и на два, еще не знаю точно…

Она была в ужасе и не скрывала этого:

– Ты с ума сошел… У меня работа, у меня родители, подруги, знакомства… Ты, конечно, езжай, если нужно…

Герман оставил ее. Оставил в городе всех, не сказав никому, куда и насколько точно уезжает. Ни Элика, ни даже Сэм с Гиви не знали его маршрута…

Он уже бывал на острове. Когда еще учился в школе, отец послал его к Родиону в первый раз. На острове было интересно. Все не так, как в городе. Другой воздух, другой шум, другие соседи – не люди, а птицы, комары, косули, волки и даже медведи.

Родион учил Германа ориентироваться в лесу, узнавать следы и звуки разного зверья, отличать правильные грибы, брать лесную ягоду, орехи. А еще учил его драться:

– Это каждому мужчине может пригодиться…

Герман не был драчуном, любимым его спортом был теннис. Но, чтобы не упасть в глазах Родиона, он осваивал подсечки, захваты, болевые приемы. Падал, поднимался, разбивал в кровь нос, но не отступал. Снова и снова бросался на хоть и далеко не молодого, но такого хитрого и ловкого Родиона. Тот то справлялся с ним, то видимо поддавался, чтобы не убить настрой Германа, его веру в себя, в свои силы. Они дрались то на кулаках, то на палках. А еще Родион учил Германа бросать нож – сверху, снизу, сбоку:

– Дай бог, не понадобится, но уж если вдруг, то не промахнись. Может быть, это будет твой единственный шанс выжить…

Герман пропускал эти слова мимо ушей. Но ножом управляться научился здорово. У него, видимо, из-за теннисных тренировок были очень развиты кисть и глазомер. Даже Родион удивлялся, вытаскивая нож из маленьких сучков на деревьях:

– Думал, не попадешь. Это и мне не всегда удается…

Метание ножа Германа забавляло. Уже потом и в университете, и на работе, он не раз на спор втыкал нож в подбрасываемую в воздух мусорную корзину. Особенно ему удавался кистевой бросок снизу без замаха…

После похорон он уехал на остров. Родион встретил без лишних слов. Накормил свежей ухой. Весь вечер они просидели у костра за привезенной Германом бутылкой водки. Молча. Даже собаки Родиона молчали, не отзываясь на рев бродящего невдалеке медведя.

Утром Герман проснулся в избушке один – Родион ушел по работе. Он несколько раз в день снимал показания с метеоприборов. Потом обрабатывал их, передавал на Большую землю.

Герман ничего не хотел. Вообще ничего. Он повалялся на топчане. Потом выглянул на улицу и еще повалялся. И еще.

Затем Родион вернулся. Поели. И Герман снова уткнулся в топчан. Лежал то проваливаясь в полузабытье, то всплывая из него, вздрагивая. А крепко никак не засыпалось. Перед глазами все время возникали то лица матери и отца, то Арона, Элики, Сэма, Гиви, еще каких-то знакомых и полузнакомых людей…

Так прошло несколько дней. Потом Родион неожиданно разбудил его еще до рассвета: