Волково поле

Пока Семен мылся в ванной, Дагу показывали дом. Такого великолепия она ни когда не видела в своей жизни. Потолки и стены в золоте. Вокруг висят прекрасные картины. Изумительной красоты паркетный пол, выложенный разноцветным ковром. Она все могла себе представить в жизни, но такой роскоши она ни когда себе представить и не могла. Слуги ей кланялись, и она почувствовала себя царицей. Сегодня я подарю Семену настоящую любовь, я счастлива, подумала Дагу и пошла в свою спальню. Там стояла огромная кровать, в камине горел огонь и потрескивали дрова. В эти минуты, жизнь показалась ей прекрасной.

Семен принял ванну, его побрили и он оделся. Нужно было нанести визит канцлеру. Уже было поздно, и ехать в департамент не имела смысла, и он решил ехать к канцлеру домой. При выходе, он еще дал распоряжения.

– Федор. Когда я уеду, доставить сюда мадам из модного дома. Пусть всю обмеряют Дагу, и дожидается меня, я приеду и распоряжусь на счет платьев для девушки. Утром найти мне учителя русского языка, который знает хорошо итальянский или арабский языки. Что непонятно?

– Так поздно уже, как я приведу мадам из модного дома? А учителя завтра найдем-с. Тут сложного ни чего нет.

– Узнаешь, где она живет, и привезешь ее сюда, хоть под конвоем. Исполнять.

Федор поехал к канцлеру. Граф Никита Иванович Панин жил неподалеку от Зимнего дворца, в великолепном здании, украшенном атлантами и кариатидами. Семен не был хорошо знаком с графом. Да, они знали друг друга, встречались на балах и приемах, но лично ни когда не беседовали. Канцлер находился рядом с Екатериной Великой, а Семен был простым рабом Императрицы, хоть и князем. Панин недавно женился на красивой молодой особе и был без ума от нее.

VII

Граф Никита Иванович Панин, большой умница. Высший сановник при Екатерине Великой. Русский дипломат, государственный деятель. Наставник Великого князя Павла Петровича и наконец, канцлер России. Он был очень богатым человеком. Его огромные имения были по всей России, он владел тысячами людских душ, распоряжался многими судьбами людей и в то же время оставался скромным и порядочным человеком, безгранично любящий Россию. Он рано овдовел и полностью отдался службе родине. Были у него мысли о женитьбе, но все было, как-то недосуг. За него бы с радостью пошла бы любая девица замуж, но пошла бы не по любви, а по корысти, а вот этого он и не хотел. Он знал нравы Петербурга, а ходить с рогами канцлеру, как-то не к лицу. Была у него экономка, где он справлял свою мужскую нужду, этим и ограничивался. Человеком он был твердым, жестокостью, это было назвать нельзя. Он умел не только карать, но и миловать, что делал, гораздо чаще. А врагов у Панина было не счесть. Каждый хотел подставить ему ножку, что бы самому приблизится к Императрице. Человек с возрастом становится сентиментальным. В один из зимних дней ему сообщили, что умерла его кормилица. Раньше бы он на похороны не поехал, кто она такая для него, крепостная баба, хоть он и любил свою мамку с детства. Но детство прошло, и он ее давно не видел, хотя все и сделал, что бы она остаток жизни прожила в сытости и достатке. Жила она в его ближнем имении, от Петербурга, вот он и решил поехать и похоронить ее по чести. По зимнику быстро доехать можно, а дела неотложные и подождать могут, вот он и поехал. Эскорт большой не взял, кого ему бояться в России. Похоронили честь по чести, отстоял заупокойную и утром по тракту отправился назад в Петербург. Утро солнечное, ясное. Ехали споро, а вот к обеду пригнало облачко с Запада, и разыгралась метель. Поворачивать назад не имело смысла. Проехав еще несколько верст, метель усилилась, вот тут его возница и предложил.

– Ваше сиятельство, пока дорогу не занесло-то, может, свернем в ближайшее имение, тут недалече поворот на тракте в имение Калугиных. До постоялого двора, можем и не доехать. Собьемся с дороги, потом не отыщем. Переждем метель, и домой поедем. Глядите, темнеет уже, как бы буран не разыгрался. Можем и пропасть тут.

– Сворачивай Никодим. Ты прав, замерзнуть мы всегда успеем.

До имения было несколько верст и когда они подъехали к дому, действительно, метель перешла в буран. Хозяева были дома и готовились отужинать. Калугины, потомки древнего дворянского рода, состояли в кровном родстве с большими боярскими фамилиями. Раньше их земли были необъятными, а число душ, и сосчитать было невозможно. Но все это было в прошлом. Как-то незаметно их род обеднел. Имения раздробились по многочисленным детям из их рода, потом и обеднели. У них был небольшой дом в Москве, построенный еще при царе Горохе и небольшое имение в душ пятьдесят, не больше. Подрубил под корень состояние Калугиных их дражайший сынок поручик драгунского полка. Он умудрился проиграть в карты тридцать тысяч рублей. Пулю в лоб он пускать себе не захотел и родители его, заложив почти все свое имущество, рассчитались по долгам сына. Сын отправился в Оренбургские степи охранять границы родины от супостата, там, на большие деньги в карты больше не было с кем сыграть, а родители с дочкой отправились жить в свое заложенное имение. Перспектив в жизни, ни каких. Была у Калугиных еще и дочь Елизавета. Красивая стройная девушка. Ей прочили хорошую партию в жизни. Калугины, это хорошая фамилия и взять из них себе жену считалось незазорным ни князю, ни графу. Родители возлагали на нее большие надежды. Вот Лизоньки вырастит и спасет их род от разорения. Лизу рано вывели в свет. Её и в Петербург часто возили, женихи засматривались и пока еще размышляли, а тут ее братец и проигрался в карты. В общем-то, греха большого в том не было, частенько сыновья больших фамилий проигрывались в пух и прах, и их родителям приходилось рассчитываться за долги сыновей, но то было у богатых родителей. То, что Калугины напряглись и рассчитались с долгами сына, узнали все. Невеста очень красивая, но все же бесприданница. Как-то пыл у женихов питерских поостыл, может и выжидать стали. Было несколько предложений от московских женихов с хорошей фамилией, но тут Калугин старший не торопился, ждал для своей дочки более богатого жениха. Потом и эти женихи пропали. Были и предложения от мелкопоместных дворянчиков, Елизавета была согласна и на этот брак, но она была дочь своих родителей и ослушаться их воли не могла, а они отказали и им. Время шло и предложения кончились. Сама Елизавета уже и не чаяла выйти замуж, ей было уже впору в монастырь собираться. Она хотела любить и быть любимой, страсть раздирала ее душу, а вот применить свою страсть на деле было не с кем. Теперь Калугин отец был бы рад выдать дочку замуж и за простого помещика, но в округе, где они жили, все были женаты, а вывести дочку в свет и одеть ее подобающе, на то денег уже не было. Страсть в душе Елизаветы бушевала и не стихала. Вся страсть уходила со слезами, которые впитывала ее подушка по ночам. На то время, когда граф Панин к ним заехал, Елизавете шел тридцатый год. Теперь и она понимала, что быть ей старой девой и доживать свой век придется бог весть где, если отдадут имение за долги. На братца надежды не было никакой. Он женился на безземельной дворянке и жил на свое офицерское жалованье. Когда граф подъехал к дому Калугиных, его встретил плохо одетый холоп. Кто такой Панин он ни когда не слыхивал, а то, что граф, так ему плевать было. Он нехотя пошел доложить господам о приезде гостя. Калугин старший, как услыхал, кто к ним приехал, вылетел на крыльцо, чуть ли не в исподнем. Как простой мужик он стал кланяться графу и причитать.

– Проходите, проходите, ваше сиятельство.

Лизавета посмотрела на своего престарелого отца, ей стало неприятно, и она ушла в свою комнату.

– Батюшка Никита Иванович, какая неожиданная встреча. Заходите в дом. Согрейтесь-ка. Метель, какая на дворе, прямо ужас какой-то. Мы вас не ждали, и потому на столе больших разносолов нет. Мы живем по-простому в имении-то. Щи да каша, вот и радость наша. Знали б заранее, что ваше сиятельство нас посетит, так мы бы сподобились и подобающие закуски на стол поставить.

Граф знавал Калугина старшего, но это было давно, еще в его юности. Ни как не мог вспомнить, как его отчество. Все же вспомнил, как звали его отца, память не подвела.

– Полноте Александр Романович гнуть спину передо мною. Мы к вам ненадолго. Переждем вьюгу и отправимся в Петербург. Не надо так хлопотать.

В доме было хорошо натоплено. Панин снял шубу. На столе, действительно стояли щи и каша пшеничная. Давненько граф не едал таких постных щей, и ему захотелось их отведать. Супруга Калугина хлопотала возле Никиты Ивановича, оттеснив рябую девку, которая прислуживала за столом. Потом и водочки выпили. Граф пришел в хорошее расположения духа. Спать ложиться было еще рано. Вот он и завел беседу с хозяином дома.

– Вы что тут с женой одни живете?

– Нет, ваше сиятельство. Дочка с нами. Вы как приехали, она к себе в комнату и ушла. Сейчас я ее позову. Лизонька, свет мой ясный иди я тебя познакомлю с Никитой Ивановичем.

– Вошла красивая женщина с прекрасными формами и длинной русой косой. В ее бездонных голубых глазах граф прочитал огромную тоску. Почему-то они оба покраснели. Никита Иванович принял свое покраснение за выпитую водку в жарком помещении, а, вот, что подумала Елизавета, то и ни кто об этом не узнает. Она пробыла в комнате еще некоторое время и, сославшись на головную боль, ушла к себе в комнату.

– А что, Александр Романович, дочка твоя не замужем? Ведь красивая девка-то.

– Кто возьмет в наше время бесприданницу? Были женихи, да сплыли. Сам виноват, искал для Лизоньки солидную партию, да и прогнал всех со двора. Теперь бы и рад выдать замуж, но Бог женихов больше не дает. Девица красивая, всем на загляденье, а быть ей девкой вековухой. Давайте Никита Иванович выпьем еще по рюмочке и можно спать ложиться. Вам постелили в гостевой комнате. Там тепло и будите почивать спокойно.

Наутро метель прекратилась. Опять светило яркое солнце и граф укатил на своей тройке с бубенцами. Калугины этому визиту, не придали ни какого значения. Принесло гостя и унесло. Хорошо, что метель прекратилась, а то чем было кормить графа. Опять, щи да каша. Кому приятно показывать свою бедность. Хорошей фамилии приходил конец. А вот Никита Иванович не забыл встречу с Елизаветой. Правда, поначалу он и не думал о ней. Закутался в шубы, тройка шла резво, тут он о политике и стал размышлять, как понял, что ни о политике он думает, а о Лизавете все его думы. Красивая девушка, такая если обнимет, то, как шкварка на сковороде обгоришь. Застоялась и любви в ней море. Если она выплеснет всю любовь на тебя, тут и утонуть не долго. А чем черт не шутит. Если по своей воле за меня пойдет, женюсь. Мне она по принуждению отца ни к чему. Его проняла любовная истома, жаль экономки рядом не оказалось. Он еще глубже закутался в свои меха, закрыл глаза и уснул. В Петербурге жизнь его закружила. Много неотложных дел, голова кругом. Война с Турцией, интриги англичан, все это на время отодвинуло размышления, которые были у него, после отъезда от Калугиных. Вот и первое солнышко пригрело. Граф попарился в баньке, выпил квасу, и так ему захотелось настоящей, не покупной любви, он чуть не завыл от этого чувства. Пятьдесят с хвостиком не возраст для мужчины. А Лизонька, действительно хороша, подумал он. Как бы Калугиных в Петербург вызвать? Время балов прошло. Ни каких поручений Александру Романовичу дать невозможно. Через сына шалопутного действовать не стоит. День рождение далеко, аж в сентябре, но это мое день рождение. Двадцать первого апреля день рождения Государыни, но Калугины бедны, хоть и древнего рода, чего им там делать. А, почему бы и не пригласить, кто мне может помешать в этом, все приглашения идут через меня. Граф кликнул лакея, и ему принесли перо и бумагу. Завернувшись в простыню, он начал писать.

– Милостивый государь Александр Романович. Учитывая ваш теплый прием, который вы мне учинили, когда я чуть не пропал в пурге, хочу отблагодарить вас и приглашаю вас к себе с вашей фамилией. Буду рад видеть вашу супругу и вашу дочку вместе с вами семнадцатого апреля сего года. А так же хочу сообщить, что Государыня наша Екатерина Алексеевна желает вас видеть на балу в честь ее дня рождения. Ваша семья относится к древнему российскому роду, коим и надлежит явиться на бал. Подпись. Граф Н. И. Панин.

Запечатав письмо, он велел его тут же отправить. На такой радости он выпил рюмку водки, закусив соленым груздем, отправился к себе ужинать. Получив письмо графа, Калугины были безмерно счастливы. Зачем они понадобились Панину, они в толк взять не могли. Подумаешь, путника согрели во время метели, так они бы и приняли простого мужика. Не погибать же христианской душе в снегу. О видах графа на Лизу, у них и в голове не было. Кто Панин и кто они, тут и думать не надо. Радость их длилась не долго. К Панину, еще в дом можно было зайти, а вот в какой одежде на бал идти? Жена еще может достать из сундука свои платья, в центре бала они не будут, ни кто и не заметит, что наряды были сшиты Бог весть когда, а вот во что Лизоньку одеть-то? Последний раз они справляли ей платье лет пять назад. Она одевала его всего один раз, но все это уже вышло из моды и выглядеть Лиза будет в нем как пугало на огороде. А вот ей на бал надо больше, чем кому-либо попасть. Может, кто и обратит на нее внимание. Приглашение Императрицы дорогого стоит. Такого шанса больше в жизни не будет. А вот где денег взять, тут Александр Романович ума приложить не мог. Можно, конечно и последнее заложить, что осталось. Но, что с ними станется, если жениха не будет. Ладно, черт с ним и его женой. Тут помирать скоро, а вот, что с Елизаветой станется. Куда ей-то идти? Не Христа же ради, просить по богатым домам. Вот тут Калугин и закручинился. Федот, да не тот. Ободрать своих же крестьян, он уже не мог, те сами ходили в лохмотьях и денег у них и на полушку не достанешь. Была учинена генеральная проверка. Он приказал одеться всем своим женщинам. Жена выглядела хорошо, по его меркам. Хоть, у Лизы было кислое выражение лица, но выглядела она восхитительно в своем белом наряде, жаль, на ней не было драгоценностей, а какова мода в Петербурге ни кто из них и не знал. Тут бы смех не вызвать. Елизавета, по большому счету и ехать ни куда не хотела.

– Папенька, не поеду я ни куда. Какой бал для меня. Скажут старая дура и на бал притащилась. Скажете графу, что я занемогла, вот и не приехала. Я, действительно, себя плохо чувствую.

– Занемогла ты, потому, что мужика у тебя нет. Будет муж, и расцветешь ты как аленький цветочек. Еще и внука мне успеешь подарить. Цыц девка, когда отец говорит.

– Вы уже поговорили, что я старой девой осталась. Теперь и не трогайте меня. Никуда не поеду и все.

Старый Калугин тут же смягчился.

– Прости меня Лизонька, дурака старого, да, каюсь, грешен, но что сейчас делать-то. Давай в последний раз рискнем, может, и ты моя радость узнаешь, что такое бабье счастье. Я же вижу, что ты любви просишь, и сердце мое кровью обливается. Поедем, а? Нам там без тебя делать нечего. Не поедешь ты, не поедем и мы с матерью.

Александр Романович, все же уговорил Лизу ехать в Петербург. Споро и собрались. Сели в свою старую коляску, запряженную одной неказистой лошадкой, и медленно поехали в столицу. Граф принял их приветливо, хотя бедность их, его и удручала. Это для Калугина они выглядели пристойно, но в Петербурге и лакеев так плохо не одевают. Приехали они к нему поздно, он накормил их и уложил спать, а сам задумался. Надо с Лизой поговорить с глазу на глаз, что бы отец ее не мешал. Но как это сделать? Куда спровадить чету Калугиных-то? В политике он был силен, а вот в любви слаб. Из давней родни Калугиных в Петербурге жил, только, граф Головин, но он был стар и немощен. Ни кого не принимал и жил в уединении. Единственный сын его погиб на дуэли, а дочери вышли замуж и жили своими домами. Об этом Панин узнал заранее. Сам он к Головину не поехал и решил послать ему записку. Было уже поздно, но зная, что старики не спят по ночам, он послал графу посыльного с запиской и строго, настрого тому приказал.

– Делай, что хочешь, хоть в окно запрыгни, а записку доставь до адресата. Не исполнишь, выпорю так, что надолго запомнишь, и обратно в деревню отправлю.

Другого выхода у него не было. В записке он изложил свою просьбу.

– Дорогой Иван Георгиевич. Очень прошу вас принять своих дальних родственников. Расскажите им о своих болячках и продержите у себя два часа. Мне это очень нужно. Век буду вам обязан. Жду вашего ответа, через моего посыльного. С уважением. Граф Панин.

Старик Головин, в свое время был бравым офицером и гулякой, можно было быть с ним и более откровенным, но Панин побоялся огласки этого дела. Не молодой уже, да и должность канцлера обязывала. Предложи он Калугину в лоб, отдай, мол, дочку за меня. Тот бы повалится в ноги и силком дочку потянет под венец, а вот этого как раз Никита Иванович и не желал. Он захотел сам и открыто поговорить с Елизаветой. Его лакей долго ломился в дом Головиных, но парень он был башковитый и в деревню обратно ни как ехать не хотелось. Пусть секут сколько душе угодно, но замечательную Петербургскую жизнь он ни на что не променяет. Тут были доступны ему все радости жизни. Он бы и головой прошиб дверь, но ему открыли ее изнутри.

– Срочная депеша вашему хозяину от его сиятельства графа Панина, заорал он.

Перед ним стоял лакей, такой же древний, как и его граф. Кто такой граф Панин, он и понятия не имел, выше его хозяина для него ни кто и не существовал.

– Чего орешь, супостат ты этакий. Ты посмотри, какое время на улице. Граф ни кого не принимает.

Тут посыльный смекнул, надо слезу пустить, иначе дело не выгорит.

– Послушай дедушка милый и слезы закапали из его глаз, меня засекут до смерти, если я записку твоему барину не доставлю. Помилуй меня.

Такие слезы подействовали на старика.

– Заходи в дом. Отнесу я записку барину, чай не спит еще. Богу молится.

Действительно, старый граф не спал. Он читал какой-то древний роман и вспоминал молодость. Все, что было пятьдесят лет назад, он помнил, как Отче наш, а вот, что было вчера, он запомнить уже и не смог. Посланию он удивился, а когда прочитал и вовсе ни чего понять не мог. Калугины, Калугины, да, черт его знает, что за родственники. Удружу графу Панину, да, кто такой граф Панин, видать Никитка, Иванов сын, молоденький совсем, наверно, проказничает. Ладно, помогу, чем смогу. Ответ его был краток.

– Таких родственников не упомню, но если ты Никитка Панин, то помогу тебе, озорник ты эдакий. С твоим папенькой мы знались и хорошо гуляли.

Никита Иванович потирал руки, искусство дипломатии помогло ему в этом щекотливом мероприятии. Дальше все просто, Калугиных старших к Головину, видать старик совсем из ума выжил, голову он им заморочит, а я с Елизаветой побеседую. После завтрака и объявил Калугину.

– Вас хочет видеть граф Головин, он же вам родственником приходится, если я не ошибаюсь. Он уже больше на небе, чем на земле, может из наследства вам хочет чего оставить. Поезжайте к нему, а Лиза пусть в доме остается, чего ей у старика делать. Я тут получил старинные гравюры из Берлина, пусть посмотрит их, я хочу знать ее мнение.

Панин знал куда бить. Бедность Калугиных заставит их поехать к графу. Так все и вышло, Панин и коляску свою им одолжил. Пусть покатаются. Калугины приехали к Головину. А вот тут, чуть конфуз и не вышел. Что было ночью, тот уже забыл и наотрез отказался принять Калугиных. Его лакею стоило большого труда, что бы объяснить хозяину, что он все же приглашал к себе гостей. Час оказался полной каторгой для Калугиных, а пришлось просидеть у старика гораздо дольше. Они себя тешили мыслью о наследстве. Все время пытались повернуть разговор в нужное русло, но так ничего и не добились, кроме постного чая. Но это не волновало Панина. Как только Калугины уехали, он тут же перешел к основному действию, боясь, что вскоре появятся родители Елизаветы. Начал он осторожно, а потом сразу перешел к делу.

– Елизавета Александровна.

Лиза поняла все сразу, когда поглядела на графа. Они оба покраснели, как и при первой их встречи.

– Я старше вас и специально остался с вами наедине. Я не хочу вас принуждать и потому говорю именно с вами, а не с вашим отцом. Не желаете ли вы составить мое счастье и выйти за меня замуж. Мне бы очень не хотелось, если вы скажете да, из-за боязни остаться старой девой или из-за моих денег. Я хочу любви и буду вас любить до своей смерти. Родителей ваших я уберегу от бедности, но денег я им не дам. Я не хочу, что бы говорили, будто я вас купил. Вот так без хитростей, как и я, вам все сказал, хочу услышать ваш ответ.