Противоположности

– Сама то днём, стало быть, не поднималась?

– Поднималась. Ничего странного вроде нет.

– А тогда чего мне то там найти следует?

– Так Вы ночью сходите, когда вновь бесноваться начнут.

– Любезная Марья Петровна, будет тебе ересью голову забивать, – недовольно произнес Боровский. – Что я там такого найду? Черта? Так он там не водится, таковые у меня в университете бродят. Человека? Так что ему там делать и как попасть? Через окно не пробраться, больно высоко, а мимо нас не пройдёт.

– Но молю Вас, не сложна ведь просьба.

– Где это видано, чтобы слуга батьку на передовую посылал? Только тут, нигде иначе, – он взглянул в её большие блестящие глаза. – Будет тебе… вытаращилась. Схожу я, схожу, коль снова услышишь. Но, Петровна, знай, ветер это, и зря ты мне перья теребишь.

– Конечно-конечно, спасибо Вам большое… Вот и чай подоспел.

На кухне приятно насвистывал вскипевший чайник, а снаружи, тем временем, стоял не менее чудесный вечер. Улица, несмотря на время, была достаточно оживлённой. Слышались с десяток голосов, сливающихся в единый неразрывный звук, который включал в себя не только людские переговоры, но и ржание лошадей в сопровождении стука колёс и лёгкого щебетания птиц. Совсем жёлтые листья носились по переулкам, принося с собой запах осени, а леденящий ветер оповещал о приходе матушки-зимы, которая семимильными шагами подступала к Санкт-Петербургу. Прошло три недели с приезда Боровского в столицу. Город продолжал его удивлять своей необычностью и европейским душком, однако многие вещи, ранее казавшиеся необыкновенными, стали будничной суетой. Но к таковым не относились ночные вылазки, которые по-прежнему приносили удивительные сюрпризы.

Так как Боровский только вернулся с учёбы, он желал лишь покрепче прижаться к дивану и отдохнуть. Но вместо этого он погрузился в раздумья, пищу для которых ему подкинула нянька.

«Шум? Это ветер, сомнений быть не может, или кошки, или птицы… да всё что угодно, кроме бабаек. Воры?.. Что за чушь. Там и воровать-то нечего, тем более три ночи подряд. Должно быть, на старости лет, и не остаётся ничего делать, кроме как прислушиваться к тишине. Как это грустно. Не уж то я тоже буду таковым? Никогда не представлял себя скукожившимся старикашкой, который пытается уловить звук тишины. Да никаким, в общем-то, не представлял. Ни бодрым, ни затхлым, весёлым или грустным, и не ворчливым тоже. И даже сейчас, когда об этом думаю, то образ всё равно не выходит». Он скосил брови, как признак работы мысли, и завис, придерживая фарфоровую чашку.

Будни Боровского не отличались излишней вариативностью. Он либо всё время гулял, либо был на занятиях, изредка мог он посидеть у друзей, теша себя игрой и историями. Товарищи к нему не захаживали, так как сам он никого видеть не желал в своих просторах и всякую мысль посетить его обетованную пресекал на корню. Как и обещал своей любимой сестре, он исправно раз в неделю посылал ей письма. В них он красочно описывал свой восторг от нахождения в столь чудесном месте, а также его будничную жизнь и шальную гульную. Однако её приходилось, напротив, преуменьшать, дабы папенька не стал лишний раз интересоваться его бытом. Допив чай, он изволил прогуляться. Домой он вернулся лишь к ночи, когда Марья Петровна спала. Боровский тоже уж собирался на боковую, но вместо этого решил сочинить очередное четверостишье, на которое его натолкнуло висячая луна. Таких маленьких поэтических вставок у него было достаточно, целая тетрадочка. И сегодня одним простеньким стишком должно было стать больше. Рифма у него не задавалась, но сам процесс был чертовски увлекательным. Ему нравилось извергать из своего разума незаурядные мысли и облегать их в прекрасный слог. Таким образом он разгружал неведомый багаж, хранящийся у него в голове.

И вот он зажёг медный подсвечник и уселся на диван, держа в руках ту самую тетрадочку, готовившись окунуться в мир поэзии, но тут: «Шур-шур… шур-шур». Его уши тут же уловили эти звуки, шедшие со второго этажа. «Что это? Не уж то Петровна не брешила?». Он встал напротив лестницы, освещая ступени колыхающимся пламенем свечи. Его заклинило. «Это ветер балда бьёт по окнам, точно он, – успокаивал себя. – Неудивительно, погодка то не ладная». Тем временем на улице начался нещадный дождик, отбивающий ритм по крыше, а тучи затянули небо, оттого даже лунное свечение не просачивалось в комнаты, в них была лишь кромешная загустившаяся тьма. Как это пламя, Боровский колыхался, побаиваясь подниматься наверх. «Нужно проверить, если обещал. Бояться то мне нечего, ведь ничего дурного нет».

На этих словах он с опаской сделал шаг на ступеньку. Она не издала ни звука. Эта тишина расслабляла, угоняла страх, поэтому он со спокойной душой шагнул на вторую. Но вот уже она взвыла самым неистовым криком, таким, от которого сердце убегает в тапки. Эти скоблящиеся звуки резали уши, будто по доске прошлись негодным мелом. По коже Боровского пробежались мурашки, а сам он чуть не выронил подсвечник. Он сглотнул комок и налился хладным потом, текущим со сморщенного лба. После Саша задержал дыхание, будто ныряя, и сделал новый неуверенный шаг. Ступень затрещала, но не так сильно, последующие тоже скрипели, но несравнимо со второй, а иные и вовсе были беззвучны.

Перед его мутными глазами предстал небольшой коридор. Комната, что слева, полнилась всякими запыленными документами, поэтому с виду походила больше на архив. Стеллажи стояли прямым строем, покрывшись пылью, до которой не дотягивались трудолюбивые руки Марьи Петровны. Помимо бесконечных книг, там были ещё несколько рулонов смотанных карт и один старый глобус. В конце комнаты, напротив окна, стоял громоздкий кабинетный стол, заваленный этим непотребством. Осмотрев комнату, Саша чуть успокоился. Дверь другой комнаты завизжала, чем снова вогнала Сашу в сизый страх. Ветер безбожно бил по окнам, вламываясь словно пьянчуга в кабак. Он создавал гнетущую обстановку, от которой Саша был сильно зависим. Вторая комната тоже была заполнена всякими книгами, но вместо бесконечных полок, в ней ровным рядом стояли столы, на которых лежали всякие измерительные приборы, пробирки и стойки для них. Свет свечи проникал в комнату, тускло озаряя абсолютный мрак. Стеклянные колбочки весело отблёскивали, будто подмигивая маленькими глазёнками из темноты. Интересно, что при свете дня Боровского эта комната никак не смущала. Он был к ней равнодушен, она казалась непримечательным кабинетом очередного тщедушного чиновника. Но теперь, при тусклом освещении, помещение четыре на шесть метров внушало весомое беспокойство, и в голове, булькая, всплывал недурной вопрос: «Кто здесь вообще жил? Кому требовалось это дорогое оборудование, эти карты, книги, финансовые отчёты, вырезки из газет и исторические справки? Какого ума был этот человек? И где он теперь?». Эти важные мысли пришли только сейчас, когда он весь в поту и с дрожащими руками держит брякающий подсвечник, опасаясь перешагнуть порог. Но настоящий страх он ощутит лишь тогда, когда увидит в освещённой черноте вздымающуюся фигуру, пятившуюся к оконным шторам.

Выпрыгивающая свеча ясно светила на высокий худощавый образ человека в коричневом плаще, опустившего голову и скрывающего лицо под пепельными прядями волос. Рука Боровского в конец разошлась, уйдя в вольное плавание, а глаза забегали, как настороженные зайцы на зимней охоте. Колени пошли ходуном, а крепкая спина изобразила букву зю под гнётом наплывшей волны страха. Однако Боровский всё же смог проявить самообладание, когда мужчина уверенно зашагал в его сторону, сокращая дистанцию. Саша, последовав примеру, быстрыми движениями преодолел два метра. До фигуры оставалась длинна вытянутой руки. Воспользовавшись правом неожиданности, Боровский молниеносным движением нанёс удар тыльной стороной подсвечника по лбу мужчине, отчего тот ежесекундно упал. Боровский, ослабев, выронил орудие. Оно упало под ноги и осветило нетипичные черты лица мужчины. С виду он был не стар, имел весьма длинные седые волосы, которые беспорядочно разошлись по его голове, пряча бледноту кожи. Саша попытался нащупать пульс, но нервная трясучка не позволила. На ощупь тело было холодным, и этот факт сильно настораживал. Сердце забилось гораздо сильнее, а со лба струился пот. Он перевернул тело на спину и внимательней посмотрел на лицо, оно было худым и каким-то уставшим. Волна эмоций нахлынула с ещё большей силой, когда к нему на огонёк забежала мысль: «Я его убил». Пулей он вылетел со второго этажа, и вот уже стоял возле тремпеля, надевая пальто. С комнаты вышла Марья Петровна, обеспокоенно спросив:

– Что стряслось, Александр Александрович?

– Бесовы дела, Петровна! – проговорил он, натягивая башмак на ногу. – Точно они самые!

Он выбежал из дома и побежал в сторону полицейского участка, который был здесь неподалеку. На ходу он выкрикнул:

– Тётка не смей на второй этаж соваться! Слышишь? Сунешь нос, как перед Богом клянусь, выпорю сучку!

Выражение его лица было таким пугающим, каким Марья Петровна его никогда не видела… оно было словно каменным. Ранее блестящие глаза наполнились непонятным блёклым сгустком и как будто никуда не смотрели. Страх ненароком перенёсся на старушку, сердце которой стало недобро постукивать. Спустя около двадцати минут Боровский вернулся в компании двух мордоворотов, обтянутых в мундиры, и твёрдой поступью поднялся на второй этаж.

– Он жив, – произнёс один из офицеров, – нет нужды беспокоиться. Мы отвезём его в участок, а Вас попросим проследовать за нами для дачи показаний.

– В такой час? Нельзя ли отложить до утра?

– К сожалению, такие дела не требуют отлагательств. Вы же понимаете? Ладно… берём его, – крикнул офицер своему товарищу и ухватился за ноги неизвестного. – Чёрт! Вроде кожа да кости, а тяжёлый зараза.

Они уложили тело в карету вместе с нерадивым подсвечником. Боровский было собирался тоже укладываться в неё, но в последний момент вышел объясниться с Марьей Петровной. Она молча выслушала, не став задавать вопросов. На улице продолжал поливать дождь, поэтому офицер начал рьяно поторапливать Боровского:

– Господин! Прошу Вас быстрее.

– Да-да, уже иду, – он залез в карету, и они тронулись. – Господин, Вы запачкали рукав.

– Что? А-а… похоже, что замарал об обувь этого паршивца. Спасибо, если бы начальство увидело, то непременно поругало бы.

VIII

Боровский вернулся лишь ранним утром, весь замученный бумажной волокитой и необходимостью ещё раз посетить это заведение, когда мужчина очнётся. Дома он сразу же улёгся спать, не удосужившись разъяснится перед тёткой. Даже во снах его одолевали неприятные мысли и кошмары. Его воображение имело вредную привычку рисовать весьма реалистичные картины. Образ человека с пепельными волосами продолжал преследовать его в закромах его подсознания, наводя странные ощущения. Они не были ужасом, страхом, неприязнью или чем-то ещё отрицательным, напротив, они казались очень даже обыденными, такими, будто с ними приходится сталкиваться каждый день. Он проснулся лишь на утро следующего дня, и утро было очень даже паршивым. Несмотря на долгий сон он всё равно был будто выжатой тряпкой, которой только что протёрли полы в свинарнике. Юный разум, не знавший таких потрясений, был перегружен и нуждался скорее в духовном отдыхе, нежели физическом. Марья Петровна приметила это и не стала ещё сильнее грузить его. Позавтракав, Боровский ушёл на учёбу.

Его не переставали покидать тревожащие мысли, которыми он был поглощён сидя на занятиях. Был он там опять же лишь телесно, ум Саши находился где-то далеко от этого пахнущего запревшими книгами места. Он лишь наблюдал пустоту, отчего получил нагоняй от преподавателя. Ситуация дома не изменилась, сразу по возвращении он уткнулся в камин, прислушиваясь к огненному треску. Пугающе он был заворожён этими мыслями, отдавшись им всем своим существом. Его вовсе не интересовал вопрос: «Кто этот человек? Или что делал?». Больше он трепетал от размышлений над тем: «Как он там оказался?».

«Он не призрак, а из плоти и крови, и я уже это проверил. Но как он без нашего ведома очутился наверху? Я был здесь и также сидел на углу дивана. Через входную дверь он бы не прошёл, как и через дверь в саду… Проник через окно? Но это невозможно».

Он тут же вышел и несколько раз обошёл дом, рассмотрев его с расстояния. Однако места, где бы человек смог забраться не нашёл. «Быть может, с помощью лестницы?». Он осмотрел землю под окнами, так как вчерашний дождь сделал её мягкой, и следы должны были сохраниться. Но нет.

«А что, если соседи чего-нибудь да видели?». Боровский прошёлся по соседям, но желанного от них не услышал. Тогда он стал расспрашивать соседей о былом хозяине дома.

– Что Вы знаете о предыдущем жильце дома? – обратился он к пожилой женщине, живущей напротив.

– Ничего, – тихим хрипом ответила она. – Этот дом много лет пустует, Вы первый жилец в нём.

– А кто же тогда жил здесь раньше?

– Давным-давно пожилой мужчина вместе с внуком. Но насколько мне известно, больше десяти лет назад они уехали за границу, и дома с этого момента появлялись редко.

– Благодарю.

Боровский вернулся в дом и снова уселся на диван, продолжив размышлять. Он по частям собирал образ того мужчины по памяти, ища в ней подсказки. Он воспроизводил события той ночи раз за разом… и за один казалось неважный момент смог уцепился. «Господин, Вы запачкали рукав».

«Точно… обувь мужчины запачкала рукав. Она была грязной, но на уличном тротуаре такую грязь не найдёшь, хоть он мог, где угодно испачкать обувь, но…». Боровский метнулся на задний двор и его глаза заблестели, ведь там он увидел пару следов, не принадлежащих ни ему, ни Марьи Петровне. Чёткий фактурный отпечаток от башмака, чуть больше чем у Боровского, красовался прямо у задней двери. Замок не был взломан, а аккуратно отпёрт ключом, идеально входящим в скважину, что привело в тупиковый коридор в большом лабиринте загадок.

Хоть Боровский и сделал маленький шажок к истине, но тьма незнания была растянута на много больше. Главный вопрос оставался не решён.

«Вошёл значит он отсюда… уже хорошо. Но дальше? – он прошёл в гостиную. – На этом месте сидел я, – указал взглядом на диван. – Быть может, был он там гораздо раньше, до того, как я вернулся с прогулки. Нет, исключено. Следы остались точно после ливня, который начался немногим позже моего прихода. Следовательно…».

Александр, прояснившись, стал рьяно оглядывать небольшой обитый досками коридорчик между двориком и гостиной, трогая каждую стеночку. Он словно ополоумевший проходил руками по местам скрепа досок в поисках чего-то. «Давай же… что-нибудь то должно быть… вот оно!». Он рукой толкнул потолок, в котором ловко скрывался люк, слившийся с текстурой дерева, при такой маскировке и плохом освещении потайной проход было практически невозможно заметить. Подпрыгнув, он ухватился за выступ и подтянулся наверх, а вылез прямиком на втором этаже, в той самой злосчастной комнате. «Чтоб я сдох, – выразился Боровский. – Какому прохиндею понадобится такой проход? Однако практично». Он закрыл люк и спустился обычным человеческим путём, через лестничный пролёт.

Лицо его налилось улыбкой от радости решённой головоломки. Но по закону там, где вырождается один ответ, незамедлительно произрастает ещё более сложный, коварный вопрос. И был он таковым: «Кто воришка?». Казалось, такой вопрос фактически не имеет смысла, ведь личность по большому счёту не важна, когда идёшь на «дело». Но сейчас был иной случай, потому что само проникновение несёт иной характер. Боровский только уселся на диване, как неуёмное чувство вновь охватило его разум, словно ветви терновника, до крови вцепляясь своими острыми шипами.

«Человек в плаще? Он не вор, что проходил мимо и решил заглянуть на огонёк, он нечто куда интереснее. Первый вопрос: Откуда он узнал про потайной люк на второй этаж? Искать его возможности у него не было, из этого вывод… он нашёл его раньше, ещё до нашего приезда или всегда знал о его существовании. Второй вопрос: задняя дверь? Как он её открыл снаружи понятно, изготовить подобный ключик сущий пустяк, но как он удостоверился в том, что внутренняя застёжка открыта? Если из первого суждения вытекает, что с домом он знаком, то и о застёжке, следовательно, ему известно. Третий: Что он делал там четыре ночи подряд? Там совершенно нечего воровать… из ценностей лишь бумажки, который не несут в себе ничего важного, по крайне мере я не приметил в них этого, когда пролистывал, утоляя любопытство». На этих трёх основных вопросах он застопорился, решая их до поздней ночи.

На следующее утро он вновь ушёл в университет, занятый всё теми же загадками. Как ни странно, но обыденные ночные вылазки он совсем забросил, нет, даже забыл. Они стали ему безынтересны, должно быть потому, что он нашёл то, что будоражит его ум куда сильнее. И это верно. Никогда Марья Петровна не видела господина таковым, он был спокоен, не тратил время на привычные язвительные шутки и постоянно молчал. Глаза его были как никогда глубоки и старались смотреть в самую гущу, в ту, что обычно смотреть не хочется. Как старушка была удивлена подобной перемене в нраве юного беспутника. «Город действительно меняет… делает старше», – думала она. Но город ли его так изменил? Не сделала ли это высокая фигура со снежными волосами, внушившая страх и цель? Цель, которая требовалась уму, ранее тешившему себя глупыми выходками. Не такая ли цель меняет человека… делает его лучше… совершенней?

IX

Утро следующего дня выдалось по истине феноменальным. Оно гранитовой плитой выбилось у Саши в подкорке, превратив его жизнь в непонятное весёлое нечто. Он по обыкновению устроился на диване, допивая бодрящую чашку чая, уже который день поглощённый рассуждениями о таинственной фигуре. Марья Петровна, как только настал рассвет, ушла на базар, поэтому Боровский в полной мере наслаждался блаженным одиночеством в компании бархатистого напитка. Полностью расслабившись, он закинул ногу на ногу, отдавшись наплывавшим мыслям. Задушевный процесс прервал назойливый дверной стук. Погодя, Саша отложил чай и отпёр дверь, за которой горделиво возвышалась тонкая фигура. В этом образе, затемнённым солнечным ликом, Боровский узнал памятные черты, осевшие в его воспоминаниях. Маленькие узковатые глаза смотрели сверху вниз, будто глаза орлана, наблюдающего за телодвижением жалкого мышонка. Короткий шаг назад. «Какого чёрта?!». Фигура была безмолвна и только засунула руку во внутрь плаща, пытаясь что-то оттуда достать. Лицо украсила пугающая улыбка, которую пытались показать добродушной, но безуспешно.

Ещё один короткий, но резкий шаг оказался фатальным. Насторожившись, Боровский попятился подальше от двери, однако в буре эмоций, в которой смешивались страх, любопытство, гнев и странное тяготение, запнулся об ковёр и повалился к земле, захватив с собой ни в чём не повинный тремпель. Удар был сильным, оттого он потерял сознание, уйдя в привычный мир странных снов. Очнулся он лишь к полудню, полёживая на диване. Его глаза всё ещё плыли, и мир вокруг него был будто корабль, рассекающий по волнам, из-за этого сидящего на кресле человека он воспринял спокойно. Мужчина удобно сидел, откинувшись на спинку и читая свежий выпуск газетного издания. Его глаза не то серые, не то грязно голубые, внимательно просматривали строки, быстро прыгая по ним, как щенки, которым дали чем поиграться. Седые волосы закрывали широкий лоб и свисали на торчащий остренький нос. Мужчина был высок, примерно шесть футов без малого пару сантиметров, но при этом чрезмерно худ. Спустя пару мгновений Боровский пришёл в себя и задал самый логичный на тот момент вопрос с ярко выраженной гневной окраской: