Судьбы людские

Ирина и Федор день от дня более и более привыкали друг к другу. По утрам вскакивала, заглядывала в горницу, боялась, а вдруг там не окажется Федора.

Колчаковцы то приходили, то уходили.

На масленицу 1919 года в «княжий двор» снова вошел отряд колчаковцев. В дом зашли два солдата с винтовками и потребовали, чтобы Федор явился в управу. В управе собрали мужиков сорок: у которых родственники ушли с красными, туда же притащили тяжелораненых, которые по мобилизации воевали за Советскую власть, и шестерых мужиков из посеченного обоза.

Два дня держали в неотапливаемом амбаре. Многие пообмораживались. Бабы тащили еду, валенки, полушубки. Март. Днем солнышко пригревало, на крышах таял снег, свисали сосульки, а ночью подмораживало.

На третий день кто-то пустил слух, что пришло распоряжение – мужиков расстрелять. У амбара собрался народ: стар и млад. Оттеснили часовых, которые начали стрелять в воздух. Селяне кричали: «Нелюди, за что невинных мужиков арестовали!»

Прискакал конвой, около двух десяткой всадников. Начальник конвоя, унтер-офицер, приказал: «Высечь и выпустить». Солдаты на выходе срывали полушубки и два здоровых казака семиреченца пластали ногайками слева и справа, кому как доставалось: одним три – четыре удара, другим поболее. Арестованные хватали полушубки и с исполосованными спинами скатывались с крыльца.

Мужики вечером собрались у Федора. После долгих споров решили, что оставаться в селе нельзя. Слышали, что белогвардейцев побили под Сарапулом и они отступают. При отступлении враг всегда звереет, может и их порешить. Постановили ночью уйти в горы, на летние стойбища, по пути посчитаться с белогвардейским отрядом. Собрали оружие. Набралось двадцать винтовок, три нагана. Патронов оказалось маловато – по две обоймы на винтовку.

У Алеши Миколина нашлось несколько шашек тола. Разузнали, что отряд утром будет уходить из села. Обдумали, что как только отряд взойдет на мост через Чусовую, подорвать настил с той и другой стороны, самим разделиться на две группы и вести огонь по вражинам с той и с другой стороны. Так и сделали.

С выходом отряд задержался. Мужики в засаде перемерзли, хотели уже бросить затею, как увидели выходящий отряд, с награбленным добром, перекинутыми переметными сумами через крупы запасных лошадей. Передние лошади были уже на той стороне, а обозу не было конца. Федор дал выстрел из винтовки… и почти одновременно громыхнули два взрыва.

На той стороне бревна разнесло шириной метра на три, а на этой, видимо, заряд оказался слабее, только несколько бревен полетело вниз. Лошади заржали. Началась толчея, животные прыгали с большой высоты и разбивались о лед, некоторые всадники спрыгивали с коней и стали пробираться обратно, другие разворачивали лошадей и сминая других пробивались назад. Началась паника. Не успевшие заехать на мост поскакали обратно в село. Селяне вели огонь по убегающим белогвардейцам. У берега взорванный мост зиял огромной дырой. Кони фыркали, пятились назад. Казаки спешивались и прыгали с трехметровой высоты в глубокий снег.

Карабкались на берег и становились отличной мишенью. Огонь велся беспорядочно. Многие мужики и ружья в руках не держали, тем не менее два десятка убитых валялось на льду и крутом берегу реки.

Белогвардейцы побросали награбленное добро, отстреливаясь, уходили на другой конец села и переправлялись на ту сторону Чусовой по пешеходному мосту. Княжане не стреляли по отступающим. Были рады, что те отправляются восвояси. Те, которые замешкались на мосту, попали в плен.

Сопротивленцы собрали убитых. Семерых тяжелораненых одинокие бабы забрали по домам, легкораненых отпустили догонять своих.

Убитых хотели похоронить на кладбище. Бабы запротестовали: душегубам не место на общем погосте. Решили похоронить за селом около скотного могильника. Заставили пленных рыть котлован. Земля за зиму промерзла глубоко. Пришлось целый день палить костры и только на другой день трупы опустили в яму. Батюшка отпел за упокой каждого в отдельности.

Долго рассуждали: ставить или не ставить крест. Староста церкви Семен Семенович Кайгородов настоял – ставить, они православные.

После похорон встал вопрос, что делать с пленными.

Если расстрелять, тогда кто будет им рьгть могилы. Один из пленных, бородатый старовер, обратился к селянам: «Винанаша, что вели себя безобразно, не по-христиански, но не все, большинство выполняли приказы. Навоевались мы досыта с германцем и в снегу замерзали, и в окопах по пояс в поде сидели, и вши нас съедали, контуженные и израненные, тифом и испанкой переболевшие. Силой нас забрали не по своей воле. Дома ждут семьи, малые дети, кругом безотцовщина. Смилуйтесь над нами».

Федор поднялся на чурбак: «Мужики, угомонитесь! Потише. Верно солдат говорит. Отпустим их с миром».

Старообрядец замахал шапкой.

– Если и отпустите, никуда мы отсюда не пойдем. Обратно… снова в бой бросят. Погибать за чужие грехи не хотим. Оставьте нас тут в работниках, у солдаток, пока эта неразбериха перемелется. Уйдет злоба. Народ успокоится. Тогда и решим, кому куда податься. Может кто из нас тут навсегда захочет остаться.

Решили запереть их в том же амбаре, до приезда председателя Сельского совета Горюшкина Никифора.

За Никифором в горы отправили охотника – лесовика Кирилла Веревкина, с запасной лошадью. К вечеру они вернулись. Горюшкин слышал взрывы и стрельбу в селе и спешил домой и по дороге встретил Веревкина, который подробно рассказал о событиях в последние дни.

Никифор собрал баб-одиночек. Предложил право выбора работников тем солдаткам, у кого мужья погибли и малые дети. Бабы поспешили к амбару.

Никифор заволновался, вдруг крепких солдат разберут, а никудышные останутся, что он будет делать с ними, куда их.

Прокричал: «Бабы, остановитесь! Брать по жребию, а потом можете поменяться друг с другом».

Через десять минут в амбаре никого не осталось. Белые отступали, им было не до «Княжьего двора». В ночь на Пасху по селу проскакал всадник, накрытый буркой. Погода с вечера стояла квелая, село обступил туман. Наездник спешился у дома Петра, Возвращаясь с Пасхального богослужения, бабы видели, как от дома Анны отъезжала крытая кошевка, а рядом с ней всадник, лицо которого было закутано в башлык. Заехали во двор Порфирия Устюжанина, побыв там недолго.

Вскоре повозка и всадник умчались за село. Утром по селу пошли пересуды. Во всаднике многие узнали Петра. Ирина забежала в дом и сообщила, что скотина во дворе Петра беспокоится, двор раскрыт, а в дверях дома батог стоит. Федор быстро собрался и пошел на подворье братана.

У крыльца встретил отца, который предупредил его: «Федор, не волнуйтесь, ночью Петька приезжал, Анну забрал с собой, а сынишку Колю у меня оставил. Сейчас у меня сидит, слезами умывается. По матери скучает. Отца подзабыл, мал еще, ничего не понимает. По совести и я в этой катавасии ничего не соображаю. Куда бежать от дома, никак не пойму. Беда, она и в чужом краю найдет. Парня бросили, сиротой оставили. Мне его на ноги не поставить. Стар я уже, Федор. Силы меня покидают».

– Ладно, батя, давай скотину накормим, бабы пусть коров подоят, потом будем решать, что делать.

На Троицу в село вошел небольшой отряд красных. Командиром отряда оказался кум с Мотовилихи, Федос Гущин, Никифор Горюшкин обнялись с кумом, пошли в избу к Федору.

Решили собрать сход. Слово взял Никифор, как и положено председателю сельского совета, за ним выступил Федос Гущин, который рассказал о задачах новой власти, объясняя, что изъятие запасов хлеба – это явление временное, рабочих на заводах и армию надо кормить, а товарообмен не налажен. Нечем пока молодому государству платить крестьянам.

Германская и гражданская война унесла не одно поколение. Фабрики и заводы сейчас бесхозны. Чтобы наладить производство, нужно время.

Главное – новая власть без кровопийцев и живодеров.

Что заработаем, то и будет наше. Чтобы удержать эту власть, нужна крепкая армия, в которой бы служили преданные своему народу люди. Если не мы, то кто же? Или вы хотите, чтобы вернулись колчаковцы, издевались и измывались над вами. Я думаю – нет. Следом выступил Федор. Напомнил, как беляки порубали односельчан-обозников и издевались зимой над ними.

Десяток мужиков старшего возраста и двое подростков записались в отряд.

Никифор добавил: «Записывайтесь, мужики, лучше добровольцами, чем по повестке. Власть установится, все равно будут забирать в армию по законам защиты революции от классового врага и обороны государства от интервентов». Ввиду того, что Федор имел опыт войны с германцем, новобранцы избрали его командиром взвода. Отряд отправили в Пермь на переформировку в Красные казармы. Через две недели учебы кое-как обмундировали. Младшим командирам выдали новое обмундирование из царских запасов.

Погрузили в эшелон и 4 июля 1919 года бросили в бой с колчаковцами под Екатеринбург.

В конце октября взвод Федора Устюжанина в составе Уральского полка ввели в прорыв развалившегося Колчаковского фронта.

В начале ноября завязались бои за Омск. Полк пробивался к городу. 10 ноября шли ожесточенные бои в пригороде. 14 ноября 1919 года Уральский полк выбивал противника из центральной части города.

Взвод Федора вытаскивал из особняков засевших там колчаковцев. Из одного красноармейцы его взвода вывели группу белогвардейцев с чемоданами и мешками. Старший конвойной группы, матрос в бушлате, перепоясанный крест-накресг пулеметными лентами, маузером подталкивал пленных, покрикивал: «Бандиты! Грабители! Мать вашу так! Со своим барахлом вон в том овражке уляжетесь на вечные времена». В группе Федор узнал Петра. Подойдя вплотную к матросу, потребовал: «Браток, отдай-ка мне вон того последнего, признал я его. Пермский мироед с соседней деревни. У меня с ним личные счеты, поквитаться надо».

– Бери! Не жалко. А барахло куда буржуйское?

– Да вон бабы пусть забирают за бутылку самогона.

– Дело говоришь, служивый.

Какая-то старушенция вытащила из под подола литровую бутыль с мутной жидкостью.

– Вчера в деревне выменяла. Гольный спирт.

– Пойдет, бабуся. Победу надо отпраздновать, дружков помянуть. За неделю боев много братвы полегло.

– Земляки, забирай своего, расписку не надо. Тут и этих хватит рассчитаться за друзей.

Федор подошел к Петру и хотел прикладом врезать с челюсть, но воздержался. При красноармейцах – без суда нельзя. Командир все-таки новой Советской власти.

Сквозь зубы процедил: «Что же ты, браток, оказался таким вонючим, на чужое добро позарился. Если бы не я – лежал бы ты в обнимку с чужим женским бельем в канаве на съеденье бродячим собакам. Подонком был – подонком и остался. Унтерские-то погоны и кокарду сорви, да френч офицерский скидывай. Одним словом, раздевайсь догола и переодевайся в солдатское».

Федор наблюдал, как Петр неохотно снимал френч и хромовые сапоги, медленно стягивал нижнее шелковое белье. Поинтересовался: «Где Анна?»