Инкарнация

Зоя поднялась с колен и пошла стелить постель. Его она устроила на диване, для себя же сдвинула два кресла рядом с ним и легла в них.

В окно, сквозь тюль, светила луна. Их разговор продолжался при её голубом, томящем их сердца, свете. Он держал её ладонь в своей, и, конечно же, им было совсем не до сна.

– Как благостно, – произнесла она. – Моя хорошая подруга, рассматривая наши старые фотографии, спрашивала меня, почему я не вышла замуж за вон того мужчину, и она указала на тебя. Тебе, дескать, было бы с ним хорошо. И она права. Как же мне, Санечка, хорошо и благостно с тобой.

Она мягко встала и, сняв ночную рубашку, оставшись в лёгких трусиках, легла с ним. Обняла его и привлекла к себе.

– Я венчанная, Санечка. Венчанная, но не женатая. И к свободе нету пути. Так глупо всё вышло, – шептала она под его поцелуями. Я с ним почти и не жила… Он для меня никто, но я не имею самостоятельности в любви. Так меня Бог наказал. Погасил мой разум в те минуты. Теперь вот живу и мучаюсь. С тобой, Санечка, я блудодействую. Это страшный грех. Я становлюсь блудницей. Что я делаю, … надеюсь, Господь простит меня.… И ты меня прости, что я тогда всё вот так глупо перечеркнула…

Её тело трепетало под его ласками, выгибалось дугой, когда он целовал её в груди и живот. Освободившись от своих одежд, продолжая нежно целовать её, он снял с неё узенькие трусики, и руки его скользнули к её бёдрам.

– Мне операцию делали, Санечка. Доктор сказал, что мне не совсем удобно будет с мужчинами, я могу не понравиться тебе, любовь моя…

Он вошёл в неё и она, запрокинув голову, тихо вскрикнула. Он любил её неистово, жадно. Столько лет тосковавший по ней, по единственной в мире. Он буквально упивался ею. Она же чувствовала, как наполняется им, как слёзы нежности и любви заливают ей лицо. Ничего она не желала, кроме него. Казалось, разум покинул её.

– Всё прекрасно, душа моя. Всё замечательно. В этом мире нет большего счастья, чем ты. Как я измучился по тебе. Столько лет… Столько лет… Ты только ни о чём не думай. Ни о каком блуде, ни о каком грехе… Ты и я. И никого между нами… – шептал он.

Она вдруг резко выпрямилась, глядя на него в упор, сбросила с себя и, вскочив с дивана, выбежала из комнаты.

Когда её не стало, Александр Николаевич вдруг осознал, что произошло что-то такое, чего быть между ними не должно. В чём-то он ошибся. Он почувствовал какое-то несоответствие его представления о том, как всё должно было бы быть и как всё случилось только что. Что-то было не так. Что-то было недопонято ими друг о друге. Что-то было нарушено. Пропало ощущение целостности мира. Чего-то остро стало не хватать. Его глаза наполнились слезами и, сам не понимая почему, он разрыдался. Немного успокоившись, он встал и вышел на кухню. Зоя сидела за столом, закрыв лицо руками. Он сел рядом на холодный табурет, потеряно глядя перед собой. Взяв салфетку со стола, он стал промокать глаза. Затем подвинулся к ней ближе и, обняв, поцеловал в плечо.

– Чего ты так расплакался? – вдруг неожиданно спокойным голосом спросила она. – Ведь никто ничего не узнает.

Его поразило её спокойствие. Он не понимал, при чём здесь «…никто ничего не узнает». Почему она считает, что это должно быть тайной? Он молча встал и пошёл в комнату.

Лёжа на диване, он слушал, как за окном шуршит дождь. Мыслей в голове не было. Не было и сна. Дверь отворилась, и вошла Зоя. Легла к нему под одеяло и, обняв, прижалась к нему.

– Прости меня, – сказала она. – Я самая глупая из всех женщин. Не ругай меня. Давай поспим. Я устала.

Когда Александр Николаевич открыл глаза, на часах было семь. Зоя лежала рядом. Александр Николаевич вспомнил ночь и, глядя на Зою, улыбнулся. «Эх ты, Санечка, – подумал он про себя, – какой ты оказывается чувствительный. А впрочем, может это и хорошо».

Александр Николаевич смотрел на кружащиеся за окном жёлтые листья и думал о том, как уговорить Зою на участие в эксперименте. Как и что ей сказать, чтобы она поняла, насколько это всё важно для него. И что делать, если она откажется.

В комнате было тепло и уютно. От Зои исходил покой, размеренность жизни без всяких потрясений. «Не дом, а тихая гавань. Тихая бухта, куда не долетают никакие штормовые ветры», – думал он. – Разве она согласится променять всё это на неизвестно что? На тревоги и неустроенность? Даже временные». – Он стал осторожно перебирать пальцами её волосы.