Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

Самохин вдавил очередную сигарету в наполнившуюся незаметно до краев пепельницу.

– Только потолки побелила! – услышал он голос незаметно подошедшей жены. – Вмиг прокоптишь все своим куревом! А ведь обещал бросить. Говорил: вот исполнится полста лет, и все!

– Бросишь тут… То одно, то другое, – смущенно разгоняя рукой дым, оправдывался Самохин. И вспомнил вдруг, что то же самое говорил, угощая его легкой дорогой сигареткой, генерал.

– Что, и здесь планы строишь, операции разрабатываешь? – проницательно, едва глянув на исписанный листок бумаги, укорила жена. – Хвастался, что работа у тебя теперь легкая, ходи себе туда-сюда по тюрьме и спи на ходу…

Самохин кашлянул, с досадой перевернул листок чистой стороной вверх, сказал неопределенно:

– Тюрьма, мать, она и в Африке тюрьма… Ты лучше дай мне монетку двухкопеечную, позвонить нужно.

– Куда это ты названивать собрался? – удивилась жена и добавила добродушно: – Может, девушку какую на новом месте службы завел?

– Там еще те… мадамы! – усмехнулся, представив на мгновение томную красавицу Эльзу, Самохин. – Их даже особо опасные рецидивисты боятся.

– Так то рецидивисты! А ты у меня еще хоть куда. Красивый, не пьющий, к тому же майор! Любая набросится – не оторвешь!

– Нахвалишь себе на голову, – хмыкнул польщенный Самохин.

– Вначале кинется, а как начнешь в ее квартире курить, так сразу и выпрет, – мстительно закончила Валентина и напомнила, уходя: – Ты особенно-то не любезничай там, по телефону, через полчаса гости должны подойти. Я уже стол накрываю.

Самохин еще раз пробежал глазами свой план и, чтобы завершить его, отметил последним пунктом уж совсем невероятное – вооруженное нападение на следственный изолятор извне с целью вызволения Кречетова. Потом достал из шифоньера и неторопливо натянул хлопчатобумажные нежаркие брюки, веселенькую, в цветочках, рубашку, водрузил на голову старую, но вполне приличную, в мелких дырочках летнюю шляпу и, прихватив приготовленные женой монетки, отправился на улицу. Там, через два дома, находился телефон-автомат. Номер, который дал ему генерал, майор помнил наизусть. Позвонив, Самохин будничным голосом доложил о начале операции «Ястреб».

Вернувшись через четверть часа, Самохин еще в подъезде, сквозь запертую дверь услышал громкие голоса, доносившиеся из его квартиры, сочные чмокающие поцелуи – пожаловали родственники. Настроение, навеянное праздным летним деньком, сразу испортилось. Майор действительно с трудом терпел всяческие застолья с выпивкой, бессвязными, похожими на птичье чириканье разговорами, когда вначале натужно поддерживается веселье не слишком знакомых и дружных между собой людей, переходящее позже в пьяное и еще более фальшивое всеобщее братание.

Сестра Валентины оказалась толстой самодовольной бабой, часто увешанной золотыми цепочками, серьгами и красноглазыми перстнями на розовых пальцах-сосисках. Ее муж, напротив, был плюгавенький курносый мужичонка неопределенного возраста. Он сразу по-свойски стал «тыкать» Самохину, полез целоваться, не замечая, как с негодованием отшатнулся от него майор, дотошно, по-бабьи осмотрел обстановку в квартире, поскреб пальцем новые обои, завел длинный, непонятный для Самохина разговор о побелке, циклевке полов, о ремонте, который тоже, оказывается, сделал недавно в своей квартире. Рассказывал азартно, взахлеб, и майор, поджав губы, терпеливо ждал, когда гость доберется до конца подробнейшего повествования о приобретении за полцены дефицитной кафельной плитки.

Валентина увела сестру на кухню, оставив мужа с юрким и легким, как теннисный мячик, родственником. Тот сообщил, что приходится Самохину двоюродным свояком, и катался по квартире, подпрыгивал, балаболил без устали. И майор был даже доволен этим, потому что, будь свояк посдержаннее, пришлось бы развлекать его беседой, развеивая тягостное молчание, в которое в таких ситуациях норовил погрузиться Самохин.

Потом все чинно расселись за стол, и свояк принялся разливать водку по рюмкам, произнес тост – что-то длинное о родственных отношениях, которые, оказывается, важнее всего на свете, на них мир держится, и что ближе и дороже Володи и Валентины у него до сих пор никого не было, а теперь будет, потому что они нашлись, наконец… И что-то еще в этом роде.

Самохин, ловя на себе тревожные взгляды жены, вымученно растягивал губы в улыбку, поднял рюмку, чокнулся с гостями, выпил, подцепил вилкой горячий пельмень, стал есть, обжигаясь и не глядя по сторонам.

Свояк по-хозяйски налил по второй, потом, без перерыва почти, по третьей. Самохин и поесть-то не успел толком, а родственник уже завел разговоры о том о сем, и надо было слушать его, кивать, а пельмени остывали, и это тоже злило майора.

В довершение ко всему оказалось, что свояка зовут Валентином, и он то и дело шутил по этому поводу, обращаясь к хозяйке:

– Валентина! Положи-ка Валентину салатика. Да не себе, а мне, ха-ха-ха! Спать сегодня будем одинаково. Кто с Валентиной, а кто с Валентином, х-хи!

Самохин крякал досадливо, вытирал рот салфеткой и свирепел.

– Нет, живете вы так себе, не по-людски! – неожиданно веско изрек свояк. – Вот даже рюмки у вас не хрустальные, стеклянные какие-то, дрековские. Ну ничего, это мы исправим. Есть кое-какие связи в магазине хозяйственном. Хрусталь – он нынче в цене. Но достать можно… А у меня этой весной хохма случилась. И смех и грех! Аккурат на Девятое мая. Встал я утром, честь по чести, к праздничку готовимся, естественно. Ну, естественно, пропустил рюмочку. И так у меня на душе хорошо стало! Гуляю по квартире – все чистенько, в комнатах прибрано, вещи разные, мебель красивая, как в музее каком-нибудь! За окном солнышко сияет, на деревьях листочки первые зазеленели, по радио – музыка, по улице ветераны туда-сюда с медальками шныряют – благодать! И тут, откуда ни возьмись, муха. Первая в этом году. Влетела, тварь, и давай по залу жужжать. Здоровенная такая, натуральный бомбовоз. И на мебельную стенку пристроилась. Сначала на полировку, потом гляжу – она, гадина, на сервант, прямо на дверцы стеклянные перебралась. Ну, думаю, щас всю импортную вещь мне загадит! Взял я полотенце, сложил вдвое, прицелился и – бац! Две полки, хрусталем под завязку заставленные, сорвались и хлоп друг на дружку! Посуда – вдребезги. Баба моя, естественно, в крик. Ну, слезы, рыданья, естественно. Натуральная истерика. Еще бы – два ведра битого хрусталя на помойку вынесли. Пробовал я кое-что склеить – да где там! Вид, конечно, уже не тот… Вот ты бы на моем месте после такой беды что сделал? – неожиданно упер он зубцы вилки в грудь Самохина.

Тому аж смешно стало от ярости, которую за короткое знакомство умудрился вызвать в нем этот человек.

– Повесился! – пристально глядя в глаза свояку, серьезно сказал Самохин.

– Во! А я – хоть бы хны. Ну, попереживал немного, естественно, не без того. Но, в отличие от вас, офицерья, я ж рабочий человек!

– Да ну? – удивился майор.

– А то! В моем лице, можно сказать, наглядно воплотился союз пролетариата и колхозного крестьянства. Рос и развивался в деревне. Там и закалку трудовую получил. Теперь вот живу и работаю в городе. И мне убыток этот, если разобраться, – тьфу! Я своей бабе так и сказал, правда, Натаха? Не плачь, говорю, жена, руки у меня есть – заработаем, наверстаем! И точно! Как-нибудь зайдете к нам, посмотрите. Не квартира, а Лувр! э

– Куда там Лувру! Я давеча в Эрмитаже была, – вставила сестра Валентины, – так у нас не хуже. Зайдете?

– Обязательно, – кивнула Валентина, со значением глянув на мужа.

– Угу, – филином отозвался Самохин.

– Щас деньгу зашибить – раз плюнуть, – продолжил неугомонный свояк. – Наш завод, ну, на котором я работаю, раньше чисто оборонный был. Для ракет стратегических что-то там собирали. Секретное все… А на хрена нам, спрашивается, столько ракет? Мне они, к примеру, нужны?

– Тебе – нет, – кивнул Самохин.

– Во-от. А сейчас мы с ребятами знаешь что придумали?

– Что? – насторожился майор.

– Мыльницы делать! Создали кооператив и штампуем из пластмассы. У нас на заводских складах этой пластмассы навалом. Она ведь не простая – стратегическая! То ли несгораемая, то ли пуленепробиваемая… Нынче вся дребедень оборонная побоку – конверсия! Станочек поставили, секунда, и – бздынь -мыльница! Три рубля пятьдесят копеек за штуку.

– И кто же у вас на заводе таким… сообразительным оказался? – поинтересовался Самохин.

– Пролетариат в союзе с научно-технической интеллигенцией! – с гордостью заявил свояк. – Наш генеральный директор даже диплом получил – международный, за переориентацию оборонной промышленности. А все мозги инженерные да золотые руки рабочих. Умеем, когда захотим.

– А когда все в городе мыльницами запасутся – чем займетесь?

– Ну, во-первых, зарубежные рынки освоим. За доллары станем продукцию продавать. Во-вторых, таким макаром не только мыльницы, а что угодно штамповать можно, надо мозгами хорошенько пошевелить…

Свояк опять взялся за бутылку, разлил. Женщины отказались выпить, ушли на кухню. Гость с рюмкой в руках пододвинулся ближе к Самохину:

– У нас теперь на заводе заработки – ого-го! Не у всех, конечно. Только у тех, кто в кооперативе работает. А мы туда любого, с бухты-барахты не возьмем. Шалишь! Это тебе не госпредприятие.

– А как же классовая солидарность? – Самохин, кажется, впервые заинтересовался разговором.

– Эх вы, служивые! Так ведь в этом-то классовая солидарность и заключается! Создали предприятие, работаем дружно, деньгу заколачиваем и чужого к себе не пустим. Хватит, наэксплуатировали нашего брата-пролетария! Рабочий-то человек, он ведь, если разобраться, по-настоящему на себя никогда не работал. То капиталист прибавочную стоимость отбирал, то государство. Вот у тебя, к примеру, какая зарплата?

– Около трехсот.

– Х-ха! У меня тыща – тыща двести спокойно в месяц выходит. Кстати, есть возможность и тебе заработать.

– Ну да? – удивился Самохин. – Мыльницы делать? В подсобники к вам… кооператорам?

– Не-е, там без тебя желающих полно. У тебя и на своем месте – столько возможностей! Правильно говорят – не человек красит место, а место человека!

– По-моему, наоборот говорят… – покачал головой майор.

– Да какая, к черту, разница! Ты ведь в следственном изоляторе работаешь? Валька говорила. Ну вот. Я как услышал, так скумекал сразу. Есть у меня знакомый. У него родственник туда попал, за что – я не вникал. Короче, я с мужиком этим, знакомым своим, перетер – у нас гаражи рядом, кстати, сегодня и свиделись. И он просит родственнику своему записочку в камеру передать. Тыщу рублей обещает. Всего и делов – а штука в кармане!

– Как фамилия мужика? – сухо, больше по привычке «кума», чем из любопытства, спросил Самохин.