Сказка без чудес. Роман

Чтение поздравительного адреса несколько раз прерывалось аплодисментами. Вице-губернатор Барановская первой начинала хлопать в ладоши, подавая тем самым сигнал остальным участникам торжества – не без умысла, с тем, чтобы глава региона успел перевести дыхание после воспроизведённой им длинной хвалебной тирады.

Дождавшись окончания очередной порции дружных хлопков, губернатор, поправив очки, выдал с выражением:

– Ваш богатый руководящий опыт, житейская мудрость по достоинству оценены всеми жителями Южно-Уральской области. Хотя подчинённые считают Вас, своего шефа изрядным придурком…

Шишмарёв, не веря своим ушам, поднял брови, просипел яростно, багровея лицом:

– Что-о?!

– Что? – удивился в унисон ему губернатор.

Поняв, что сказал что-то не то, Курганов, внимательно вглядываясь в текст, громко повторил последнюю фразу – вроде бы для себя, а получилось – всем:

– «Хотя подчинённые считают вас, своего шефа, изрядным придурком…» – а потом оглянулся по сторонам, произнёс растерянно, ткнув указательным пальцем в памятный адрес. – У меня так написано…

Наступила мёртвая тишина. Чествование юбиляра грозило перерасти в грандиозный скандал.

Ситуацию спасла Барановская. Вскочив со своего места, она подлетела к Шишмарёву с букетом цветов, и воскликнула, обращаясь к губернатору:

– Зачем, Александр Борисович, эти казённые речи, памятные адреса, и прочая словесная дребедень! Давайте просто покажем, как все мы любим нашего Руслана Анатольевича!

И, сунув ошеломлённому нефтянику цветы, обняла его, прижавшись всем телом, звонко поцеловала в губы.

Присутствующие зааплодировали радостно, затем, согласно всё тому же ранжиру, принялись вставать из-за стола, подходить к юбиляру, вручая букеты, перевязанные ленточками с бантами коробочки и коробки с подарками, которые тут же подхватывали и уносили люди из свиты нефтяника.

Дымокуров всё это время пребывал в обморочном состоянии. Как?! Почему?! Недоглядел?! Понятно, что виной всему – спешка, в которой готовился памятный адрес. В тот момент, когда он, хмыкнув, вспомнил о подчинённых, за глаза называвших своего шефа придурком, позвонила Барановская. И Глеб Сергеевич, слушая её, механически напечатал, внёс свои крамольные мысли в текст поздравления. А потом, вычитав второпях, через пень-колоду, отнёс «поздравилку» в приёмную вице-губернатора. Та, судя по всему, памятный адрес тоже не удосужилась прочитать…

Тем временем досадный инцидент был забыт, чествование юбиляра в Зале торжеств пошло своим чередом…

Однако Глеб Сергеевич, как старый аппаратчик, отчётливо понимал: такие проколы виновным в них не прощаются…

3

Его чиновничья карьера закончилась. Причём закончилась бесславно. Без торжественных проводов, прочувственных прощальных речей руководства и сослуживцев, без традиционного подарка уходящим на пенсию – электрического самовара и набора мельхиоровых подстаканников с чайными ложечками того же металла. И, конечно же, памятного адреса с признанием заслуг провожаемого, текст которого наверняка – увы, в последний раз, пришлось бы написать самому Дымокурову.

Ничего этого, предвидел Глеб Сергеевич, теперь не будет. А будут долгие вечера в чахлом скверике из двух десятков клёнов и нескольких кустов сирени вблизи его дома, прозванного в народе «партактивским», ещё с советских времён заселённого ответственными работниками обкома партии и облисполкома среднего звена, безнадёжно состарившимися ныне. И проводивших стариковский досуг на лавочке за бесконечными воспоминаниями о прошлой службе, судьбах начальников всех уровней и собственной, разной степени удачливости, карьеры.

Теперь и Глеб Сергеевич присоединится к ним, вышедшим в тираж бывшим ответработникам. А всё из-за дурацкой опечатки, виноват в которой, по большому счёту, не он, а члены губернаторской команды, набранной по мотивам личной преданности, родственных связей, по сути, с улицы, не прошедшие школы административного управления, мало профессиональные. Бесконечно дёргающиеся сами, задёргавшие всех вокруг, вносящие сумятицу, путаницу, в нетерпящее торопливости делопроизводство и аппаратный процесс. Так случилось и в этот раз с внезапным переносом поздравления Шишмарёва на более раннее, чем было оговорено загодя, время, и последовавшую за тем спешку и нервотрёпку.

Дымокуров знал правила игры, принятые на государственной службе. А потому не ждал разносов, строгого выговора «с занесением» и прочих кар за допущенный им проступок.

Вернувшись в свой кабинет, он, под испуганно-сочувственными взглядами «молодой поросли», взял чистый лист бумаги, и чётким, каллиграфическим почерком написал на нём заявление на увольнение по собственному желанию.

Потом отнёс его в отдел кадров. Начальница отдела, тоже дама предпенсионного возраста, взяла заявление, молча, понимающе кивнула, и протянула взамен «бегунок» – обходной лист, подписи ответственных лиц на котором должны были удостоверить в том, что Дымокуров, покидая навсегда стены Дома Советов, не задолжал ничего ни хозяйственникам, ни бухгалтерии.

Удивительно, но в кабинете, в котором он бессменно просидел много лет, его личных вещей практически не было.

Он открыл поочерёдно ящики письменного стола, но там ничего, что стоило взять с собой, хотя бы на память, не оказалось. Множество папок – картонных, с незапамятных времён, с тесёмочными завязками, скоросшиватели, а так же современных, пластиковых, набитых никому не нужными кроме него, Глеба Сергеевича, бумагами. Должностными инструкциями, копиями распоряжений, докладами губернатора и справочными материалами к этим докладам, газетными вырезками…

Дымокуров хотел было забрать и мстительно унести заветную папку с шаблонами памятных и приветственных адресов, «поздравлялок» от имени губернатора. Пусть тот, кто займёт его место, сам поворочает мозгами, поизгаляется, сочиняя все эти бесчисленные «искренне, горячо и сердечно…», по одним и тем же, в общем-то, из года в год, поводам…

Но потом передумал. Никто ни над чем голову ломать нынче не станет. И кто-то из представителей «молодой поросли», только начинающий чиновничью карьеру, заняв кресло Дымокурова, будет, не мудрствуя лукаво, таскать тексты поздравлений и разного рода «памятных адресов» из интернета, благо их там – несметное множество, на все случаи жизни…

Когда-то на служебном столе Глеба Сергеевича стояла фотография жены и сына в рамке – такими, какими они были тридцать лет назад. Но той молодой красавицы с миленьким, как ангелочек, младенцем, уж нет. А с ними теперешними, давно состоящий в разводе с супругой Дымокуров сфотографироваться не удосужился. Да, честно говоря, ему такого как-то и в голову не приходило.

На самом дне нижнего ящика, среди разряженных «пальчиковых» батареек от диктофона, тронутых ржавчиной канцелярских скрепок, затупленных карандашей и шариковых авторучек с исписанными, высохшими стержнями, Глеб Сергеевич нашарил складной перочинный ножичек с пластмассовой рукояткой в виде лисы. Купленный в незапамятные времена за рубль двадцать копеек в центральном городском универмаге «Восход», и ни разу с тех пор не точенный. Сунул в карман. Вот, в общем-то, и всё, что он заберёт с собой на память о тридцатилетнем периоде жизни, проведённом в Доме Советов.

Если, конечно, не считать пенсии, которая, с учётом максимального стажа государственной службы, обещала быть весьма не плохой. Так что уж чего-чего, а нищета Глебу Сергеевичу в старости отнюдь не грозила…

Грустные размышления уходящего в отставку чиновника прервал телефонный звонок. Трезвонил не «внутренний», как обещали связисты, защищённый от разного рода несанкционированных вторжений вроде прослушек, аппарат, а городской, общедоступный.

Глеб Сергеевич осторожно, со вздохом поднёс трубку к уху. Разговор с кем бы то ни было казался сейчас абсолютно некстати.

– Алё! Это гражданин Дымокуров? – деловито поинтересовался мужской голос на другом конце провода.

– Он самый, – поморщился Глеб Сергеевич с досадой. Звонили явно не из Дома Советов, наверняка по какому-нибудь пустячному поводу. Сейчас начнут впаривать рекламу товаров и услуг…

– Глеб Сергеевич? – уточнил звонивший, и, сочтя ответное молчание за согласие, сменил вдруг тон с напористого на сочувственно-скорбный. – А я к вам с печальной новостью…

Дымокуров, для которого отставка стала вовсе не новостью, а печальным свершившимся фактом, удивился лишь, что сообщить о ней звонивший намеревался не по внутренней, служебной, а по городской связи. А может быть, кто-то из журналистов пронюхал, и попытается сейчас создать сенсацию скромного, областного масштаба?

– Кто это говорит? – настороженно спросил Глеб Сергеевич.

– Нотариус, – представился незнакомец. – Моя фамилия Рыбкин. Альберт Евсеевич. А звоню я вам… Э-э… Как бы это сказать? По поручению вашей тётушки, Василисы Митрофановны Мудровой.

– А-а… – протянул неопределённо Дымокуров. Уж кто-кто, а тётушка, которую он видел, дай бог памяти, раз в жизни, в детстве… лет пятьдесят, должно быть, назад, его на данный момент совершенно не интересовала. – И… что?

– Как душеприказчик вашей тётушки вынужден сообщить вам скорбную весть, – изрёк звонивший трагическим голосом. – Василиса Митрофановна почила, так сказать, в бозе. Умерла. А вы, согласно завещанию, её единственный наследник…

Час от часу не легче! Глебу Сергеевичу только хлопот с похоронами чужого и незнакомого, в общем-то, человека, сейчас не хватало! Душеприказчик… Там, небось, всего имущества – покосившаяся избёнка с колченогой мебелью, а из ценностей – швейная машинка «Зингер» да старый чёрно-белый телевизор «Рекорд»…

И он принялся отнекиваться неуклюже.

– Э-э… послушайте, любезный! Василиса… э-э… Мефодьевна…

– Митрофановна, – поправил нотариус.

– Ну да, Митрофановна. Живёт… жила где-то в сельской местности, вроде бы в Зеленоборском районе. За двести километров от областного центра. И… мне как бы, по причине удалённости… не с руки… э-э… принимать активное, мнэ-э… участие в похоронных мероприятиях…

– По этому поводу можете не волноваться, – оставив скорбную интонацию, бодро заверил нотариус. – Тётушку схоронили вчера. Так что вашего участия в траурной церемонии не требуется. А вот в права наследства вступить вам надлежит, особо не мешкая.

Глеб Сергеевич выдохнул с облегчением. И поинтересовался вроде бы, между прочим.

– А там есть что наследовать?

– Есть! – со значением молвил нотариус. И принялся перечислять, явно поглядывая в какой-то перечень. – Дом жилой, площадью триста квадратных метров, деревянный, рубленный, в хорошем состоянии. Приусадебный участок пятьдесят соток, с хозяйственными постройками и флигелем – бывшей «людской», площадью сто квадратных метров. В доме – некогда помещичьем, заметьте, огромная коллекция антиквариата – мебель, посуда, картины, ковры… Этакое, знаете ли, дворянское гнездо, чудом дожившее практически в неизменном виде до наших дней… И, учтите, имение это расположено в Заповедном бору, где участки сейчас под застройку – на вес золота…

Глеб Сергеевич слушал напряжённо, с всё возрастающим интересом.