Вся политика. Хрестоматия

Хантингтон Самуэль (р. 1927) – американский политолог, директор Института стратегических исследований в Гарвардском университете. Специалист в области сравнительной политологии, транзитологии (раздела политологии, изучающего переход от авторитаризма к демократии), международных отношений. В 1993 г. его статья «Столкновение цивилизаций» в журнале «Foreign Affairs» вызвала самое большое после Второй мировой войны число откликов. Идеи статьи развиты в книге «Столкновение цивилизаций».

«Гигантский скачок в науке и технике, происшедший в XIX веке, позволил человеку контролировать и преобразовывать среду своего обитания в масштабах, прежде невиданных. Модернизация предполагает индустриализацию, урбанизацию, повышение уровня грамотности, образования, благосостояния и социальной активности, а также более сложное и диверсифицированное разделение труда. Это – революционный процесс, сопоставимый по своей значимости с начавшимся примерно за пять тысячелетий до нашей эры в долинах Тигра и Евфрата, Нила и Инда переходом человечества от первобытного состояния к цивилизации. Взаимоотношения, ценности, знания и культура людей Современного общества в значительной степени отличаются от таковых в обществе традиционном ‹…›«.

«Должны ли незападные общества отбросить собственные культурные традиции и заимствовать центральные элементы западной культуры, чтобы модернизироваться? Случалось, что главы государств считали подобные меры необходимыми. Царь Петр Первый и Мустафа Кемаль Ататюрк, намеревавшиеся провести коренную модернизацию, были уверены, что для этого нужно заимствовать западную культуру полностью, вплоть до замены традиционного головного убора на западный. В результате этого возникли „внутренне противоречивые“ государства, лишенные культурного самосознания и четкого представления о своей культурной принадлежности. Не особенно полезным оказался культурный импорт с Запада и для осуществления модернизации как таковой. Однако чаще руководители незападных государств пытались модернизировать свои страны, отвергая вестернизацию. Их воззрения в самом общем виде представлены формулами ti-yong (китайская наука – фундаментальная, западная – прагматическая, прикладная) и woken, yosei (японский дух, западная технология), созданными китайскими и японскими реформаторами столетие назад, а также высказыванием саудовского принца Бандара ибн Султана, провозгласившего в 1944 году, что «импорт хорош, когда речь идет о красивых хитроумных „вещах“. Но абстрактные социальные и политические институты, импортируемые из других стран, могут оказаться смертоносными – спросите о том иракского шаха. ‹…› Ислам для нас – не просто религия, ислам – это образ жизни. Мы, жители Саудовской Аравии, хотим модернизироваться, но это не должна быть вестернизация». Япония, Сингапур, Тайвань, Саудовская Аравия и в меньшей степени Иран стали Современными обществами, избежав вестернизации. Китай явно находится в процессе модернизации – и тоже не вестернизируется.

Взаимодействие и взаимообмен между цивилизациями происходили всегда, а при наличии современных средств транспорта и связи процессы эти приобретают все большие масштабы. Но большинство великих цивилизаций мира существовало по крайней мере тысячелетие, а иногда и в течение нескольких тысячелетий. Разумеется, они многое заимствовали у других цивилизаций, повышая таким образом свои шансы на выживание. Принятие Китаем пришедшего из Индии буддизма вовсе не привело к «индианизации» Китая, вместо этого произошла «китаизация» буддизма: китайцы приспособили буддизм к своим целям и нуждам. Ровно так же если активные попытки Запада насадить в Китае христианство, по сию пору встречающие последовательное сопротивление, когда-нибудь увенчаются успехом, то скорее всего новая религия будет переварена и переработана в соответствии с основами исконной китайской культуры.

Сходным образом в прошлые века арабы-мусульмане получили, оценили и использовали эллинистическое наследие в чисто утилитарных целях. Будучи заинтересованными главным образом в заимствовании определенных внешних форм или технических достижений, они умели не обращать внимания на те элементы греческой философии, которые противоречили «истине», утверждаемой основополагающими нормами и предписаниями Корана. Япония пошла по тому же пути. В VII веке она импортировала китайскую культуру и провела «преобразования по своей собственной инициативе, без какого бы то ни было экономического и военного давления», в результате чего возникла высокая японская цивилизация. «В последующие века периоды относительной изоляции от влияний с континента, во время которых происходили отбор и ассимиляция полезных заимствований, перемежались с периодами усиления контактов с континентом и возобновления культурного обмена». И сегодня Япония, равно как и другие незападные страны, воспринимает отдельные элементы западной культуры и использует их для развития культуры национальной. Как утверждает Бродель, было бы наивно полагать, что «триумфальная победа одной цивилизации» может положить конец разнообразию культур, которые много веков олицетворяли собой великие цивилизации мира.

Культурную вестернизацию нельзя считать ни необходимым условием, ни неизбежным результатом модернизации и экономического развития. Напротив, модернизация способствует возрождению интереса к национальной культуре. На уровне отдельного человека перемещение в незнакомые места, смена профессий и социальных страт приводит к разрыву традиционных связей, порождает чувства отчуждения, неприкаянности и утраты корней, ведущие к кризису идентичности, с которым, как правило, может справиться только религия. На уровне общества модернизация приводит к повышению материального благосостояния и военной мощи страны в целом, что, в свою очередь, заставляет людей с большим доверием относиться к своему культурному наследию, подтверждая его ценность и истинность.

Страны Восточной Азии прошли похожий путь возвращения к своим исконным ценностям и осознания того, что их культура сильно выигрывает по сравнению с западной. В течение нескольких веков вместе с другими незападными народами они завидовали экономическому процветанию, технологическому совершенству, военной мощи и политической сплоченности западных обществ. Правители и ученые пытались найти ключ к успеху в западных традициях и обычаях, а когда им казалось, что секрет раскрыт, старались применить постигнутое к своим обществам. Теперь, однако, ситуация коренным образом изменилась. Восточноазиатские страны объясняют достигнутые ими фантастические темпы экономического развития не импортом западной культуры, но приверженностью к собственной. Они утверждают, что добились успеха не потому, что уподобились Западу, а потому, что сохранили свое своеобразие. Точно так же, когда незападные государства чувствовали свою слабость в отношениях с Западом, их лидеры нередко взывали к западным ценностям самоопределения, либерализма, демократии и свободы как к средству противодействия мировому господству Запада. Теперь же, когда государства эти изжили свою слабость и все больше набирают силу, правители их стали отвергать как «империализм, маскирующийся под защиту прав человека» те самые ценности, к которым они обращались, когда это было в их интересах. По мере того как могущество Запада падает, его ценности и культура выглядят все менее привлекательными, и Запад встает перед необходимостью приспосабливаться к ситуации, когда он уже не способен навязывать свои ценности незападным обществам. Таким образом, значительная часть мира становится по сути более Современной и менее западной».

К. МАРКС. ВОСЕМНАДЦАТОЕ БРЮМЕРА ЛУИ БОНАПАРТА[17 - Маркс К. Восемнадцатое брюмера Лун Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 8.]

Маркс Карл (1818—1883) – немецкий ученый и революционер. Марксу принадлежит разработка материалистической концепции истории, которая подчеркивала решающее значение экономической сферы в жизни общества. Из философского и экономического учения марксизма вытекают особенности его политической теории. Стержнем марксистского понимания политики выступает учение о классовой борьбе. В работе о государственном перевороте во Франции 1851 г. Маркс применяет свой метод к анализу событий 1848—1851 гг., свидетелем которых он сам является.

ЧАСТЬ II

‹…› Новая конституция была в сущности не более как республиканизированным изданием конституционной хартии 1830 года. Высокий избирательный ценз Июльской монархии, отстранявший от политической власти даже значительную часть самой буржуазии, был несовместим с существованием буржуазной республики. Февральская революция немедленно провозгласила вместо этого ценза прямое всеобщее избирательное право. Буржуазные республиканцы не могли вычеркнуть это событие. ‹…›

Эта конституция ‹…› имела, однако, подобно Ахиллесу, одно уязвимое место, только этим местом была не пята, а голова или, лучше сказать, две ее головы, которыми увенчивалось все здание: Законодательное собрание, с одной стороны, и президент – с другой. Стоит только бегло ознакомиться с конституцией, чтобы увидеть, что лишь те статьи безусловны, носят позитивный характер, лишены противоречий, исключают всякие ложные толкования, в которых определяется отношение президента к Законодательному собранию. Тут для буржуазных республиканцев дело ведь шло о том, чтобы создать надежную позицию самим себе. Статьи 45-70 конституции так составлены, что Национальное собрание может устранить президента конституционным путем, тогда как президент может устранить Национальное собрание лишь неконституционным путем, лишь устраняя самое конституцию. Здесь, следовательно, конституция сама призывает к своему насильственному уничтожению. Конституция не только, подобно хартии 1830 г., канонизирует разделение властей, но и доводит это разделение до невыносимого противоречия. Игра конституционных сил, как Гизо называл парламентскую грызню между законодательной и исполнительной властью, по конституции 1848 г. ведется все время ва-банк. С одной стороны – 750 народных представителей, избранных всеобщим голосованием и пользующихся правом переизбрания, образуют бесконтрольное, не подлежащее роспуску, неделимое Национальное собрание, которое облечено неограниченной законодательной властью, окончательно решает вопросы о войне, мире и торговых договорах, одно лишь обладает правом амнистии и благодаря непрерывности своих заседаний постоянно остается на авансцене. С другой стороны – президент со всеми атрибутами королевской власти, с правом назначать и смещать своих министров независимо от Национального собрания, со всеми средствами исполнительной власти в руках, раздающий все должности и тем самым распоряжающийся во Франции судьбой по меньшей мере полутора миллионов людей, так как именно такое количество лиц материально зависит от 500 тысяч чиновников и от офицеров всех рангов. Ему подчинены все вооруженные силы. Он пользуется привилегией помилования отдельных преступников, роспуска частей национальной гвардии и смещения – с согласия Государственного совета – избранных самими гражданами генеральных, кантональных и муниципальных советов. Ему же предоставлены почин и руководящая роль при заключении всех договоров с иностранными державами. В то время как Собрание, оставаясь вечно на подмостках, становится объектом повседневной публичной критики, президент ведет скрытую от взоров жизнь на Елисейских полях, имея, однако, перед глазами и в сердце статью 45 конституции, ежедневно напоминающую ему: «frere, il faut mourir!»[18 - «Брат, ты смертен!» (фр.)]. Твоя власть кончается на четвертом году твоего избрания, во второе воскресенье прекрасного месяца мая! Тогда конец твоему величию: второго представления этой пьесы не будет, и если у тебя есть долги, постарайся выплатить их вовремя из назначенных тебе конституцией 600 тысяч франков жалованья, если, конечно, ты не предпочитаешь отправиться в Клиши[19 - Парижская тюрьма для неисправимых должников.] во второй понедельник прекрасного месяца мая!

Если конституция, таким образом, предоставляет президенту фактическую власть, она зато старается обеспечить за Национальным собранием моральную силу. Но, не говоря о том, что моральную силу невозможно создать параграфами закона, конституция в данном случае снова сама себя опровергает, предписывая, что президент избирается всеми французами прямым голосованием. В то время как голоса всей Франции разбиваются между 750 членами Национального собрания, в этом случае они, напротив, сосредоточиваются на одной личности. В то время как каждый отдельный депутат является представителем лишь той или другой партии, того или другого города, того или другого пункта или даже просто представляет необходимость избрать одного из 750 депутатов, когда не уделяется особого внимания ни сути дела, ни самой личности избираемого, – президент является избранником нации, и его выборы – крупный козырь, пускаемый в ход суверенным народом раз в четыре года. Выборное Национальное собрание связано с нацией метафизически, выборный же президент связан с ней лично. Национальное собрание, правда, отображает в лице своих отдельных представителей многообразные стороны национального духа, зато в президенте национальный дух является во плоти. По сравнению с Национальным собранием президент является носителем своего рода божественного права: он – правитель народной милостью. ‹…›

Избрание Луи Бонапарта в президенты 10 декабря 1848 г. положило конец диктатуре Кавеньяка и Учредительному собранию. ‹…›

Период от 20 декабря 1848 г.[20 - День вступления Луи Бонапарта в должность президента Французской республики.] до роспуска Учредительного собрания в мае 1849 г. охватывает историю гибели буржуазных республиканцев. После того как они основали республику для буржуазии, прогнали с арены революционный пролетариат и на время заткнули рот демократической мелкой буржуазии, они сами были отстранены массой буржуазии, которая с полным правом завладела этой республикой как своей собственностью. Но эта буржуазная масса была роялистской. ‹…› Уже июньское восстание объединило их в «партию порядка». Теперь наступила пора устранить клику буржуазных республиканцев, удерживавших еще позиции в Национальном собрании. ‹…›

ЧАСТЬ III

28 мая 1849 г. Законодательное национальное собрание открыло свои заседания, 2 декабря 1851 г. оно было разогнано. Этот период охватывает время существования конституционной, или парламентарной, республики. ‹…›

Период, с которым мы имеем дело, заключает в себе самую пеструю смесь вопиющих противоречий. ‹…›

Мы видели, что министерство, составленное Бонапартом в день его вознесения, 20 декабря 1848 г., было министерством партии порядка. ‹…› Это министерство Барро – Фаллу[21 - Фаллу Альфред-Фредерик-Пьер (1811—1886), французский политический деятель и писатель, клерикал, в 1848—1849 гг. министр народного просвещения, автор клерикального школьного закона.], более или менее насильственно укоротившее жизнь республиканского Учредительного собрания, пережило его и находилось еще у власти. Шангарнье[22 - Шангарнье Никола (1793—1877), французский генерал, отличился в завоевании Алжира, в 1848—1851 гг. главнокомандующий национальной гвардией в Париже и дивизионный генерал Первой (парижской) дивизии, роялист, при перевороте 2 декабря 1851 г. арестован, с 1852 г. в изгнании.], генерал объединенных роялистов, все еще соединял в своих руках верховное командование первой армейской дивизией и парижской национальной гвардией. Наконец, всеобщие выборы обеспечили за партией порядка огромное большинство в Законодательном собрании. Здесь сошлись депутаты и пэры Луи-Филиппа со священной фалангой легитимистов, для которых многочисленные избирательные бюллетени нации превратились во входные билеты на политическую сцену. ‹…›

Легитимисты и орлеанисты составляли, как сказано, две большие фракции партии порядка. Что же привязывало эти фракции к их претендентам и взаимно разъединяло их? Неужели только лилии и трехцветное знамя ‹…›? При Бурбонах властвовала крупная земельная собственность со своими попами и лакеями, при Орлеанах – финансовая аристократия, крупная промышленность, крупная торговля, то есть капитал со своей свитой адвокатов, профессоров и краснобаев. Легитимная монархия была лишь политическим выражением наследственной власти собственников земли, подобно тому как Июльская монархия – лишь политическим выражением узурпаторской власти буржуазных выскочек. Таким образом, эти фракции были разъединены ‹…› материальными условиями своего существования, двумя различными видами собственности, они были разъединены старой противоположностью между городом и деревней, соперничеством между капиталом и земельной собственностью. Что их вместе с тем связывали с той или другой династией старые воспоминания, личная вражда, опасения и надежды, предрассудки и иллюзии, симпатии и антипатии, убеждения, символы веры и принципы, – кто это будет отрицать? Над различными формами собственности, над социальными условиями существования возвышается целая надстройка различных и своеобразных чувств, иллюзий, образов мысли и взглядов на жизнь. Весь класс творит и формирует все это на почве своих материальных условий и соответственных общественных отношений. ‹…› И подобно тому как в обыденной жизни проводят различие между тем, что человек думает и говорит о себе, и тем, что он есть и что он делает на самом деле, так тем более в исторических битвах следует проводить различие между фразами и иллюзиями партий и их действительной природой. ‹…› Если каждая сторона, наперекор другой, добивалась реставрации своей собственной династии, то это лишь значило, что каждая из двух крупных фракций, на которые разделяется буржуазия – земельная собственность и финансовый капитал, – добивалась реставрации собственного главенства и подчиненного положения другой. Мы говорим о двух фракциях буржуазии, потому что крупная земельная собственность ‹…› насквозь обуржуазилась под влиянием развития современного общества. ‹…›

ЧАСТЬ VI

‹…› 28 мая начался последний год жизни Национального собрания. Ему приходилось теперь решать вопрос, оставить ли конституцию неизменной или подвергнуть ее пересмотру. Но пересмотр конституции – это означало не только выбор ‹…› между парламентарной республикой и Бонапартом: это означало также выбор между Орлеаном и Бурбоном! ‹…› Партия порядка была соединением разнородных общественных элементов. Вопрос о пересмотре конституции создал политическую температуру, при которой это соединение разложилось на свои первоначальные составные части. ‹…›

Часть партии порядка, стоявшая за пересмотр конституции, но опять-таки расходившаяся во взглядах на пределы пересмотра ‹…› сошлась с бонапартистскими депутатами на следующем неопределенном и многообъемлющем предложении: «Нижеподписавшиеся депутаты, ставя себе целью возвратить нации возможность полного осуществления ее суверенитета, вносят предложение подвергнуть конституцию пересмотру».

‹…› После шестидневных бурных прений 19 июля пересмотр, как и следовало ожидать, был отвергнут. За пересмотр голосовали 446, против – 278 депутатов. ‹…› Таким образом, большинство парламента высказалось против конституции, а сама конституция высказалась за меньшинство, за обязательность его решения. ‹…› в данный момент пересмотр конституции означал ‹…› продление срока президентской власти, а продление срока конституции означало ‹…› низложение Бонапарта. Парламент высказался за Бонапарта, но конституция высказалась против парламента. Стало быть, Бонапарт действовал в духе парламента, разрывая конституцию, и действовал в духе конституции, разгоняя парламент. ‹…›

Своим решением относительно пересмотра конституции партия порядка показала, что она не в состоянии ни властвовать, ни подчиняться, ни жить, ни умереть, ни примириться с республикой, ни ниспровергнуть ее, ни сохранить конституцию в неприкосновенности, ни упразднить ее, ни сотрудничать с президентом, ни пойти на разрыв с ним. ‹…›

Правда, в 1851 г. Франция пережила что-то вроде небольшого торгового кризиса. ‹…› Представим себе теперь среди этой торговой паники французского буржуа ‹…› и тогда мы поймем, почему буржуазия, задыхаясь среди этого неописуемого оглушительного хаоса из слияния, пересмотра, продления, конституции, конспирации, коалиции, эмиграции, узурпации и революции, обезумев, кричит своей парламентарной республике: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!».

Бонапарт понял этот крик. ‹…› Если когда-либо событие еще задолго до своего наступления отбрасывало вперед свою тень, так это был государственный переворот Бонапарта… ‹…›

ЧАСТЬ VII

‹…› И тем не менее государственная власть не висит в воздухе. Бонапарт – представитель класса, и притом самого многочисленного класса французского общества, представитель парцелльного[23 - Парцелла (от фр. parcelle – часть, частица), семейно-индивидуальное крестьянское хозяйство.] крестьянства.

Подобно тому как Бурбоны были династией крупной земельной собственности, а Орлеаны – династией денег, Бонапарты являются династией крестьян, т. е. французской народной массы. Избранником крестьян является не тот Бонапарт, который подчинялся буржуазному парламенту, а тот, который разогнал буржуазный парламент. Городам удавалось в течение трех лет извращать смысл выборов 10 декабря и обманывать крестьян в их надежде на восстановление империи. Выборы 10 декабря 1848 г. нашли свое осуществление только в перевороте 2 декабря 1851 года.

Парцелльные крестьяне составляют громадную массу, члены которой живут в одинаковых условиях, не вступая, однако, в разнообразные отношения друг к другу. Их способ производства изолирует их друг от друга, вместо того чтобы вызывать взаимные сношения между ними. Это изолирование еще усиливается вследствие плохих французских путей сообщения и вследствие бедности крестьян. Их поле производства, парцелла, не допускает никакого разделения труда при ее обработке, никакого применения науки, а следовательно, и никакого разнообразия развития, никакого различия талантов, никакого богатства общественных отношений. Каждая отдельная крестьянская семья почти что довлеет сама себе, производит непосредственно большую часть того, что она потребляет, приобретая таким образом свои средства к жизни более в обмене с природой, чем в сношениях с обществом. Парцелла, крестьянин и семья; рядом другая парцелла, другой крестьянин и другая семья. Кучка этих единиц образует деревню, а кучка деревень – департамент. Таким образом, громадная масса французской нации образуется простым сложением одноименных величин, вроде того как мешок картофелин образует мешок с картофелем. Поскольку миллионы семей живут в экономических условиях, отличающих и враждебно противопоставляющих их образ жизни, интересы и образование образу жизни, интересам и образованию других классов, – они образуют класс. Поскольку между парцелльными крестьянами существует лишь местная связь, поскольку тождество их интересов не создает между ними никакой общности, никакой национальной связи, никакой политической организации, – они не образуют класса. Они поэтому неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного имени, будь то через посредство парламента или через посредство конвента. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. Политическое влияние парцелльного крестьянства в конечном счете выражается, стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество.

Написано в декабре 1851 – марте 1852 года

Р. ДАЛЬ. ПРЕДПОСЫЛКИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ И УТВЕРЖДЕНИЯ ПОЛИАРХИЙ[24 - Даль Р. А. Предпосылки возникновения и утверждения полиархии// Полис, 2002, № 6.]

Даль Роберт Алан (р. 1915) – патриарх американской политической науки, всемирно известный теоретик демократии. Широкое признание получила разработанная Далем концепция полиархии. Полиархией Даль, чтобы избежать споров о дефинициях демократии, предложил назвать современную действительность развитых стран, пусть и отличную от демократического идеала, но все же предоставляющую гражданам возможность политического участия, а группам и лидерам – возможность открытого соперничества в борьбе за власть. Термин «полиархия» получил распространение как синоним современной демократии.

Почему в одних странах складывалась устойчивая полиархия, а в других – нет? Иными словами, какие условия повышают или понижают шансы на утверждение полиархии? Исходя из опыта различных стран в течение последних полутора веков… мы можем с высокой долей уверенности назвать наиболее важные из таких условий. Конечно, ни одно из них по отдельности не в состоянии предопределить наличие или отсутствие в стране полиархии. Однако, если все те условия, о которых пойдет речь ниже, четко представлены, появление полиархии практически неизбежно, а если все они отсутствуют или крайне слабы, вероятность ее возникновения близка к нулю. ‹…›

ГРАЖДАНСКИЙ КОНТРОЛЬ НАД СИЛОВЫМ ПРИНУЖДЕНИЕМ

‹…› Все государства, включая демократические, прибегают к принуждению ‹…›. Характерной и отличительной чертой государства является наличие у него инструментов физического принуждения – военной и полицейской организаций, призванных применять (или грозить применением) систематическое насилие для поддержания порядка и безопасности.

Но что может помешать правителям прибегнуть к силовому принуждению для установления и сохранения недемократического режима? ‹…›

Для того чтобы государство могло управляться демократическим образом, несомненно, требуются два условия. (1) Коль скоро существуют – и, по всей видимости, будут существовать и в дальнейшем – военные и полицейские организации, они должны быть поставлены под гражданский контроль. Но такого контроля, при всей его необходимости, еще недостаточно, ведь он имеется и в ряде недемократических стран. Поэтому (2) те гражданские лица, которые контролируют армию и полицию, должны быть сами включены в демократический процесс.

Способность избираемых народом гражданских руководителей контролировать вооруженные силы и полицию в значительной степени определяется двумя факторами: состоянием военной организации и военных технологий, с одной стороны, и использованием адекватных средств гражданского контроля – с другой. Первый фактор относится к числу общеисторических условий, которые детерминируют набор возможностей, открытых перед политическими лидерами в конкретные исторические периоды, зачастую весьма протяженные. Второй охватывает совокупность доступных средств, к которым те могут прибегнуть – более или менее сознательно и намеренно – для обеспечения гражданского контроля.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ СОСТОЯНИЯ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ И ВОЕННЫХ ТЕХНОЛОГИЙ

Исторически вероятность народного правления отчасти обусловлена текущим состоянием военной организации и военных технологий. От характера военной организации и приемов ведения боевых действий в известной мере зависит, поставлены ли вооруженные силы под гражданский контроль и вовлечены ли сами контролирующие их лица в демократический процесс. Тенденция к использованию демократического процесса в управлении государством усиливается в периоды, когда военная организация и военные технологии требуют привлечения на военную службу значительной доли населения. ‹…›

Для того чтобы понять, почему, например, демократия сложилась в Греции в начале V в. до Р. X., а не раньше, или почему ее не было в Англии и Франции XIII столетия, следует принять во внимание, помимо всего прочего, существовавшие тогда военную организацию и военные технологии. Со времен Гомера и до VII в. до Р. X. в греческих городах-государствах господствовала знать. Во многом это объяснялось преобладавшей в ту эпоху технологией ведения боевых действий. Важнейшие атрибуты воина – лошадь или боевую колесницу – могли позволить себе лишь аристократы. Наличие у знати более совершенных средств силового подавления в военных операциях обеспечивало ее доминирование и в политической жизни, поскольку ей не составляло труда запугать плохо организованные группы рядовых общинников, которые были гораздо хуже вооружены – зачастую только дубинками да сельскохозяйственными орудиями.

Вот сейчас у нас накаляется обстановка: «Отбирают демократию. Есть угроза нашей демократии!» Отнять можно только то, что есть. Какой демократии у нас угроза? Власти народа? Так ее не было ни одной минуты. Начиная с первого горбачевского дня и дальше. Я повторял много раз: нет у нас ничего похожего на демократию. Я еще раз могу повторить: демократия – это такое общественно-государственное устройство, при котором народ сам своей массой направляет свою судьбу («Комсомольская правда», 07.06.2005).

    Александр Солженицын

Но в VII в. до Р. X. военное и политическое превосходство аристократии было поколеблено в связи с появлением новой и более эффективной боевой силы: пехоты – знаменитых гоплитов, изображенных на бесчисленных греческих вазах. Снаряжение гоплита – шлем, щит, латы, наколенники и копье – могли приобрести многие состоятельные общинники. ‹…› В конечном счете демократия обязана своим появлением страте гоплитов.

В Афинах упрочению демократии способствовало еще одно военное новшество: рост афинского флота означал, что даже тот, кто был слишком беден, чтобы обзавестись экипировкой гоплита, мог теперь служить гребцом на галерах – как свободный человек, а не раб. «Тем, кто водит корабли, – писал памфлетист V в., – принадлежит власть в государстве».

Решением проблемы гражданского контроля над военными структурами стала для греков народная милиция. Она могла быть быстро мобилизована в случае войны и столь же быстро расформирована в мирное время. Более того, ею руководили генералы, избиравшиеся народным собранием. В результате на протяжении двух веков существования в Афинах данной политической системы ни один политический лидер просто не мог сколько-нибудь долго править без народной поддержки. ‹…› Когда афинская демократия в конце концов попала под власть военных, принуждение исходило не от внутренних, а от внешних сил – сперва от Македонии, а затем от Рима.

Хотя военная организация и военные технологии Римской республики по многим параметрам отличались от греческих, решение было по существу тем же: первоначально римские легионы состояли из гражданской милиции, включавшей обычных граждан. Но когда со временем гражданская милиция превратилась в постоянное и независимое военное образование, сформированное из профессиональных солдат и даже наемников ‹…›, республика оказалась обречена. ‹…› После замены республиканского правления принципатом преторианские когорты, выполнявшие в годы республики функции личной охраны генералов, превратились в активную политическую силу. Вместе с пограничными легионами они участвовали в политических репрессиях и терроре, а иногда даже возводили на престол и смещали императоров. Тем самым было положено начало тому, что современные авторы называют «преторианством», – вмешательству военных в управление и подчинению ими исполнительной власти.

Демократия не может быть насажена сверху никаким умным законом, никакими мудрыми политиками. Демократия может только расти, как все растущее – снизу вверх. Должна быть прежде демократия малых пространств. Самоуправление местное как начало демократии. И только потом она начинает развиваться. Ведь если мы восхищаемся демократией в западных странах, то потому, что у них местное самоуправление великолепно работает. А мы строим демократию без местного самоуправления. Нам не нужно. Мы боимся народа («Комсомольская правда», 07.06.2005).