Стихотворения. Песни
Композиция № 27, или Троллейбусная абстракция
И. Грековой
– Он не то чтобы достиг – он подлез…– А он ей в ЦУМе – пылесос и палас…– А она ему: «Подлец ты, подлец!..»– И как раз у них годичный баланс…А на дворе – то дождь, то снег,То дождь, то снег – то плач, то смех.И чей забой – того казна…А кто – в запой, а кто – в «козла».«Пользуйтесь услугами Аэрофлота,Экономьте время», и тра-ля-ля!– В общежитии замок на двери…– В нос шибает то пивком, то потком…– Отвори, – она кричит, – отвори!..– Тут его и цап-царап на партком!..А на дворе – то дождь, то снег,Сперва – чуть-чуть, а там – и сверх,Кому – во Львов, кому – в Казань,А кто – в любовь, а кто – в «козла»!«Покупайте к завтраку рыбные палочки,Вкусно и питательно», и тра-ля-ля!– Говорят, уже не первый сигнал…– А он им в чай и подмешай нембутал…– А им к празднику давали сига…– По-советски, а не как-нибудь там!..А на дворе – то дождь, то снег,И тот же смех, один на всех.И, словно бой, гремит гроза,А кто – в любовь, а кто – в «козла».«Граждане, подписку на газеты и журналыОформляйте вовремя», и тра-ля-ля!– В общем, вышло у него так на так…– А она опять: «Подлец ты, подлец!..»– Подождите, не бросайте пятак!..– Ну, поставили на вид, и конец!..А на дворе – то дождь, то снег,Всё тот же смех и тот же снег…И не беда, что тот же смех,А вот беда – всё тот же век!«Предъявляйте пропуск в развёрнутом видеПри входе и выходе», и тра-ля-ля!<1965?>Прощание с гитарой
«…Чибиряк, чибиряк,
чибиряшечка,
Ах, как скушно мне с тобой,
моя душечка!»
«…Песня, к которой требуется эпиграф. Называется она «Прощание с гитарой, или Чибиряк». Подражание Аполлону Григорьеву, у которого есть известные строчки в его известнейшей поэме, посвящённой гитаре: «…Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка, С голубыми ты глазами, моя душечка». Теоретический романс».
(Фоногpамма)* * *Осенняя, простудная,Печальная пора,Гитара семиструнная,Ни пуха, ни пера!Ты с виду – тонкорунная,На слух – ворожея,Подруга семиструнная,Прелестница моя!Ах, как ты пела смолоду,Вся – музыка и стать,Что трудно было головуС тобой не потерять!Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,Ах, как плыла голова, моя душечка!Когда ж ты стала каятьсяВ преклонные лета,И стать не та, красавица,И музыка не та!Всё в говорок про странствия,Про ночи у костра,Была б, мол, только санкция,Романтики сестра.Романтика, романтикаНебесных колеров!Нехитрая грамматикаНебитых школяров.Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,Ах, как скушно мне с тобой, моя душечка!И вот, как дождь по луночке,Который год подрядВсё на одной на струночке,А шесть других молчат.И лишь затем без просыпаРазыгрываешь страсть,Что, может, та, курносая,«Послушает и дасть»…Так и живёшь, бездумная,В приятности примет,Гитара однострунная —Полезный инструмент!Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,Ах, не совестно ль тебе, моя душечка!Плевать, что стала курвою,Что стать под стать блядям,Зато номенклатурная,Зато нужна людям!А что души касается,Про то забыть пора.Ну что ж, прощай, красавица!Ни пуха, ни пера!Чибиряк, чибиряк, чибиряшечка,Что ж, ни пуха, ни пера, моя душечка!<1965?>Гусарская песня
«…Песни о трёх Александрах. Цикл, который называется «Александрийские песни». Песни, посвящённые поэтам, которых я очень люблю, и людям, которых я очень люблю и одного из которых я знал.
Первая называется «Гусарская песня». Посвящается она замечательному поэту, офицеру Александру Полежаеву, который за свои сатирические стихи и песни был арестован, а затем разжалован в рядовые, сослан. После чего он спился и закончил свои дни в сумасшедшем доме.
(Фоногpамма)* * *По рисунку палешанинаКто-то выткал на ковреАлександра ПолежаеваВ чёрной бурке на коне.Тёзка мой и зависть тайная,Сердце горем горячи!Зависть тайная – летальная,Как сказали бы врачи.Славно, братцы,Славно, братцы,Славно, братцы-егеря!Славно, братцы-егеря,Рать любимая царя!Ах, кивера да ментики,Ах, соколы-орлы!Кому вы в сердце метили,Лепажевы стволы?…Не мне ль вы в сердце метили,Лепажевы стволы?!А беда явилась за полночь,Но не пулею в висок, —Просто в путь, в ночную заволочь,Важно тронулся возок.И не спеть, не выпить водочки,Не держать в руке бокал!Едут трое: сам в серёдочке,Два жандарма по бокам.Славно, братцы,Славно, братцы,Славно, братцы-егеря!Славно, братцы-егеря,Рать любимая царя!Ах, кивера да ментики,Пора бы выйти в знать!Но этой арифметикиПоэтам не узнать.…Ни прошлым и ни будущимПоэтам не узнать!Где ж друзья твои, ровесники?Некому тебя спасать!Началось всё дело с песенки,А потом – пошла писать!И по мукам, как по лезвию…Размышляй теперь о том —То ли броситься в поэзию,То ли сразу в жёлтый дом…Славно, братцы,Славно, братцы,Славно, братцы-егеря!Славно, братцы-егеря,Рать любимая царя!Ах, кивера да ментики,Возвышенная речь!А всё-таки наветикиСтрашнее, чем картечь!…Доносы и наветикиСтрашнее, чем картечь!..По рисунку палешанинаКто-то выткал на ковреАлександра ПолежаеваВ чёрной бурке на коне.Но оставь, художник, вымысел,Нас в герои не крои:Нам не знамя жребий вывесил —Носовой платок в крови…Славно, братцы,Славно, братцы,Славно, братцы-егеря!Славно, братцы-егеря,Рать любимая царя!Ах, кивера да ментики,Нерукотворный стяг!И дело тут не в метрике,Столетие – пустяк!…Столетие, столетие,Столетие – пустяк…Цыганский романс
Повстречала девчонка бога,Бог пил мёртвую в монопольке,Ну, а много ль от бога прокаВ чертовне и в чаду попойки?Ах, как пилось к полночи!Как в башке гудело,Как цыгане, сволочи,Пели «Конавэлла»!«Ай да Конавэлла, гран-традела,Ай да йорысака палалховела!»А девчонка сидела с богом,К богу фасом, а к прочим боком,Ей домой бы бежать к папане,А она чокается шампанью.Ах, ёлочки-мочалочки,Сладко вина пьются —В серебряной чарочкеНа золотом блюдце!Кому чару пить?! Кому здраву быть?!Королевичу Александровичу!С самоваров к чертям полуда,Чад летал над столами сотью,А в четвёртом часу, под утро,Бог последнюю кинул сотню…Бога, пьяного в дугу,Все теперь цука́ли,И цыгане – ни гугу,Разбрелись цыгане,И друзья, допив до дна, —Скатертью дорога!Лишь девчонка та однаНе бросала бога.А девчоночка эта с Охты,И глаза у ней цвета охры,Ждёт маманя свою кровинку,А она с богом сидит в обнимку.И надменный половойШваркал мокрой тряпкой,Бог с поникшей головойГорбил плечи зябкоИ просил у цыган хоть слова,Хоть немножечко, хоть чуть слышно,А в ответ ему – жбан рассола:Понимай, мол, что время вышло!Вместо водочки – вода,Вместо пива – пена!..И девчоночка тогдаТоненько запела:«Ай да Конавэлла, гран-традела,Ай да йорысака палалховела…»Ах, как пела девчонка богуИ про поле, и про дорогу,И про сумерки, и про зори,И про милых, ушедших в море…Ах, как пела девчонка богу!Ах, как пела девчонка Блоку!И не знала она, не знала,Что бессмертной в то утро стала —Этот тоненький голос в трактирном чадуБудет вечно звенеть в «Соловьином саду».<1965?>Салонный романс
Памяти А. Н. Вертинского
…Мне снилось, что потом,
В притонах Сан-Франциско,
Лиловый негр Вам подаёт манто.
А. Вертинский…И вновь эти вечные троеИграют в преступную страсть,И вновь эти греки из ТроиСтремятся Елену украсть!..А сердце сжимается больно,Виски малярийно мокры —От этой игры треугольной,Безвыйгрышной этой игры.Развей мою смуту жалейкой,Где скрыты лады под корой,И спой – как под старой шинелькойЛежал сероглазый король.В беспамятстве дедовских креселГлаза я закрою, и вот —Из рыжей Бразилии крейсерВ кисейную гавань плывёт.А гавань созвездия множит,А тучи – летучей грядой…Но век не вмешаться не может,А норов у века крутой!Он судьбы смешает, как фанты,Ему ералаш по душе, —И вот он враля-лейтенантаНазначит морским атташе.На карте истории нектоВозникнет, подобный мазку,И правнук лилового неграЗа займом приедет в Москву.И всё ему даст непременноТот некто, который никто,И тихая пани ИренаНаденет на негра пальто.И так этот мир разутюжен,Что чёрта ли нам на рожон?!Нам ужин прощальный – не ужин,А сто пятьдесят под боржом.А трое? Ну что же что трое!Им равное право дано.А Троя? – Разрушена Троя,И это известно давно.Всё предано праху и тлену,Ни дат не осталось, ни вех.А нашу Елену, Елену —Не греки украли, а век!<1965?>Баллада о стариках и старухах,
с которыми я вместе жил и лечился в санатории областного Совета профсоюзов в 110 км от Москвы
«Однажды после очень тяжёлой болезни меня прямо из больницы Боткинской… врачи уговорили поехать в этот санаторий. Оказался это санаторий областного совета профсоюзов, который находился в ста с лишним километрах от Москвы, где, значит, жили, в основном, такие странные старики и старухи из разных областных центров. Из Москвы там никого не было… Единственное благодеяние, которое мне оказало местное начальство, – мне дали отдельную маленькую комнатку. Малюсенькую, как пенал. Но у меня был собственный ключ, и мне не нужно было сдавать чемодан в каптерку, значит, бегать за каждым носовым платком. И это было, в общем, довольно вскоре после моего приезда из Парижа, последнего. И я был… ещё довольно пижонски выглядел. И старики, и старухи никак не могли понять, кто я такой. Просто они всё время за мной следили. А у меня не было просто желания, не потому, что я не хотел, но не было желания общаться – я себя очень худо чувствовал. И вот однажды ко мне совершенно случайно, там у них было какое-то совещание, приехали Елена Сергеевна Венцель, она же писательница И. Грекова – это мой большой друг, – и с ней приехал наш тоже общий друг, такой роскошный полковник Димка Соколовский. Он… У него лётные погоны, но они выглядели, значит, как кэгэбэвские. Такие голубые погоны. Он огромного роста, в папахе каракулевой. Мы пошли с ними гулять, а потом поднялись ко мне наверх на второй этаж. Я сказал, что они разденутся у меня в комнате, а сам я разделся внизу. И потом я вдруг обнаружил, что ключ от комнаты я забыл внизу в пальто. Я так вполоборота, – я шёл впереди с Еленой Сергеевной, – я сказал Димке, я говорю: «Уж, Димка, сбегай за ключом». А, значит, старухи и старики сидели, и они вдруг увидели, как полковник бросился выполнять моё распоряжение. Ну тут они уже совершенно обомлели. После этого вечера в курилке, а там, значит, можно было курить только в сортире, они мне стали задавать наводящие вопросы, говорят: «Это кто, – говорят, – к вам, братан приезжал?» Я говорю: «Да нет, не братан». Они говорят: «А кто же это приезжал?» И тут я не отказал себе в удовольствии сказать, что это приезжал сослуживец. Ну тогда уж они поняли, что я уж по меньшей мере какой-нибудь крупный генерал. Вот история, так тут всё правда, в этой песне. Это, собственно, даже не песня, а почти что очерк».
(Фоногpамма)* * *Все завидовали мне: «Эко денег!»Был загадкой я для старцев и стариц.Говорили про меня: «Академик!»Говорили: «Генерал! Иностранец!»О, бессонниц и снотворных отрава!Может статься, это вы виноваты,Что привиделась мне вздорная славаВ полумраке санаторной палаты?А недуг со мной хитрил поминутно:То терзал, то отпускал на поруки.И всё было мне так страшно и трудно,А труднее всего – были звуки.Доминошники стучали в запале,Привалившись к покорябанной пальме.Старцы в чёсанках с галошами спалиПрямо в холле, как в общественной спальне.Я неслышно проходил: «Англичанин!»Я «козла» не забивал: «Академик!»И звонки мои в Москву обличали:«Эко денег у него, эко денег!»И казалось мне, что вздор этот вечен,Неподвижен, точно солнце в зените…И когда я говорил: «Добрый вечер!»,Отвечали старики: «Извините».И кивали, как глухие глухому,Улыбались не губами, а краем:«Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому,Но как надо, извините, не знаем…»Я твердил им в их мохнатые уши,В перекурах за сортирною дверью:«Я такой же, как и вы, только хуже!»И поддакивали старцы, не веря.И в кино я не ходил: «Ясно, немец!»И на танцах не бывал: «Академик!»И в палатке я купил чай и перец:«Эко денег у него, эко денег!»Ну и ладно, и не надо о славе…Смерть подарит нам бубенчики славы!А живём мы в этом мире посламиНе имеющей названья державы…<1965?>Спрашивайте, мальчики!
Спрашивает мальчик: почему?Спрашивает мальчик: почему?Двести раз и триста: почему?Тучка набегает на чело.А папаша режет ветчину,А папаша режет ветчину,Он сопит и режет ветчинуИ не отвечает ничего.Снова замаячили быль, боль,Снова рвутся мальчики в пыль, в бой!Вы их не пугайте, не отваживайте,Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,Спрашивайте, спрашивайте!Спрашивайте: как и почему?Спрашивайте: как и почему?Как, и отчего, и почему —Спрашивайте, мальчики, отцов!Сколько бы ни резать ветчину,Сколько бы ни резать ветчину,Сколько бы ни резать ветчину, —Надо ж отвечать, в конце концов!Но в зрачке-хрусталике – вдруг муть,А старые сандалики – ух, жмут!Ну и не жалейте их, снашивайте!Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!Спрашивайте, мальчики, спрашивайте,Спрашивайте, спрашивайте!<1966?>Песня про майора Чистова
Я спросонья вскочил – патлат,Я проснулся, а сон за мной,Мне приснилось, что я – атлант,На плечах моих – шар земной!И болит у меня спина,То мороз по спине, то жар,И, с устатку пьяней Пьяна,Я роняю тот самый шар!И, ударившись об Ничто,Покатился он, как звезда,Через Млечное решетоВ бесконечное Никуда!И так странен был этот сон,Что ни дочери, ни женеНе сказал я о том, что онЭтой ночью приснился мне!Я и сам отогнал ту боль,Будто наглухо дверь забил,И к часам десяти ноль-нольЯ и вовсе тот сон забыл.Но в двенадцать ноль-ноль часовПростучал на одной ногеНа работу майор Чистов,Что заведует буквой «Г»!И открыл он моё досье,И на чистом листе, педант,Написал он, что мне во снеНынче снилось, что я атлант!..<1966?>Мы не хуже Горация
Вы такие нестерпимо ражиеИ такие, в сущности, примерные.Всё томят вас бури вернисажные,Всё шатают паводки премьерные.Ходите, тишайшие, в неистовых,Феями цензурными заняньканы!..Ну а если – ни премьер, ни выставок?Десять метров комната в Останкино,Где улыбкой стражники-наставникиНе сияют благостно и святочно,Но стоит картина на подрамнике, —Вот и всё!…А этого достаточно.Есть – стоит картина на подрамнике,Этого достаточно!Осудив и совесть и бесстрашие(Вроде не заложишь и не купишь их),Ах, как вы присутствуете, ражие,По карманам рассовавши кукиши!Что ж, зовите небылицы былями,Окликайте стражников по имени!..Бродят между ражими ДобрынямиТунеядцы Несторы и Пимены.Их имён с эстрад не рассиропили,В супер их не тискают облаточный:«Эрика» берёт четыре копии,Вот и всё!…А этого достаточно.Пусть пока всего четыре копии —Этого достаточно!Время сеет ветры, мечет молнии,Создаёт советы и комиссии,Что ни день – фанфарное безмолвиеСлавит многодумное безмыслие.Бродит Кривда с полосы на полосу,Делится с соседской Кривдой опытом!..Но гремит – напетое вполголоса,Но гудит – прочитанное шёпотом.Ни партера нет, ни лож, ни яруса,Клака не безумствует припадочно, —Есть магнитофон системы «Яуза»,Вот и всё!…А этого достаточно.Есть – стоит картина на подрамнике!Есть – отстуканы четыре копии!Есть магнитофон системы «Яуза»!Этого достаточно!<1966?>Несбывшееся
(К кинофильму «Бегущая по волнам»)Под старость или в расцвете лет,Ночью и средь бела дняТвой голос придёт, как внезапный свет,И ты позовёшь меня.Несбывшееся, несбывшееся,Ты позовёшь, позовёшь,позовёшь за собой меня,Ты позовёшь меня.И пусть сулит мне твой тихий зовСтрадания и беду,Но я спокоен, и я готов,И я за тобой иду.Несбывшееся, несбывшееся,Я за тобой, за тобой,за тобой, за тобой иду,Я за тобой иду.<1966>Баллада о Фрези Грант
(К кинофильму «Бегущая по волнам»)Шё…л корабль из далёкой Австралии,Из Австралии, из Австралии.Он в Коломбо шёл и так далее,И так далее, и так далее.И корабль этот вёл из АвстралииКапитан Александр Грант.И была у него дочь-красавица,Дочь-красавица, дочь-красавица.Даже песня тут заикается,Даже песня тут заикается, —Эта самая Фрези Грант…Как бы там ни было, корабль плыл, плыл и был в пути полтора месяца, когда вахта на рассвете заметила огромную волну, метров сто высотой, идущую с юго-востока. Все испугались и приняли меры достойно утонуть. Однако ничего не случилось: корабль поднялся, опустился, и все увидели остров необычайной красоты. Фрези Грант стала просить отца пристать к острову, но капитан Грант естественно и с полным основанием ответил, что острова эти всего-навсего пригрезились.
Острова эти нам пригрезились,Нам пригрезились, нам пригрезились,Нам пригрезились эти отмели,Эти пальмы на берегу,А к мечте, дорогая Фрези,Я пристать никак не могу.Что ж, вы правы, сказала Фрези,Что ж, прощайте, сказала Фрези,Что ж, прощай, мой отец любимый,Не сердись понапрасну ты!Пусть корабль к мечте не причаливает —Я смогу добежать до мечты.И с этими словами Фрези прыгнула за борт. «Это не трудно, как я и думала», – сказала она, побежала к острову и скрылась, как говорится, в тумане.
И бежит по волнам, чуть касаясь воды,И на зыбкой воде остаются следы,И бежит сквозь ненастье и мрак до конца,Всё бежит и надежду приносит в сердца.Фрези Грант, Фрези Грант, Фрези Грант!..* * *(К кинофильму «Бегущая по волнам»)Всё наладится, образуется,Так что незачем зря тревожиться.Все безумные образумятся,Все итоги непременно подытожатся.Были гром и град, были бедствия,Будут тишь да гладь, благоденствие,Ах, благоденствие!Всё наладится, образуется,Виноватые станут судьями.Что забудется, то забудется:Сказки – сказками, будни – буднями.Всё наладится, образуется,Никаких тревог не останется.И покуда не наказуется,Безнаказанно и мирно будем стариться.<1966>Песня о ночном полёте
…Был, да ушёл в нети!
Ах, как трудно улетают люди!Вот идут по трапу на ветру,Вспоминая ангельские лютниИ тому подобную муру.Улетают – как уходят в нети,Исчезают угольком в золе…До чего всё трудно людям в небе,До чего всё мило на земле!Пристегните ремни!Пристегните ремни!Ну, давай, посошокНа дорожку налей!Тут же ясное дело,Темни не темни,А на поезде ездить людям веселей…Пристегните ремни!Пристегните ремни!Не курить! Пристегните ремни!И такой на землю не похожийСиний мир за взлётной крутизной…Пахнет небо хлоркою и кожей,А не тёплой горестью земной!И вино в пластмассовой посудеНе сулит ни хмеля, ни чудес…Улетают, улетают люди —В злую даль, за тридевять небес!Пристегните ремни!Пристегните ремни!Помоги, дорогой,Чемоданчик поднять…И какие-то вдругПобежали огни,И уже ничего невозможно понять,Пристегните ремни!Пристегните ремни!Не курить! Пристегните ремни!Люди спят, измученные смутой,Снятся людям их земные сны —Перед тою роковой минутойВечной и последней тишины.А потом, отдав себя крушенью,Камнем вниз, не слушаясь руля!И земля ломает людям шею,Их благословенная земля.Пристегните ремни!Пристегните ремни!Мы взлетели уже?Я не понял. А вы?А в окно ещё виденКусочек земли,И немножко бетона, немножко травы…Отстегните ремни!Отстегните ремни!Навсегда отстегните ремни!София,9 октября 1966Вальс-баллада про тёщу из Иванова
Ох, ему и всыпали по первое…По дерьму, спелёнутого, волоком!Праведные суки, брызжа пеною,Обзывали жуликом и Поллоком!Раздавались выкрики и выпады,Ставились искусно многоточия,А в конце, как водится, оргвыводы:Мастерская, договор и прочее…Он припёр вещички в гололедицу(Все в один упрятал узел драненький)И свалил их в угол, как поленницу, —И холсты, и краски, и подрамники.Томка вмиг слетала за кубанскою,То да сё, яичко, два творожничка…Он грамм сто принял, заел колбаскоюИ сказал, что полежит немножечко.Выгреб тайно из пальтишка рваногоНембутал, прикопленный заранее…А на кухне тёща из Иванова,Ксенья Павловна, вела дознание.За окошком ветер мял акацию,Билось чьё-то сизое исподнее…– А за что ж его? – Да за абстракцию.– Это ж надо! А трезвону подняли!Он откуда родом? – Он из Рыбинска.– Что рисует? – Всё натуру разную.– Сам еврей? – А что? – Сиди не рыпайся!Вон у Лидки – без ноги да с язвою…Курит много? – В день полпачки «Севера».– Лидкин, дьявол, курит вроде некрута,А у них ещё по лавкам семеро…Хорошо живёте? – Лучше некуда!..– Лидкин, что ни вечер, то с приятелем,Заимела, дура, в доме ворога…Значит, окаянный твой с понятием:В день полпачки «Севера» – недорого.Пить-то пьёт? – Как все, под воскресение.– Лидкин пьёт, вся рожа окорябана!…Помолчали, хрустнуло печение,И, вздохнув, сказала тёща Ксения:– Ладно уж, прокормим окаянного…Переделкино,25 ноября 1966Памяти
Б. Л. Пастернака
Правление Литературного фонда СССР извещает о смерти писателя, члена Литфонда, Бориса Леонидовича Пастернака, последовавшей 30 мая сего года на 71-м году жизни после тяжёлой и продолжительной болезни, и выражает соболезнование семье покойного.
Единственное появившееся в газетах, вернее, в одной – «Литературной газете» – сообщение о смерти Б. Л. Пастернака.«Я написал стихотворение «Памяти Пастернака» – песню памяти Пастернака, и первым, кому я прочёл её, был Корней Иванович Чуковский. Он сказал: «Ну вот, теперь я вам подарю одну фотографию, она пока ещё почти никому не известна». И он принёс мне фотографию. На этой фотографии изображён улыбающийся Борис Леонидович с бокалом вина в руке и к нему склонился Корней Иванович Чуковский и чокается с ним этим бокалом. А Борис Леонидович – у него очень весёлая и даже какая-то хитрая улыбка на губах. Я спросил: «Что это за фотография, Корней Иванович?» Он мне сказал: «Это примечательная фотография. Эта фотография снята в тот день, когда было сообщено о том, что Борис Леонидович получил Нобелевскую премию. И вот я пришёл его поздравить, а он смеётся, потому что я ему, который всю жизнь свою ходил в каком-то странном парусиновом рабочем костюме, я ему рассказывал о том, что ему теперь придётся шить фрак, потому что Нобелевскую премию надо получать во фраке, когда представляешься королю».
И вот в эту фотографию, в эту сцену, через десять минут войдёт Федин и скажет, что у него на даче сидит Поликарпов и что они просят Бориса Леонидовича туда прийти. И Поликарпов сообщит ему, что советское правительство предлагает ему отказаться от Нобелевской премии. Но это случится через десять минут. А на этой фотографии, в это мгновение Борис Леонидович ещё счастлив, смеётся, и на столе стоят фрукты, которые привезла вдова Табидзе. Ей очень много помогал Пастернак, поддерживал все годы после гибели её мужа. Она прилетела из Тбилиси, привезла фрукты, весенние фрукты, и цветы, чтобы поздравить Бориса Леонидовича… Я не много раз встречался в жизни с Борисом Леонидовичем Пастернаком, но однажды он пришёл в переделкинский Дом писателей (я тогда жил там, я ещё был членом Союза писателей), пришёл звонить по телефону (у него на даче телефон не работал). Был дождь, вечер, я пошёл его проводить. И по дороге (я уже не помню даже по какому поводу) Борис Леонидович сказал мне: «Вы знаете, поэты или умирают при жизни, или не умирают никогда». Я хорошо запомнил эти слова. Борис Леонидович не умрёт никогда».
(Из пеpедачи на pадио «Свобода» от 28 мая 1975 года)* * *Разобрали венки на веники,На полчасика погрустнели…Как гордимся мы, современники,Что он умер в своей постели!И терзали Шопена лабухи,И торжественно шло прощанье…Он не мылил петли в ЕлабугеИ с ума не сходил в Сучане!Даже киевские письмэнникиНа поминки его поспели.Как гордимся мы, современники,Что он умер в своей постели!..И не то чтобы с чем-то за сорок —Ровно семьдесят, возраст смертный.И не просто какой-то пасынок —Член Литфонда, усопший сметный!Ах, осыпались лапы ёлочьи,Отзвенели его метели…До чего ж мы гордимся, сволочи,Что он умер в своей постели!«Мело, мело по всей землеВо все пределы.Свеча горела на столе,Свеча горела…»Нет, никакая не свеча —Горела люстра!Очки на морде палачаСверкали шустро!А зал зевал, а зал скучал —Мели, Емеля!Ведь не в тюрьму и не в Сучан,Не к высшей мере!И не к терновому венцуКолесованьем,А как поленом по лицу —Голосованьем!И кто-то, спьяну, вопрошал:– За что? Кого там?И кто-то жрал, и кто-то ржалНад анекдотом…Мы не забудем этот смехИ эту скуку!Мы – поимённо! – вспомним всех,Кто поднял руку!..«Гул затих. Я вышел на подмостки.Прислонясь к дверному косяку…»Вот и смолкли клевета и споры,Словно взят у вечности отгул…А над гробом встали мародёрыИ несут почётныйка-ра-ул!Переделкино,4 декабря 1966Песня-баллада про генеральскую дочь
М. Фигнер
Он был титулярный советник,
Она генеральская дочь…
«Лет десять тому назад мне довелось принимать участие в декаде русского искусства и литературы в Казахстане. Это было, в общем, довольно странное мероприятие. Нас встречали на аэродроме. Под предводительством Соболева оно проходило, покойного уже ныне Героя Соцтруда, который за всю свою жизнь не написал трёхсот страниц, как подсчитано, так он перетрудился жутко. И под его руководством нас встречали на аэродроме девушки в национальных костюмах казахских с хлебом-солью. А потом нас распределили в разные бригады, мы разъехались по республике. Я попал в город Караганду. И вот в городе Караганде я встретился с людьми, которые своё детство, отрочество и даже юность провели в лагере для детей врагов народа. Был такой лагерь «Долинка» под Карагандой. В 56—55-м годах, когда они освободились, они вышли, естественно, на волю, и мужчины, в основном, разъехались, а женщины, в основном, остались в Караганде. Причём это очень красивые женщины. Это очень страшный город такой, выстроенный по линейке и стоящий прямо у края степи, из которой дует холодный колючий ветер. Женщины все рождения так середины 30-х годов. Была такая мода тогда, особенно у военспецов, жениться на иностранках. Так что они все полукровки: полурусские-полушведки, полурусские-полуангличанки и так далее. Они все остались в Караганде, потому что ехать им было некуда, не к кому, незачем. И они нарочито ведут себя грубо. Почти все они незамужние. Почти все они ведут такую странную, почти полублатную жизнь. И вот несколько человек, которые обслуживали нас в ночном ресторане, потому что мы уезжали на концерты, приезжали поздно вечером, ресторан уже не работал, и вот был такой специальный зал выделен для нас, вот они нас обслуживали. Когда мы говорили: «Ну как вы там? Не скучаете по Москве, по Ленинграду?» Они говорят: «Мы их не видели, мы не знаем. Это вы оттуда, из России, а мы про Россию знать ничего не хотим!» Они считают, что они из Азии, а мы живём в России… Это меня очень пронзило, должен вам сказать. У них очень такие странные и горестные лица. И вот про одну из таких женщин я написал песню. Называется она «Песня про генеральскую дочь, или Караганда».