Акция

Славик смял пачку сигарет, из-за которой вот так пришлось покалывать и, выместив на ней всю свою обиду, еще раз скомкал и метров с трех бросил в урну. Попал. Хоть это порадовало.

– Славка, – кричит Олег, перепрыгивая через две ступеньки, и пробегая мимо, прыгнул в закрывающиеся двери троллейбуса, помахав перчаткой – Славка, не забывай, акция сегодня!

Славик вяло помахал рукой. Мол, помню, помню. И за что Варвара назвала его прощелыгой? Нормальный парень.

Олег – общественник еще тот. Неугомонный. Все ему надо менять. Все вокруг него не так. Чем он только не увлекался. Особенно в политике. Он и Горбачевым и его перестройкой увлекался, и в Вятский нефилософский кружок бегал, и в каких – то демонстрациях неформалов участвовал, и к русским – то националистам походил на собрания, а здесь вообще чуть ли не в национал-патриоты занесло.

А недавно Славку с Ленькой сводил в подвал, над входом в который развивался красный флаг с серпом и молотом. И было там написано «Партия Справедливости".

Зачухонное помещение, чуть больше чулана, было заставлено портретами Сталина, Ленина, бюстами, каким – толстыми книгами с речами вождей и историей ВКП(б). Любопытно это все было. И люди там любопытные. Как бы пришедшие с экранов кино тридцатых годов про революционеров. Только кожанок им не хватало.

А вообще – то Олег называет себя в последнее время анархистом. Но с удовольствием ходит на всякие политические тусовки то к сторонникам Константинова убежит, то к каким-то нацболам. Вообще, похоже каша у него в голове.

Славик отряхнул лопату и пошел в бабе Марусе докладывать, как поручение директора выполнил.

Осмотрел еще раз ступеньки.

Нормально чистенькие.

А Олег со своей настырной политикой действительно надоедает уже. Варвара не зря предупреждает. Ладно, схожу сегодня на акцию, помогу парню.

В последний раз.

Долой дневники!

Только сейчас, отдышавшись и вытерев со лба пот, Славик понял или ощутил, как он расстроился, не застав Элину.  Время было уже давно послеобеденное и Славик, перебежав у танка Октябрьский проспект, что было запрещено и не по правилам, заскочил в блинную, заказал две порции блинов со сметаной, чай и уселся в уголок за грязный и неубранный стол спиной к маленькому залу и продолжил грустить.

Достал тетрадь, полюбовался.  На самом деле тетрадь эта была не Витькина, а его, Славки, то ли дневник, то ли записная книжка, а несколько Витькиных стихов, да песенок он сам переписал сюда  от руки.

Но, как это ни печально, Элина, его скрытая и обожаемая любовь, не только не почитала, но даже и не открыла, передав тетрадку обратно, и еще вдобавок через злую Варвару.

Чай был холодный, как и блины. И никакого удовольствия они не доставили. И не согрели. И не успокоили. Да что сейчас могло согреть несчастную Славкину душу? Нет такой еды. Нет такого напитка.

Славик, полистав тетрадку, вздохнул и, вырвал листок, решил навсегда избавиться от этих наивных, по-детски открытых и доверчивых записей. Раз и навсегда.

Скомкав листок, много – много раз, как и пачку сигарет, он аккуратно, разжав кулак, выпустил его в свободный последний полет, под грязный общепитовский стол, прямо в рваную корзину для мусора.

Первый вырванный листок.

Мне иногда кажется, что я высокомерно отношусь к своим друзьям. И они это чувствуют, всегда, вероятно. Это правда, что что я часто, а может быть и считаю себя самым умным. А значит считаю не только возможным, но и нужным их учить, поучать, командовать. Замечаю я эту страсть за собой. Командовать. Указывать. Поучать.

С одной стороны это неплохо. Значит я знаю, как надо им правильно поступать в том или ином случае. Но иногда приходит ощущение, что им это может не нравиться. Может поэтому нет дружбы. А нет дружбы – нет кружка. Нету кружка – нет друзей, и я один на один со своими мечтами о литературном труде, о поэзии, о писательстве.

Кружок был? Да, мы собирались, говорили, спорили. Но кружок ли это? Нет. А мог он быть? Тоже, думаю, нет. Почему? Думаю, объяснение провала этой моей идеи простое.

Мне кажется, может мне просто стать ближе к моим друзьям. И бросить учебу в техникуме, уйти, как они, работать на завод, чтобы всегда быть с ними рядом и заняться писать рассказы о рабочей жизни? Изучать жизнь. Работать и писать.

Красиво это звучит. Работать? А кем? Рабочим? Но у меня ни профессии нет, ни квалификации.

Что делать, как быть?

Учиться – значит расти, осваивать новые знания, получать новые навыки и умения, расширять свой кругозор, изменяться к лучшему. Идти в ученики рабочих, в подмастерья и восемь часов вытачивать или штамповать одну и ту же деталь и каждый день делать однообразную рутинную работу?

Раздевалка – станок-курилка-дом. Раздевалка – станок-курилка-дом. Какая мрачная картина представляется мне.

Застенчивый подросток или юноша (то есть я) превращается в хмурого замкнутого нигилиста, циника. дальше больше. Душевную пустоту и ненужность запиваю спиртом. Больше нечем заполнить вакуум. Холостяк или слабоумный симпатяга, трусливый, пропитанный мещанским духом, мелкая и подлая душонка.

А еще хуже, если уйдешь из техникума, плачет мать, удивляются школьные учителя (у нас здесь в районном городке все про всех все знают). дядя Ваня втихомолку ругает меня.

Нет. Нельзя в жизни идти по легкому и привычному пути, не надо искать и легкой жизни. Ну и что из того, что трудно учиться. Это на первом курсе трудно. Но и то уже моментами и местами мне нравится, и четверки и пятерки получать нравится. А тройки, так их можно исправлять. А тройки у меня, из-за моей несобранности, безмолвия, бесхарактерности. Мне надо поработать над собой и прекратить быть безвольным существом.

Нет, надо подумать хорошенько, прежде чем решаться на такой шаг. Станешь ближе к друзьям, станешь, как все у нас на дворе, заводским парнем. И что? Что дальше?

А то, что не сложился литературный кружок? Ну и ладно. Стихи, они любят тишину, они любят одиночество.

Ждем пельмени.

Не успел Славик положить в сумку свою пострадавшую и поредевшую красную тетрадку, как в дверях нарисовались Ленька Соболев с Колькой. Славку они сразу увидели. Подсели. Бросили сумки.