Пика

Они помолчали. И чем дольше затягивалась пауза, тем томительнее она казалась.

– Я видела ее, – не сдержалась и первой нарушила молчание женщина.

– Кого? – он попытался сделать вид, что не понимает о чем речь.

– «Девушку на пляже»…

У него перехватило дыхание. Картина «Девушка на пляже» была любимой работой Савы, он написал ее по памяти о их последней поездке на берег Петрицы. Они еще любили друг друга, но понимали, что разлука неизбежна. Это был день прощания. Они расставались со своей любовью, со всем, что связывало их шесть лет. Очевидно оба подарили тогда друг другуосталась без самые искренние и нежные слова и ласки. Все это он выразил в картине «Девушка на пляже», и зрители подсознательно воспринимали это, не зная всей истории.

– Ты знаешь, – ее голос донесся, словно из прошлого, – Полина узнала меня на этой картине. Сразу. Едва увидела ее на выставке. Я ей никогда не рассказывала о нашем последнем дне на пляже, но она почувствовала. Потом всю ночь ребенок рыдал у себя в комнате и никого не подпускал к себе. А утром, когда муж уехал на работу, подошла ко мне и так нежно обняла, что у меня слезы навернулись. Я и не заметила, как она выросла. Мы долго стояли с ней обнявшись у окна. Потом она мне и шепчет:

– Тебя так никто не будет любить, как папа…

Потом они помолчали вдвоем, каждый по-своему вспоминая утерянное. Сава уловил намек на трудности во втором браке, но развивать тему не стал. В одну речку, нельзя войти дважды. За два года, прошедших после развода, он лишь несколько раз виделся с дочкой. Теща стояла насмерть, заградив своим мощным телом путь к «несчастной внучке от этого аборигена», и было ясно, как день, что никакая сила не сможет изменить отношение родителей к прибывшему в столицу из Козыревки.

Прошел еще год, и в один пасмурный день его арестовали на съемной квартире. Предъявили обвинение в убийстве бывшей жены. Как он ни брыкался, суд вынес строгий приговор. Учитывая, что преступление совершено впервые и есть положительные характеристики, Сава загремел не на всю пятнашку, а «только» на девять лет.

Позже, обсуждая случившееся с Ханом на зоне, Сава открыл для себя, что страна за двадцать лет перестроилась и стала жить по закону «человек человеку волк». Социальная справедливость и всеобщее братство осталось где-то в школьном прошлом. Все покупалось и продавалось, все стало платной услугой. Кучка беспринципных людей с двойным гражданством реализовала свои политические амбиции, дорвавшись до власти. Как всегда, чужими руками. Даже на зоне немалая часть осужденных разделила его судьбу. Возможно, когда-нибудь Сава сможет узнать, кто и зачем подставил его, но Хан сразу заявил, что в его истории замешаны деньги и столичная квартира родителей убитой Маши. К бабке не ходи.

Где и как воспитывалась Полинка после убийства ее матери, Сава так и не узнал. Все его письма вернулись в колонию с надписью «адресат выбыл». Сейчас дочке должно быть восемнадцать. Кто он ей теперь? Единственное письмо, которое художник получил на зоне, было от соседа по дому на Петрице. На его даче был пожар. Заключение полиции было коротким – бомжи залезли в пустой дом и были неосторожны с огнем. Все сгорело дотла. Сейчас никто и слушать его не станет по этому поводу. Выходит, что в той жизни от него не осталось даже воспоминаний, только «дела» в каком-нибудь архиве.

Нетронутая турка с давно остывшим кофе и пустая чашечка белого фарфора были безмолвными свидетелями размышлений Савы Скворцова, сидевшего в чужом халате уютной дачи женщины с короткой прической и умным взглядом. Вчерашнее событие уровняло их судьбы с Орловым. Они оба теперь ничего не значат в этой жизни. Странно, но Сава как-то по-особенному относился к Дмитрию Николаевичу. Они не были в дружеских отношениях, но многие его слова и дела воспринимались, как наставления. Да и Хан, при всей сложности их отношений тоже как-то по-отечески опекал бывшего художника. Возможно, судьба подобным образом компенсировала пацану из Козыревки потерю родителей в раннем детстве.

Вылить остывший кофе, который показал ему контур детского профиля с волосами, затянутыми в узел на затылке, Пика не посмел. Перелил его в чашку побольше и стал прохаживаться по комнатам. Кроме кухни и спальни он еще нигде не был. На первом этаже нашлась большая гостиная и кабинет с библиотекой во всю стену. На втором этаже располагалась вторая спальня поменьше и комната, вполне подходившая для детской, но пустая. Сава вернулся в кабинет, где на солидном дубовом столе заметил фотографию пожилого мужчины среди березок. Снимок был явно старый, но в новой дорогой рамке. Лицо мужчины бывшему художнику понравилось. Что-то в нем было привлекательное. Несколько минут Пика разглядывал его и понял, что борется с желанием нарисовать портрет с этой фотографии. Так у него иногда бывало. Только, вот, на зоне раздобыть хорошую бумагу и карандаш стоило соответствующих услуг. Там царил бартер, а тут, словно нарочно, на столешнице лежала стопка финской бумаги, а в приборе для писем отточенные карандаши.

Сава отбросил все сомнения и примостился у окна. Скромное полуденное зимнее солнце не давало тени и не напрягало зрение. Увесистая книга в глянцевом твердом переплете стала мольбертом. Изголодавшиеся пальцы сами принялись за дело. Через какое-то время он погрузился в работу настолько, что забыл где он и как сюда попал. В такие минуты автору казалось, что он общается с моделью. У Савы и прежде такое случалось. Окружающий мир вдруг исчезал, а каждый штрих карандаша придавал рисунку такие черты, что портрет оживал для художника. Руки сами что-то добавляли, и он начинал то ли слышать, то ли считывать информацию с листа.

Еще в Суриковском профессор, которого они уважительно называли меж собою Константиныч, иногда упоминал на лекциях о таком родстве душ автора и модели. В клубе йоги он тоже увлекался методикой развития внимания и восприятия, что позволяло лучше вникать в особенности характера при работе над портретом. Смешно вспомнить, но в библиотеке на зоне он нашел труды по психотехникам, опубликованным в двадцатых годах прошлого века, когда многие в голодной стране Советов увлекались эзотерикой и потусторонним. Как и когда эти книги попали в ту библиотеку и почему сохранились, осталось загадкой, но Сава их с интересом не то что прочитал – проштудировал. Времени пробовать и оттачивать, описанные неизвестными авторами упражнения и методы, у Пики было предостаточно.

– Забавно… – Сава вздрогнул от прозвучавшей в голове фразы.

– Хороший коньяк нужно пить осторожно, – подумалось бывшему зэку, – а то привидится черт знает что.

– Давненько я не брал в руки шашки, – не скрывая иронии произнес тот же незнакомый голос.

– Я не играю в шашки, – на всякий случай подумал Сава.

– Это я к слову… Шалю значит… А, вот, коньяк давненько ни с кем не обсуждал.

Пика не проронил ни слова, стараясь понять, что происходит.

– Чего замолк-то? – обиделся голос. – Плесни коньячку, да обсудим. Мне врачи запретили употреблять, а поговорить можно.

Художник аккуратно положил почти законченный портрет и пошел на кухню. В абсолютной тишине налил рюмочку коньяку. Посомневавшись немного, нарезал тонкими ломтиками лимончик и достал блюдечко с остатками салями. Все поставил на поднос. Получилось аппетитно. Пока возвращался в кабинет даже сглотнул. Широкий подоконник словно специально был сделан для такого случая. Примостив на него поднос, Пика принялся дорисовывать портрет. Прислушался. Тишина…

– Глюки, – подумал он и улыбнулся.

– Ну, не томи, брат, – все тот же голос напомнил о просьбе.

Автор, не выпуская карандаш, осторожно взял рюмочку, чокнулся с портретом и пригубил.

– Хеннесси? – почти нараспев, с нескрываемым удовольствием прошептал голос.

– Точно, – Сава для верности кивнул и закусил сначала лимончиком, а затем салями.

– Давай до дна! Это брат, дорогого стоит. Только не бросай рисовать, а то пропадаешь…

Еще несколько раз бывший зэк бегал к холодильнику за боеприпасами, пока в голове не зашумело. Сначала посторонний голос стал невнятным, а затем и вовсе пропал. Портрет был закончен, и в кабинете стало как-то одиноко. Сава поставил все на место и вернулся на кухню. Спрятать куда-нибудь свою работу, было как-то совестно, и он примостил портрету телевизора. Оценивающе присмотрелся. Получилось неплохо.

– М-да, давненько я не брался за карандаш, – с удовольствием подумал автор.

Никто не ответил. Только пожилой мужчина загадочно улыбался краешками губ, зная, что его разглядывают.

– И вот что интересно, – неожиданно для себя вслух произнес автор. – У меня было такое пару раз, но я списал это на чрезмерное напряжение. Когда за день намаешься, под утро и не такое случиться может.

– Это ты о женщине? – в дверях улыбалась Дина. – С этого места поподробнее.

– Слушай, ты где пропадаешь, – как ни в чем не бывало затараторил Сава, – есть хочется… Я давно круги около холодильника нарезаю. Спрашиваю его, а он молчит, как партизан.

– Мог бы и позвонить мне, – подсказала женщина с короткой стрижкой.

– Извини, я еще не адаптировался… У нас там эти штуки не работали. Проще было дойти до кого-то и спросить.

– А что это у нас коньячком пахнет? – она укоризненно покачала головой. – Я с мороза еще в прихожей приметила.

– Так это за упокой души, – быстро соврал Пика. – Орлов любил пропустить по рюмочке. У него в ВИП-зоне кухонька приличная была, всегда официант и повар дежурили… Пусть земля ему будет пухом.

– Ладно, находчивый ты, наш, – строгий взгляд окинул бывшего зэка. – Пора отвыкать от халата.

Умелые женские руки быстро собрали на стол, поставили что-то вкусное разогреваться. Жизнь заполнила кухню новыми запахами и разговорами. Вскоре появился Сава, смущенно разглаживая на себе новенькие джинсы и рубашку.

– Угадала с размером? Ну-ка повернись. На человека стал похож. Руки мыть и за стол.

Саве стало как-то легко и уютно в этом доме, словно он бывал тут сотни раз, а хозяйка примечает его не первый год.

– За тебя! – он решился на тост. – Спасибо за подарки. Мне очень приятно.

– Ух, ты… – Дина только сейчас заметила портрет, сев на диван, аккурат напротив него. – Твоя работа?

– Извини, я наткнулся на портрет Игоря Михалыча в кабинете и не удержался.

Женщина с короткой стрижкой промолчала, подняв на художника удивленный взгляд.

– Если не нравится, я порву, – вскинулся Сава, но она жестом остановила его. – Н-не очень получилось… Да?

– Откуда ты знаешь его имя?

– На обороте написано.