Фантом

В первую очередь, под вымышленным именем, я снял комнату в частном секторе – буквально на окраине города, районе, кишащем криминальными элементами. Затем я нанес тайный визит художнику Абраму Альперовичу. Этот малеватель не раз делал иллюстрации к моим произведениям, а также нелегально приторговывал подделкой документов, о чем я знал от верного человека.

За большую сумму Альперович согласился сделать мне новые документы. Пришлось придумать себе фамилию и биографию. Неделю мне довелось не выходить из комнаты. Я боялся, чтобы Альперович не выдал моего местонахождения. Не выдал, слава богу! Времена были уже другие – не тридцатые годы, когда доносительство было привычным. Теперь художник, да еще и еврей по национальности, должен был сто раз подумать, прежде, чем идти в МГБ, ведь был большой риск самому стать объектом разработки.

Я уехал в другой город, устроился там на работу, дал крупную взятку ответственному лицу, и меня прописали.

Сначала снимал комнату, а, со временем, получил квартиру… Стал работать журналистом, о своих прежних произведениях и книгах пришлось забыть!

Через полтора года я поехал на один местечковый писательский съезд. Там, в кулуарах, я разговорился с одним писателем – Русланом Пищенко, который слышал о Романе Шарове, но не знал его в лицо.

Я спросил о судьбе Романа Шарова, уверенный, что сейчас услышу о его внезапном исчезновении.

– Так его же взяли, – ответил мне Пищенко. – И суд был. Ему дали лет восемь-десять!

Я опешил. Переспросил, точная ли это информация? Пищенко, сморкаясь в платок, уверял, что точнее не бывает!

Так я узнал о фантоме! Но, что мог поделать я, живущий под чужой фамилией человек, в то время, как мой «мальчик для битья» влачил жалкое существование в лагере.

Решив, что человек – призрак долго не протянет в нашем мире, я лишь махнул рукой!

А ты знаешь, Юра, я даже не жалею, что сменил биографию в то время! Я стряхнул с себя тот ворох чуши, который когда-то насочинял, в том числе и детские поделки. Как здорово начать жизнь сначала! Забыть о том, с кем жил, кого любил, кого оставил.

Одного я хотел – вернуть часть своего имущества, которое конфисковали.

Я тайно прибыл в городок с красными черепичными крышами и дал крупную взятку одному судебному исполнителю. Этот бедняк был так рад деньгам, что согласился покопаться в документах. Оказывается, заветное кресло, в связи с его древностью, передали в музей редкой мебели, находящийся в одном городке.

Приехав в этот городок, я на вокзале поймал за руку воришку, залезшего в мой карман.

У меня был с собой браунинг. Я заволок мальчишку в уборную и приставил оружие к его виску. Я потребовал, чтобы тот свел меня с криминальными авторитетами, на которых работает. Пообещал большой куш.

На следующий день воришка пришел с неким Михеем – довольно наглым типом, с серебряной серьгой в ухе и золотым зубом во рту. И тут мне пригодились украшения жены.

Я показал только часть дорогого украшения, сообщив, что ее дам, как оплату за работу, а остальное он получит только после операции! А дело -то пустяковое: всего лишь – залезть в местный музей деревянной мебели, который охранялся стариком – сторожем и выкрасть ценное для меня кресло.

Михей что-то заподозрил и сказал, что он обязательно осмотрит это кресло. Видимо он читал Ильфа и Петрова.

Начали искать подходы к сторожу. Сторож Еремеев любил пропустить стопочку – другую. Это нам удалось узнать от одного кореша, по кличке Гаврила. Этот кореш и нагрянул в тот вечер к Еремееву. Тот отнекивался, мол, на службе не пью, но перед бутылкой чистой, как слеза, «Экстры» не устоял!

Когда пьяный сторож крепко уснул, мы, под покровом ночи, забрались в музей. Наши сердца тревожно стучали, когда мы шли по его залам, освещая экспонаты лучом фонарика. Вот оно – мое кресло!

Мы вытянули его наружу, загрузили в багажник автомобиля и увезли на квартиру, которую я снял, по своему обыкновению, на окраине города.

Далее – Михей меня шокировал! Блеснув золотым зубом, нагло ухмыляясь, он вынул нож, попробовал лезвие, и стал распарывать обшивку кресла, потом открутил ножки. И, конечно же, ничего не нашел!

Он был разочарован, тут же стал требовать ценности! Его подельник Гаврила, подойдя незаметно сзади, охватил мое горло тонкой веревкой, грозясь задушить, если я не передам им золото и бриллианты.

Пришлось для вида согласиться. Я попросил, чтобы меня отпустили. Из-под отставших обоев вынул большую коробку и открыл ее:

– Нате, получите, – крикнул я нарочито громко и небрежно, и бросил грабителям кулон.

Они наклонились, их глаза жадно засверкали, а я достал браунинг, лежавший в коробке.

Два выстрела – и оба разбойника отправились на тот свет.

Опасаясь, чтобы в предутреннюю пору меня никто не заметил, я замотал тела в мешковину, и по очереди сбросил их в колодец.

Уехал я из города на нанятом частном автомобиле. В качестве багажа у меня было тщательно упакованное старое кресло.

По возвращении я отремонтировал кресло, найдя уникального мастера, всю жизнь занимавшегося ремонтом старой мебели.

Но тут меня постигло разочарование! Старое кресло, созданное еще в XVIII веке, во второй половине XX века утратило свои качества. То ли оттого, что подверглось такому насилию, то ли истощило свой запас энергии…

Постепенно я делал карьеру в местных издательствах. У меня было бойкое перо, мои статьи, заметки стали очень популярны. Так я постепенно перешел работать в журнал «Огни», где стал главным редактором, каковым и являюсь по сей день. Под именем Роман Тайн я издавал стихи, рассказы, повести… Может приходилось читать?

Жена моя Оксана со временем вынуждена была «развестись» с Романом Шаровым – «врагом народа».

Таким образом я был свободен. Кроме того, был другим человеком! Мне удалось удачно и выгодно жениться на другой женщине.

Но… рок шел за мной по пятам. В этом браке у меня так и не было детей. В тоже время я навел справки о Вере. Оказалось – она замужем за каким-то Романом Шаровым.

Крайне удивленный я выправил отпуск и приехал в ваш город. День мне понадобился, чтобы через адресное бюро установить местожительство Романа Шарова и выследить вас».

***

«Было воскресенье, весна, ослепительные вспышки природы, а на моей душе было грустно.

Я видел вас, как вы шли от подъезда к троллейбусной остановке, как мне показалось тогда, счастливые. Мой двойник выглядел совсем ничего даже, да и Верочка была еще в расцвете красоты, а рядом шел, а потом пустился в вприпрыжку, мальчик в свитерке, белых брючках и пилотке. Я понял, что это и есть мой сын, то есть ты, и мне стало плохо, горечь от потери охватила меня. Я ведь мог жить сейчас совсем другой жизнью! Ты был так похож на меня! Впрочем, вспомнив об аресте, стал думать, что может оно и к лучшему, ведь годы заключения я точно не выдержал бы…

Я прятался за киоском, следя, потом взошел на заднюю площадку троллейбуса, сел, надвинув низко шляпу, и, прикрывшись газетой, наблюдая за вами. Вы ехали, говоря мало, смотрели в окна, и казались стопроцентной советской семьей! Но как же я вам завидовал!

Потом в парке я наблюдал за вами. Вы пили лимонад, бывали на аттракционах.

На мгновение взгляд Веры выхватил меня из толпы отдыхающих горожан, она даже застыла, но я тут же повернулся и ушел восвояси.

Я вернулся к своей жизни, считая, что ты и Вера потеряны для меня навсегда.

Но шли годы, и мне очень хотелось встретиться с тобой, чтобы ты узнал своего настоящего отца. Но между нами стоял Он, этот фантом, призрак, пустое место. И я решил написать ему уничижительное письмо.

Я размазал его этим письмом. Моя цель была добиться того, чтобы он ушел, исчез, но перед этим во всем признался Вере и тебе. Но случилась страшная трагедия. Умерла моя любимая Вера!

И тогда я еще написал ему письма с требованиями. Но ответа не получил».

От этих слов Романа Тайна я побелел, моя рука до боли сжимала спинку стула.

– Мерзавец, негодяй, ты погубил моего отца! И в этом тебе нет прощения!

Роман покрылся розовыми пятнами:

– Но, Юра, сынок, я же твой отец. А он ведь никто…

Он не договорил, потому, что я схватил его за грудки и потряс. Он оказался легкий, как будто пустой внутри, мне казалось, что я смогу поднять этого человека и швырнуть его оземь так, что мозги разлетятся вокруг.

Я приподнял его за воротник, сдавил горло, и увидел в его глазах слезы отчаяния. Тогда я швырнул его назад в ненужное кресло и, взяв свои вещи, вышел из дома.

– Сынок! Юра! Куда же ты? Вернись! Прости меня, … – это были последние его слова, которые мне довелось услышать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЧТО ХРАНИЛА КНИЖНАЯ ОБЛОЖКА

Я ехал в поезде домой и не мог избавиться от какого-то омерзительного чувства. Постепенно буря эмоций затихла, и я спокойно обдумал одиссею Романа Тайна, во многом тоже горестную, и понял, какой это несчастный и слабый человек, обрекший себя на страдания.

События последних суток настолько измотали меня эмоционально и физически, что я, приехав домой, проспал несколько часов, не среагировав на даже телефонные звонки, и лишь верный друг будильник заставил меня подскочить на постели.

Был понедельник, шесть утра. Надо было собираться на работу.

Улица как будто окунулась в раннюю осень: было ветрено и прохладно. Озябшее солнце блистало соломенными лучами. Самолетами и бабочками летели первые коричневатые, немного скукоженные, листочки.

Я жалел, что вчера сонным не смог подняться, чтобы ответить на звонок. Вероятно, звонила Наташа, и это сейчас меня волновало.

Весь день, сваривая детали в дымном цехе, я размышлял, и в голове моей проносились подробности рассказа Романа Тайна…

В конце смены, освеженный душем, переодетый, я в толпе рабочих прошел вахту и поспешил к ближайшему телефону – автомату с намерением позвонить Наташе. Как назло, за стеклом будки уже стоял рабочий. Нервно постучав двухкопеечной монеткой по стеклу, я отошел и тут же был окликнут Никодимычем.

Седоголовый и приземистый, он подходил важно, как и подобает олимпийскому богу и предложил по пивку. Я отказался.

Тогда он, подправив пышные усы, сказал:

– Тогда пойдем присядем. Есть разговор.

Мы сели в небольшом скверике у фонтана, недалеко от завода. Гуляли голуби.

Никодимыч спокойно открыл сумку и, достав книгу, завернутую в обложку из газеты, протянул мне.

Я открыл книгу и увидел название. Это был редкий сборник Вениамина Каверина «Мастера и подмастерья» изданный артелью писателей «Круг» в 1923 году. Да ведь это издание, подаренное моему отцу Данчевым! Вот почему его не было на полке!

– Почитать брали? – спросил я.

– Нее, – протянул седоусый толстяк. – Твой батя мне дал. Просил, вдруг что с ним случится, передать тебе эту книженцию, но не раньше, чем пройдет двадцать дней… Вот я, значит, и отдаю.

– Вот так неожиданность! – говорю я. – Получается, он предчувствовал, что с ним что-то случится?

Никодимыч поднял вверх пушистые седые брови.

– Да он вообще странноватым был в последнее время… Действительно, как будто чувствовал…. Наверное, потому и попросил. Но, странное распоряжение…. Зачем эту книгу нужно тебе передавать через двадцать дней? Что в ней такого? Ну, он просил – я исполнил.

Никодимыч кашлянул, извлек из котомки початую бутылку и складной пластмассовый стакан.

– Ну, что помянем…

После того, как я кивнул, не желая огорчать печального олимпийца, тут же, волшебным образом, этот бог с пшеничными усами, извлек из недр металлического судка два кусочка хлеба с салом.

Мы жевали хлеб с салом и смотрели, как голуби поклевывают крошки.

Никодимыч говорил, причмокивая:

– Я тут рассказики некоторые из книжки прочитал. Надо сказать – удивительные рассказики. Непривычные. Помню один – «Столяры» называется. Про то, как столяр сына себе из дерева соорудил, а потом какой-то колдун в это деревянное чучело мозг вставил. Занимательная сказка! У меня дед тоже столяром был. Так он все сына, то есть моего отца, пытался к делу приучить! А все не выходило. Отец –то мой в город подался, на завод, значит. Работал токарем, и я потом пошел к нему учеником. Вот значит, как оно в жизни – то бывает. А твой отец все истории необычные, сказочные собирал. «Готика» – говорил… Да еще на юг в последнее время начал ездить…

– На юг? – спросил я удивленно. – А я ничего не знал.

– Так он у меня деньги одалживал. Говорит, поеду на пару деньков, дела кой-какие надо уладить. А потом отдал…

Никодимыч еще долго рассуждал в общем, а толком – ни о чем, поэтому я, воспользовавшись первой же паузой, поблагодарив седоусого бога, пошел домой, раздумывая по пути над новыми загадками.

Дома, немного отдохнув, собрался было звонить Наташе, но потом все же вновь взял книгу Каверина и пролистал ее. Почему отец отдал ее Никодимычу с просьбой передать мне? Что это – одна из его странностей, которых у него было достаточно? Или он чего – то, или кого-то опасался? Кого? Лягушина и его подручных? Романа Тайна? Но что в этой книге такого необычного?

Я еще раз пролистал сборник Каверина. Ничего особенного. Книга как книга, правда, редкая, а потому ценная. Закладка заложена на предпоследнем рассказе «Пурпурный палимпсест». А я ведь так и не прочел эту книгу! Что за странное название?

Я углубился в рассказ. Вот оно в чем дело. Палимпсест – так в древности и в раннем средневековье называли рукопись, написанная на пергаменте по смытому или счищенному первичному тексту. Иногда бывает, что сквозь новый текст палимпсеста проступает прежний текст. В рассказе чувствовалась своеобразная неуловимая философия, скользящая между строк мудрость, так называемое «двойное дно». Такие произведения не прочитываются сразу, бегло и с налету, а требуют возвращения, второй пристальной читки. Только так, слоем за слоем, можно добраться до истины, вскрыть скорлупу твердого ореха, чтобы добраться до золотого ядра.

В ночном лесу сталкиваются две повозки – ученого Вурста (мечтающего о переплетном деле) и переплетчика Кранцера (мечтающего о научной деятельности). Пока ругающиеся кучера ремонтировали поломки, пассажиры разговорились. А затем в темноте перепутали повозки и поэтому умчались туда, откуда ехали. Мало обратили внимания лишь на то, что в свете луны мелькнула чья-то тень и «чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе».

По ходу дальнейших событий можно догадаться, что это волшебник Гаусс и его колдовство помогло героям поменяться местами в жизни.

Вурст стал с удовольствием заниматься переплетным делом, а Кранцер поселился в каморке ученого. В дальнейшем Гаусс является к Вурсту и просит произвести перевод редкого пергамента – палимпсеста, у которого под новым текстом, есть и старая запись, раскрывающая тайну того, что случилось когда-то в древности на Востоке…

Закончив читать, я откинулся на валик дивана.

Ну и что? Что это дает? Рассказ, конечно, очень интересный, но он ничего не подсказал… Хотя… отец любил разбрасывать разные загадки. Палимпсест – это новая оболочка, но имеющая под собою нечто другое, тайное, первозданное, скрытое.

Я осмотрел внимательно книгу. Эта странная газетная обложка. Так обычно делают, чтобы не испортить оригинальную обложку. Ну, да. Отец давал книгу в руки токарю Никодимычу, книга редкая, он боялся, чтобы тот не испачкал ее, вот и завернул.

Но, сейчас – то она уже не нужна! Я решительно снял обложку. Вот он – оригинальный рисунок обложки художника Г.Васильева, созданный художником в далеком 1923 году!

Я осмотрел ненужную теперь газетную обложку, на ощупь – достаточно плотную. Развернул ее. Здесь было несколько маленьких листов, исписанных мелким почерком. Вот оно – окончание послания отца!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ОКОНЧАНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА

Я давно размышлял о том, как выполнить обещание, данное Щедрову в лагере. Напомню, что во время нашего лесного похода, он просил меня найти его рукописи, спрятанные в городе Еловске, на монастырском кладбище. Но я все откладывал поездку, дожидаясь более благоприятных времен и удобного случая. И эти времена наступили.

Либерализация, «оттепель» в стране, вернули народу тысячи имен, несправедливо втоптанных в грязь.

Сначала о Щедрове написали в «Правде», как о видном ученом и литераторе.

Затем вышла монография, принадлежавшая перу Сергея Вишневского, тоже бывшего политзаключенного. Имя Щедрова появилось даже в вузовских учебниках. И я решил, что лучшего времени для исполнения задуманного плана мне не найти.

Отпуск мне дали на заводе лишь осенью.

Стояло «индейское лето» … Было необыкновенно тепло и солнечно, видно было даже, как на кустиках дрожала паутинка. Но листья уже плавно опадали с деревьев и шелестели под ногами, когда я отправился в путь.

До Еловска нужно было добираться сутки.

Я ехал в поезде, листая своего любимого «безумного Эдгара», и любовался осенним лесом, одетым в самые яркие и пестрые наряды… Было так тепло, что мы открыли окно и слышали, как ветер шелестел золотом листвы и чувствовали аромат яблок, когда проезжали маленький уютный поселок. А когда миновали мост – до нас доносился своеобразный запах воды и тины.

В вагоне-ресторане моими соседями оказались молодая женщина в платке и ее дочка. Девочка куксилась, не хотела кушать, пришлось ей рассказать занимательную сказку, чтобы завлечь ее к еде.

Они ушли, я взял стакан чаю, и в этот момент ко мне подсел человек в легком светлом просторном костюме, худой, тонкошеий, с длинной узкой головой. Шляпу он держал в руке, и я оглядел его редкие рыжеватые, будто ржавые волосы, белесые ресницы. Ему было лет так за сорок.

Он увидел у меня книгу Эдгара По, и мы разговорились с ним, ведь он тоже любил новеллы этого писателя. Особенно он увлеченно рассказывал мне об огненно – рыжем коне, ставшем виною гибели барона Фридриха Метценгерштейна. Процитировал даже эпиграф к этому рассказу из стихотворения Мартина Лютера: «При жизни был тебе чумой – умирая, буду твоей смертью».

Потом мы детально обсуждали любимую нами обоими новеллу «Лигейя».

Затем мы еще долго беседовали, стоя у окна. И в этом разговоре ощущалась какая-то родственность наших душ, что я даже заскучал по общению с Глебом (так он себя представил), когда он ушел к себе. У меня было чувство, что я уже где-то видел этого человека.

***

Еловск – старый город, показался мне разбитым, растрескавшимся и умирающим. Он заполнен древними густыми деревьями, утопает в заросших парках, пламенеющих под нежным солнцем мягкой осени.

Что же привело когда-то Щедрова в этот странный заброшенный город? Может он еще не казался тогда таким дряхлым?

Я прошелся по треснувшим бульварам, разбитым дорожкам, пока дошел до гостиницы, в которой и остановился.

Я смотрел с высоты третьего этажа, из окна моей комнаты (которую мне пришлось делить с одним командированным инженером), видел через дорогу парк с деревянными, почерневшими теремками, ржавыми каруселями и гипсовыми статуями.

На мгновение мой взгляд задержался на худом человеке в светлом костюме, покупавшем газированную воду у полноватой продавщицы в белом халате. Я как будто узнавал в этом человеке того самого Глеба из поезда, с которым мы так славно беседовали о творчестве американского романтика. Но потом я задал себе вопрос, а что делает Глеб в Еловске, ведь путь его лежал дальше – до столицы. Скорее всего, мне показалось – просто похожий человек!

Я прогулялся, отужинал в небольшом кафе самой простой трапезой – макаронами с котлетой, купил карту города, местную газету и, вернувшись в номер, улегся на пружинистую кровать. Под вечер немного похолодало, приползли тяжелые тучи, начал накрапывать дождик. Я пожалел, что не взял с собой зонтик, но все же, переодевшись в короткую куртку, удобные джинсы, прихватив с собой рюкзак, отправился в путь.

Трамвай, такой же допотопный, как и сам город, катился, лязгая и скрипя, по рельсам, сминая рослый пожухлый бурьян.

Река открылась внезапно, широко и полно, охватив пространство до самого горизонта. В оловянной воде блистали первые вечерние огоньки города, разбивавшиеся мелкими стеклянными каплями дождя.

Я вышел, укрывая лицо от капель, подняв воротник куртки, и подтянув рюкзак за плечами.

Надо было торопиться. Вдалеке лежал большой остров, поросший еловым лесом. А к нему вел очень длинный деревянный мост.

Скрипучие доски моста пели под подошвами, а перила слегка пошатывались.

Вскоре я вступил в полосу хвойных запахов и пошел по мягкому грунту в глубину леса.

Дорога, по которой я шел, была пустынной. За все время мне встретились только одна молодая пара, да старый монах, который ковылял, глядя в землю.

Когда показалось монастырское кладбище, я достал план, созданный по рисунку Щедрова и, присев на мраморной скамье, присвечивая фонариком стал еще раз внимательно изучать его. Кладбище занимало небольшую площадь, по форме – правильный четырехугольник. Оно было закрыто уже в конце девятнадцатого века, но в данное время оказалось заброшенным и не охранялось, хотя реставрационные работы на нем уже начали проводиться.

Ограда, крепившаяся к массивным кирпичным столбам с металлическим четырехскатным покрытием, оказалась в нескольких местах проломленной стволами поваленных деревьев. По углам и в середине западной части ограды высились круглые каменные башни, перекрытые куполами. Шпили угловых башен завершались фигурой трубящего ангела.

Я прошел в ворота, представляющие собой перекинутую над дорожкой кирпичную арку с деревянной главкой, крытой лемехом.

Было тихо, лишь дождь моросил серебряными каплями, создавая траурную мелодию этого мира покоя.

Купола храмов разрезали пространство, закрывавшееся соснами, лиственницами и кленами.

У старой часовни, казалось, мелькнула какая-то фигура и пропала среди кустов разросшейся сирени.

Захоронения монашеской братии – это черные скромные надгробные плиты со скупыми надписями.

Мои шаги гулко стучали по каменным плитам дорожки. По плану Щедрова ориентироваться было все труднее – слишком многое изменилось за прошедшие годы, кладбище сильно заросло. Мне пришлось довольно долго блуждать по боковым аллеям, поросшим травой, прорвавшейся сквозь плиты.

Необходимое место удалось найти, когда уже стемнело. Для этого случая у меня был припасен фонарь. Я оглянулся – никого не было, лишь дождь тихо шумел в листве. Стало сыро и холодно.

В углу, у северо-восточной башни, в стороне от прочих захоронений, скрытая плотной живой изгородью из кустов сирени, находилась могила графини Турковой. Именно за щедрые вклады в монастырскую казну, ремонт храмов, удостоилась она чести быть захороненной в этой монастырской обители.

Я осветил фонарем могилу. Надгробие – из белого каррарского мрамора, барельеф представлял собою ангела с чашей, как и было обозначено в плане.

Отойдя от могилы на необходимое расстояние, я вынул из рюкзака лопатку и, с большими трудами, расковыряв эту древнюю землю, поднял каменную плиту.

Затем начал копать и отбрасывать в сторону землю, которая, как мне показалось, пахла могильными червями и костями.

Спустя время что-то звякнуло о лопату. Осторожно, обкапывая вокруг рыхлую землю, увлажняющуюся благодаря дождю, я извлек из земли небольшой металлический ларь, больше похожий на железную шкатулку.

Я начал очищать шкатулку от земли, как послышались шаги.

На аллее у могилы застыла фигура, полускрытая высоким кустом.

Я схватил фонарь и направил на непрошенного гостя, и в тот же момент щелкнуло оружие. Похоже, пришедший собирался меня застрелить, но пистолет дал осечку. Луч фонаря заставил его закрыться руками, в снопе света мелькнула черная тень. Он вновь щелкнул пистолетом – раз, второй, но выстрелов не последовало.

Возможно, виною всему был дождь.

– Эй вы! Что вам нужно?! Почему хотите меня убить?! – громко спросил я.

Ответа не последовало. Теперь пришедший, отчаявшись, бросился на меня с палкой, с которой, наверное, пришел, и я отбил удар тем, что у меня было –саперной лопаткой.

Его лицо попало в свет фонаря, стоявшего на каменном столбе, и я узнал Глеба, моего попутчика. Его ржавые волосы слиплись, как мягкая трава, а длинное лицо напоминало нож.

– Вы? Но зачем вам все это?

– Отдайте, – промолвил он, глотнув слюну и вытирая лицо от дождя, – отдайте контейнер мне и убирайтесь прочь!

И он сделал новый шаг вперед, покачивая увесистой палкой и протягивая руку, стремясь получить желаемое.

Его лицо изменилось, теперь оно приняло какое-то звериное выражение, схожее с бульдожьим, а откуда-то появившийся яркий свет сделал пространство у могилы ярко освещенным. Я заметил, что изменения в моем сопернике продолжаются. Теперь он был одет в какой-то старинный костюм с большим воротником и конусообразный, схожий с испанским, плащ. На голове у него была шляпа.