Полонез

«Откуда?» – чуть не спросил де Бройль.

Вопрос был не праздный. Судя по претензиям российского посольства, там хорошо ориентировались в делах и людях Комитета. Информированность посла была такова, что обсуждать эмигрантский вопрос с видом благодушного неведения де Бройлю удавалось уже с трудом.

Да, чёрт возьми! Эмигранты становятся всё опаснее, всё агрессивнее. Да, их планы поднять новое восстание в Царстве Польском существуют и становятся всё реальнее. И кому как не министру его величества Луи-Филиппа знать это. А вот послу Российской империи знать это совсем не обязательно. Но ведь знает откуда-то…

– Скажу больше, – напористо продолжал ди Борго. – По нашим сведениям, Комитет вступил в переговоры с партией князя Чарторыйского. При всех политических разногласиях, не исключено объединение их усилий. И тогда угроза нового восстания станет намного вероятней. Неужели правительство Франции это не смущает?

– Чего вы хотите, мсье посол? – вопросом на вопрос ответил де Бройль, с трудом подавляя раздражение. (В том числе и потому, что о переговорах между Чарторыйским и Лелевелем слышал впервые. А это важно, очень важно. И, опять-таки, откуда чёртов ди Борго знает о том? Да ещё раньше министра?)

Посол выдержал паузу.

– Хочу я понять… и доложить российскому императору, естественно… на чьей стороне Франция в беспокоящем нас вопросе, – произнёс негромко. – Если на стороне России, то почему позволяете, чтобы ваша земля становилась площадкой для опасных антироссийских козней? (Министр прищурился.) А если на стороне Польши… ну, тогда так и скажите. А император будет решать, что с этим делать.

И как бы невзначай коснулся висевшей на груди медали «За взятие Парижа».

Министр ощутил бессильный гнев. Да как он смеет?.. Дерзость посла была беспрецедентна, – однако подкреплена всей мощью России, чья армия не знала равных в Европе. И потому приходилось терпеть, скрывая желание выгнать ди Борго. Ах, какое сильное желание…

– И другое хочу понять, – продолжал посол, не сводя взгляда с побледневшего от ярости министра. – Подготовка вооружённого выступления требует средств. Ружья, патроны, сабли, амуниция – всё денег стоит. Больших денег. Откуда они у Лелевеля? Он, что не секрет, человек небогатый, и его сообщники тоже. Откуда деньги, вот вопрос?

– Ну, знаете! Я деньги в эмигрантских карманах не считаю, – окрысился герцог, не сдержавшись.

– Я тоже, – невозмутимо откликнулся князь. – Однако деньги у комитета есть, это факт. Хотя, вроде бы, не должно быть. Загадка, не так ли?

Поднявшись, он расправил плечи и отчеканил:

– Правительству Российской империи в высшей степени не хотелось бы полагать, что финансовое обеспечение подрывной активности польских смутьянов осуществляет правительство королевства Франция. А значит, контролирует и направляет их деятельность, враждебную Россию и её интересам. – Помолчав, добавил твёрдо: – Такого рода поддержка имела бы фатальные последствия для отношений между Россией и Францией.

Вот оно! Де Бройлю стало ясно – посол сегодня явился именно ради этой грозной фразы. Французам открытым текстом дают понять, что русское терпение на исходе. А если ещё учесть общеизвестное презрительное отношение императора Николая к королю-буржуа Луи-Филиппу…

Министру стало неуютно и даже, что скрывать, страшновато. Он попытался перевести ситуацию в шутку.

– К чему эти суровые слова, мсье посол? – спросил, глядя на ди Борго снизу вверх. – Сказано так, словно вы ради ликвидации кучки эмигрантов готовы взять Париж ещё раз…

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – резко сказал посол. – Но и мириться с тем, что польским повстанцам ваша страна фактически потакает, мы больше не намерены. Мало сказать, что это недружественная политика. Расцениваем её как прямую угрозу безопасности Российской империи. И разумеется, этого не потерпим.

Теперь уже встал и министр. Стараясь придать голосу и красивому лицу с аристократически тонкими чертами максимальную твёрдость, сказал холодно:

– Ответ на свою ноту вы получите в течение ближайших дней. А пока могу сказать одно: в отношении поддержки польских радикалов правительством Франции вы заблуждаетесь. Такое предположение просто абсурдно. И уж менее всего оно должно стать причиной конфликта между нашими странами.

Посол неожиданно ухмыльнулся – широко, добродушно.

– А кто говорит о конфликте? Никакого конфликта. Я же могу быть с вами откровенным, не так ли, господин министр?

– Разумеется, – настороженно подтвердил де Бройль.

– Вот я и высказал наши сомнения. Если угодно, – опасения. Позвольте надеяться, что в своих действиях правительство Франции их учтёт.

И неторопливым жестом протёр рукавом мундира висевшую на груди медаль «За взятие Парижа». (Та откликнулась мягким сиянием.)

Откланялся.

Сцепив руки за спиной, де Бройль долго ходил по кабинету, – обдумывал состоявшийся разговор. Потом сел за стол и нервно, быстро набросал записку на собственном именном бланке. Запечатав, позвал секретаря.

– Срочно отошлите с курьером господину Тьеру[13 - Тьер Адольф (1797–1877) – французский политический деятель и историк. В описываемый период был министром внутренних дел Июльской монархии.], – сказал отрывисто.

Пройдя в комнату отдыха, примыкавшую к кабинету, налил бокал вина. Надо было успокоиться. В последнее время польский вопрос изрядно потрепал нервы. Парадокс, но он, министр Франции, в главном был согласен с послом России. Буйные эмигранты порядком надоели, но избавиться от них не было никакой возможности, – разве что решиться на политическое самоубийство. Общественное мнение, категорически поддерживающее разбитых повстанцев, сожрало бы кабинет министров, решись тот на массовую высылку. И на многое, учитывая напор оппозиции, приходилось закрывать глаза.

Но в одном чёртов ди Борго был неправ. Правительство Луи-Филиппа вовсе не содержало польских эмигрантов. Для этого не было денег, да и с какой стати финансировать их военно-авантюрные планы? Но кто-то же их всё-таки финансировал…

Вот эту тему де Бройль и хотел обсудить с министром внутренних дел.

Приехав в середине лета, я снял в Париже квартиру на улице Добрых Детей. Понятия не имею, почему эта крохотная улочка получила такое необычное название (вроде бы здесь когда-то содержался какой-то колледж?), да и не важно. Она хороша тем, что находится недалеко от квартала Сент-Оноре, где расположился комитетский особняк. К тому же звучит приятно. Особенно если учесть, что добрых людей вокруг меня почти нет, а дела, которыми вынужден заниматься, уж точно не детские.

Лелевель накануне созвал наш малый совет на одиннадцать часов утра. Съев пару булочек и запив двумя чашками кофе в соседнем кафе, неторопливо иду в особняк. Погода дрянь. То, что в Париже называют зимой, у нас на родине таковой не считается. Выпавшие ранним утром редкие декабрьские снежинки мигом растаяли, и слякоть на тротуаре неприятно хлюпает под сапогами. Но я не обращаю внимания ни на неё, ни на серое небо, ни на прохожих, ни на проезжающие по мостовой экипажи, – занят мыслями.

Поездка Каминского вслед за Лелевелем и Зыхом, предпринятая несколько дней назад, кое-что принесла.

Пан Войцех проехал за ними на улицу Капуцинок. Там карета председателя остановилась у пятиэтажного дома № 7, и Лелевель с Зыхом через парадный подъезд прошли внутрь. Отпустив карету, Каминский решил дождаться их возвращения. Изучал обстановку: улица узкая, маленькая, а дом из серого камня, – потрёпанный, совершенно заурядный. Да и люди, шаставшие вокруг, не отличались ни благообразием, ни приличием манер. Можно было лишь гадать, какая нелёгкая занесла нашего профессора в столь непрезентабельное место.

Лелевель и Зых появились часа через два, причём руку начальника службы безопасности оттягивал небольшой и, похоже, увесистый саквояж, хотя Каминский помнил точно, – оба зашли в дом с пустыми руками. Сели в ожидавшую карету, уехали.

Самая лёгкая часть задачи (проследить место назначения) была выполнена. Однако вот вопрос: к кому они ездили? С кем встретились и общались? Кто снабдил их на дорожку саквояжем с неясным грузом внутри? Размышляя об этом, Каминский в наступающих сумерках неторопливо прогуливался вблизи дома и зорко поглядывал на подъезд, откуда вышли Лелевель и Зых. На что он, собственно, рассчитывал? Неизвестный участник встречи вполне мог остаться дома до утра. А хоть бы и вышел, как опознать? Каминский колебался.

Через четверть часа из подъезда степенно вышли немолодые мужчина и женщина, – похоже, супруги. Не то. Ещё минут через пять быстрым шагом, почти бегом, выскочил какой-то юноша и припустил по улице. Скорее всего, тоже не то. Каминский решил выждать ещё десять минут и с чистой совестью удалиться.

И тут из подъезда вышел мужчина в тёмном пальто и цилиндре. В тусклом свете уличных фонарей было видно, что лет ему примерно сорок, – худощав, гладко выбрит и внешностью не выделяется. Оглядевшись, размеренным шагом направился к стоявшей поодаль карете. Ощутивший холодок профессионального азарта Каминский пожалел, что отпустил свой экипаж. Возникло необъяснимое ощущение, что человек этот – тот самый, с кем встречались Лелевель и Зых. А коли так, надо проследить, куда он направится… На счастье, мимо проезжала карета, которую пан Войцех решительно остановил, прыгнул внутрь и велел кучеру следовать за экипажем незнакомца.

Приехал тот на улицу Ришелье и скрылся в подъезде дома № 3. Улица эта в Париже считается респектабельной, и дом выглядел солидно. Выждав минут двадцать, Каминский рассудил, что за поздним временем человек, скорее всего, вернулся к себе домой ужинать и отдыхать. Стало быть, сегодня здесь ждать нечего. С чем и отбыл на встречу со мной в «Звезду Парижа».

Обсудив ситуацию, мы решили, что теперь надо бы проследить за этим незнакомцем и, по возможности, выяснить, кто да что. Чем он интересен нашему председателю. Чем наш председатель интересен ему. Как этого добиться, было непонятно. Каминский предложил простой план.

– Рано утром подъезжаю на улицу Ришелье, смотрю за подъездом, и как только человек появляется, следую за ним, – говорил бывший следователь, вертя в пальцах кофейную чашку

– Очень хорошо. Что мы сможем узнать?

Пан Войцех почесал в затылке.

– Может, и ничего, – невозмутимо предположил он. – Мы ведь даже не уверены, что это именно тот человек, к которому приезжала наша пара. Хотя похоже, похоже… Но если повезёт, то выясним, например, куда он по утрам ездит на службу. А это уже кое-что о нём скажет.

– Согласен. А если он обычный рантье[14 - Рантье (фр. rentier от rente – рента) – лицо, живущее за счёт ренты, то есть доходов, получаемых с капитала, как правило, размещённого в виде банковских вкладов, ценных бумаг, доходной недвижимости, земли.] и на службу не ходит?

– Всё может быть. Но, спрашивается, за каким лешим Лелевелю конспиративно встречаться с обычным рантье?

Каминский прав. И ключевое слово здесь – конспиративно. Если бы целью встречи были какие-то обычные дела, чего ради ехать к чёрту на куличики, да ещё в компании Зыха? И этот саквояж…

Закономерность проявилась вновь, – на следующий день после визита председателя в обшарпанный дом на улице Капуцинок наш кассир Водзинский устроил очередную раздачу вспомоществования неимущим эмигрантам. И сдаётся мне, источником денежного благодеяния был тот самый саквояж. Ничего другого на ум не приходит. То ли фантазия бедная, то ли другого варианта просто нет. Похоже, адрес «пещеры Лейхтвейса» установлен.

Правда, следом возникают новые вопросы. Встретиться, забрать благословенный саквояж, обменяться парой слов и раскланяться – всё это требует никак не больше четверти часа. А Лелевель с Зыхом провели в доме часа два. Стало быть, о чём бы ни шёл разговор, парой слов дело не обошлось… Что ж за темы такие обсуждает вождь польской эмиграции с незнакомцем? И с какой стати тот проявляет трогательную щедрость по отношению к Комитету? Редкостный филантроп, должно быть…