Проходной двор

– Извозчик, живее! – крикнул за спиною Рощина барин.

Рощин прибавил рыси. Через полчаса подъехали к месту, барин, соскочив на ходу, скрылся в подъезде и вышел минут через десять сердитый, злым голосом говоря:

– Гороховая, 16.

С Гороховой же заехали еще неподалеку – на Офицерскую, Вознесенский, и везде барин проводил времени пять – десять минут, выходя все более усталый и бледный, и уже не торопил Рощина, а спокойно говорил:

– Извозчик, поезжай теперь туда и туда.

К трем остановились у Английской набережной, и седок не выходил с полчаса. Кроме Рощина, у подъезда стояли еще извозчики, один знакомый, Сидоров. Сидоров спросил:

– Кого возишь?

– А кто знает, сел по часам, рубль за час.

– Давно?

– Трешку наездил.

– А не удерет? – зевнул Сидоров. – Намедни возил я одного шарлатана, бродягу, да у Пяти Углов его и след простыл, из магазина выскочил, я и не видал, когда.

– Ну, – сказал Рощин, – видать, ведь… – Прибавил: – А черт его знает.

Поддаваясь невольному беспокойству, он стал смотреть на ворота, не выйдет ли седок в ворота с целью удрать, но в этот момент он вышел из подъезда и, по рассеянности, стал садиться на другого извозчика.

– Сюда, сюда, барин! – крикнул Рощин. – Куда ехать?

– Куда ехать, – повторил седок.

Рощин передернул плечами и усмехнулся: чудной барин.

– Ты поезжай шагом, – торопливо заговорил седок, – тихонько поезжай, я тебе скажу.

– Слушаюсь, – лениво и уже с оттенком пренебрежения ответил Рощин.

Он проехал три фонарных столба, думая: «А кого посадил? Попросить бы расчету, да в сторону, вдруг удерет? Лошадь запылилась и самому чаю охота». Но, подумав так, вспомнил, что два целковых еще взять хорошо. Было в унылом лице седока, в нерешительных движениях его и в голосе что-то возбуждающее сомнение. Много таких есть, ездят, а за деньгами потом на другой день просят приехать.

– Что же теперь будет? – тихо, говоря, по-видимому, сам с собой, неожиданно сказал седок. – Да… – прибавил он и замолчал.

Рощин подозрительно оглянулся.

– Это насчет чего? – спросил он. – Адрес изволите?

Седок не ответил, он вдруг выскочил из коляски и бросился стремглав к тротуару. Рощин замер от удивления, барин же остановил какую-то барышню из молодых, стал трясти ей руку и заговорил, а она поспешно отошла от него, вскрикнув, тяжело дыша и блестя глазами. Рощин подъехал шажком ближе, но уже ничего не услышал, разговор кончился. Барышня, не оглядываясь, поспешно шла вперед, а седок, махнув рукой, остался стоять. Наконец, повернулся он к Рощину разгоревшимся лицом и стал улыбаться, смотря прямо извозчику в глаза так, как слепые улыбаются наугад, – в какую попало сторону.

«То ли пьян, то ли как не в своем уме», – подумал Рощин и, закряхтев, сказал:

– Ехать изволите?

– Да, – стремительно ответил барин, сел и, поворочавшись беспокойно, сказал:

– Ты вот что… да… на Караванную. Ты не торопись.

«Этот конец доеду, – подумал Рощин. – Рубля четыре вымотаю. Удерет он, сердце у меня за него болит. За деньги свои вроде как он заездился. Пущай пока что».

Лошадь трусила мелко, понурясь, Рощин вздремнул. За спиной было тихо, седок больше не проронил ни слова, только на углу Невского сказал:

– Куда ты? Направо держи.

Рощин очнулся. Сверкнул раскаленный, жаркий Невский. Белые карнизы окон бросали скудную тень. Взад и вперед мчались извозчики, и в лице каждого седока Рощин читал: полтинник, тридцать, четвертак, рубль.

– Вот и приехали, – глухо, как бы присмирев весь, сказал седок. Он слез, медленно говоря:

– Ты подожди, я, может, еще поеду.

– А деньги, барин, коли не поедете? – беспокойно спросил Рощин. – Четыре рублика.

– Да, деньги.

Барин полез в карман, порылся в кошельке, и Рощин заметил, что он еле приметно покачал головой.

– Сейчас, может быть… – Седок быстро повернулся и зашел в магазин.

«Не удерет, – подумал Рощин, – из магазина-то как», – и, покосившись на ворота, у которых остановился, вспомнил, что это и есть тот самый проходной двор, куда месяц тому назад скрылся господин, по виду вполне порядочный. Снова тревога овладела извозчиком. «Да ведь не во двор зашел, – успокаивал он себя, – из магазина сквозь стену не пролезешь!»

Рощин закурил, вспоминая прежние удачные дни и мечтая о будущих.

«Вот хорошо провезти рублика за два с барышней на стрелку, а оттуда в ресторанчик да за простой – рубль, да махнуть в „Аквариум“ или „Олимпию“, а поутру на тони. И все бы так подряд, до утра. Десятка уж тут как тут». Вспоминались ему швыряющие деньгами пьяные котелки, манишки грудастые, пальцы с перстнями. «Это все есть, не уйдет». Рощин повеселел, выпрямился и вдруг увидел, как из магазина, куда зашел седок, выскочил, махая руками, приказчик, тут же собралась кучка народа и, расправляя усы, устремился к магазину городовой.

Рощин не успел тронуть вожжами, чтобы подъехать и расспросить в чем дело, как из толпы закричали:

– Извозчик!

Недоуменно мигая, приблизился он к толпе и остановился.

– В больницу повезешь. Эй, – крикнул городовой, пятясь задом, и что-то с усилием вынес из дверей; ему помогал приказчик.

Рощин вздрогнул, похолодел и перекрестился. На руках приказчика и городового висел, согнувшись, повернув набок окровавленное лицо, седок.

– Тут же леворвер купил, – сочувственно сказал дворник на вопрос любопытного прохожего, – оружейный магазин это.

– Господин городовой… – затосковав, сказал Рощин, – а кто мне деньги – четыре я рубля выездил, пропадут, што ль? А за больницу-то?

– Ты поразговаривай, – мстительно прошипел городовой, – я тебе дам, – и, повернувшись к толпе, крикнул:

– Расходись, чего не видали!

В коляску, торопясь, укладывали мертвого седока; обхватив труп рукой, сел полицейский, сказав неизвестно кому: