Аргиш

Место для стоянки нашёл быстро. Чуть наклонённый растрескавшийся останец – от дождя не спасёт – но рядом обнаружилось старое кострище, обгорелые остатки дров, чуть в стороне – какие-то кости, фрагменты оленьих рогов, ошмётки то ли мокрых тряпок, то ли шкур. Ненецкая стоянка.

Дрова – это здорово! – хоть костерок можно будет развести.

За две ходки перетащили барахло.

Дождь почти перестал, но туман всё так же нависал, обволакивал, льнул к земле.

Ставили палатки. Андрюха покрикивал, чтобы натягивали лучше: провиснут – зальёт ночью дождём. Сам возился с костром – дрова сырые, не хотели разгораться.

– Вадька! Ну-ка подожди… посмотри на меня… что это у тебя на лбу?

Вадим нехотя повернулся к Андрею. Подошёл Виталик – интересно!

Тоненькая струйка крови стекала по лбу, размазываясь на брови.

– Мошка. Это не комар – вот эта дрянь нас всех замучает. Мажьтесь. И палатки держать застёгнутыми. Колька, ты слышал?

– Ага, – усердно вбивал колышек растяжки в трещину среди камней.

Костёр худо-бедно разгорелся. Андрей взял ведро и пошёл за водой к озеру.

Стоял, смотрел на серую ровную воду – словно ртуть разлили.

Озеро вытянуто с юга на север. Противоположный берег отсюда виден – до него метров двести, наверное… а может, и меньше.

Вошёл в воду, отошёл метров десять – мелко, по колено, дно каменистое.

Рядом раздался громкий всплеск. Вздрогнул. Обернулся. На берегу стоял Виталий, готовясь бросить ещё один камень.

– Делать нечего? – спросил раздражённо.

– Ага, – весело отозвался тот. – Греби сюда, начальник, базар есть.

– Слушай, – начал неуверенно, когда Андрей подошёл, – тут такое дело… Вадька запросился со мной в палатке жить. Я-то не против…

– Ну и ладно, – Андрей раздавил комара на щеке. – Только на лодке он со мной поплывёт.

– Это не моё дело. Сам решай. И ещё… Я, конечно, понимаю – отношения у вас сложные, натянутые. И я вроде буфера между вами. Так сложилось…

– Давай, не тяни. Что хочешь сказать?

– Поговорил бы ты с ним по душам. Не знаю, какая кошка между вами пробежала, – но выправлять-то надо? Ты же взрослый мужик, а он пацан ещё. Если вы так и будете друг от друга шарахаться, то сплошной напряг будет. Для меня-то уж точно. Ты извини за прямоту.

– Ладно, я понял. Всё будет нормально. Пошли в лагерь.

Стало темнеть. Костёр горел плохо. Вода не закипала.

Промозгло и сыро. Неуютно.

Котелок с водой стоял на трёх камнях, Андрюха, сидя на корточках, подсовывал в огонь мелкие щепочки.

Колька не выдержал:

– Что мы бродим как потерянные? Праздник у нас! Долетели благополучно, приземлились. Да хрен с ней, с этой погодой! Завтра солнце будет, вот увидите. Давайте лучше «тощичка» перед ужином, глядишь, и жизнь веселее покажется.

– Давай, кто же против? – сразу откликнулся Андрей. – Что там у нас с поезда осталось?

– Полбутылки. Сейчас достану, – Виталик полез в палатку.

В свете пламени – кружки в ряд, горлышко бутылки ходит вдоль, льётся водка. От котелка поднимается пар, белый. Изредка насквозь прошивают чёрные тельца комаров.

Разобрали кружки.

– Скажи что-нибудь, Андрюх…

– А что здесь говорить? Помните, как в мультфильме? Мы ехали, ехали и вот наконец приехали. Давайте!

Уютнее не стало. Голое каменистое плато, здоровенный останец за спиной да две палатки – два тёмных горба – внутри заполненного сумеречной темнотой пространства. Лишь костерок весело выбрасывает язычки пламени, живёт, не поддаётся затапливающей дождливой мгле.

– Как же жрать-то хочется! – Колька с вожделением смотрел, как Андрей вываливает банку тушёнки в котелок с макаронами.

– Вот завтра лодки надуем, Колька солнышко нам обещал, и поплывём… – мечтательно начал было Виталик, бросив ложку в опустевший котелок.

– Подожди ты мечтать! – раздражённо оборвал его Андрей. – Мы ещё ничего не видели. Речки не видели. Завтра будем решать, как дальше.

– Ну… тогда давайте ещё выпьем, под чаёк? – покладисто согласился Виталик. – Никто не против? Вадим, не в службу, а в дружбу, принеси канистру – она за нашей палаткой. Эх, сейчас разбавим чуток…

Вадим нырнул в темноту и появился с пятилитровой пластиковой канистрой со спиртом.

– Ладно, вы бавьте, а я пойду посуду помою, – сказал Андрей.

– Брось ты… Завтра по-светлому помоем, – попытался остановить его Колька.

– Коль! Здесь нет завтра. Здесь есть только сегодня.

Вадим ворочался в спальнике, не мог устроиться. Во рту поганый привкус спирта и тушёнки. Зубы бы почистить, да лень к озеру тащиться в темноте. Спирт раньше пить не приходилось. В первый раз. Только глотнул. Гадость жуткая!

Комар жужжит. Залетел всё-таки. Зажечь фонарик, убить гада! Виталия разбужу. Вон сопит, словно дома в кровати. Надо было, наверное, выпить больше, как они… вот и спал бы сейчас.

Как их называть? Раньше там, в Москве, было проще: дядя Коля и дядя Виталя. А здесь? Слово «дядя» во рту застревает, не выговорить. Папа? Вот папой его называть совсем не хочется. А как?

Люблю ли я его? Интересно… Отец ведь… Нет, пожалуй, не люблю. Какое-то другое слово должно быть.

Чужие стали. И пахнет от него. Лист прелый. Может, это возраст? Так и должно быть?

Нет… то, что он маму бросил, – это ни при чём. Просто он чужой, давно чужой. Может, и не совсем чужой, но не нужен… Хорошо, что он есть, но ведь не нужен?

Вернётся домой за полночь, зайдёт в комнату – я лежу, читаю – и начинается – сядет на край кровати, в ногах – пошли эти полупьяные разговоры по душам. Он даже не поучает – просто рассуждает о жизни, о работе, о литературе. Думает, мне это надо. А мне надо, чтобы меня в покое оставили. Не лезли ко мне.