Завтра наступит вечность

Я был еще как против, но почему-то размяк. То ли на меня против воли подействовал тон Вадима Вадимовича – теперь почти дружеский, – то ли продолжало сказываться сотрясение мозга. Неожиданно для самого себя я разоткровенничался.

– Отец увлекался русской историей… то есть не то чтобы знал ее профессионально, но копать местами любил. Он считал, что князь Святополк Окаянный зря оболган – не убивал он Бориса и Глеба… и третьего еще, забыл, который не святой… Мол, все это идеологическая диверсия Ярослава, который и был организатором устранения братьев-конкурентов, а киллером – Эймунд, шведский наемник. В общем, отец считал, что Святополка надо реабилитировать, а хромого бандита, хоть он и Мудрый, вывести на чистую воду. Так он говорил.

– И в результате тебя всю жизнь дразнят Окаянным?

– А что такого? Лучше уж так…

– Лучше подсунуть приятелям необидное прозвище, чем ждать, что они рано или поздно выдумают обидное? – закончил Стерляжий, и я поразился точности формулировки. – Да, ты неглуп, а вот хорошо это для нас или нет, я пока не знаю… Возможно, для нас было бы лучше, если бы при своих способностях ты был пускающим слюни идиотом. Проще было бы – это уж точно.

– Какие еще способности? – спросил я, вновь ощущая приступ раздражения. – Кто вы такие? По какому праву…

Я порол чушь. Пожалуй, лишь до упомянутого идиота, занятого пусканием слюней, еще не дошло бы, что с правами личности здесь считаются не больше, чем данная личность заслуживает. Но уж больно меня раздражал этот Вадим Вадимович Стерляжий, который сначала бьет по голове, а потом держится почти дружелюбно и говорит при этом загадками. Поэтому я еще какое-то время горячился и почем зря выпускал пар.

– Ты заметил, чем твой стенд отличался от соседних? – спросил Стерляжий, терпеливо дождавшись конца моей истерики.

– Анализатором спектра, – ответил я, переведя дух. – У других что надо, а мне подсунули несусветное старье, советское еще…

– А оно работало?

– Если бы оно не работало, то как бы я настроил модуль? – резонно ответил я.

Он посмотрел на меня с изумлением.

– Никак. Ты не должен был его настроить. Тот анализатор сломан, и никто не может его починить. То есть иногда он включается ненадолго, но… ты знаешь, что такое «плавающий дефект»?

– Гадость ужасная.

– Вот именно. Или перебирать всю схему, или выкинуть прибор на помойку. Так и хотели, но решили сначала проверить тебя.

– Сломанный прибор на мне решили проверить? – не понял я.

– Наоборот, тебя на сломанном приборе. Прибор мы выбросим, а тебя – нет. Ты феномен, понял? Скажи спасибо Эвелине Гавриловне – она убедила руководство. Мы феноменами не разбрасываемся.

У меня начало ныть в голове. Мыслей там было немного, да и те нехорошие.

– А можно подробнее?

– Почему бы нет. Что такое «визит-эффект», знаешь? – Я кивнул. – Так вот, мы заинтересовались данной проблемой. С одной стороны, все это выглядит как сплошное шаманство; с другой стороны, статистически «визит-эффект» действительно существует, даже если исключить легко объяснимые и очевидные факторы вроде нервозности персонала во время визита начальства. Техника очень дифференцированно относится к чужим – кого-то принимает сразу, а кого-то не переносит на дух. Я не шучу, так оно и есть. Причем чем техника сложнее и, следовательно, ненадежнее, тем сильнее проявляется данный эффект. Особенно сильно им страдали первые, самые древние вычислительные машины – сам понимаешь, деталей воз, паяных контактов тьма, а электронные лампы и реле никогда не отличались надежностью в работе. Уже тогда не всякий человек годился в операторы, но, разумеется, персонал подбирался эмпирически, без надлежащей системы. По сути вся инженерная деятельность сводилась и до сих пор сводится к тому, чтобы заставить сложную технику подчиняться любому оболтусу, а не только тем, кого эта техника любит и понимает… собственно, «любит» в данном контексте не очень точный термин, но лучшего не выдумано. «Совместимость», «духовное родство» – из той же оперы. Проще говоря, есть люди, которые любят технику, и есть люди, которых любит техника. Ты из вторых. Ты, Свят, любимец техники, причем ярко выраженный.

– Вы серьезно? – через силу ухмыльнулся я.

– Более чем. Что может быть проще трубы, по которой течет вода? А мне Эвелина Гавриловна говорила, что на твоем участке в твою смену ни разу не было серьезной аварии. Нонсенс! Так не бывает. Готов поверить, что гнилая труба ведет себя как сложная система с непредсказуемым поведением, и вот ты – именно ты! – сам того не зная, поддерживал ее работоспособность одним своим присутствием. Видишь ли, мы здесь работаем с ОЧЕНЬ сложной техникой, настолько сложной, что нам приходится учитывать и такие факторы. Не стану врать: теоретически данная проблема пока еще крайне далека от разрешения, однако теорией пусть занимаются другие, мне важнее практика…

– У кого было сотрясение мозга – у меня или у вас? – сдерзил я.

– Один эксперимент над тобой я уже проделал. – Стерляжий проигнорировал мой выпад. – Можно хоть сейчас проделать второй. Тут рядом есть лаборатория, а в ней измерительная установка. Что именно она меряет, сейчас не суть важно – важно то, что она не в меру чувствительна к внешним возмущениям. Ты в курсе, что любой измерительный прибор воздействует на объект измерения? В курсе? Ну вот и хорошо. Только в понятие «измерительный прибор» следует включать и оператора, об этом обычно забывают. Если к той установке подойду, скажем, я – прибор зашкалит, это многократно проверено. Меня за это даже экстрасенсом дразнили. Если к ней подойдет тот, кто на ней постоянно работает, – показания вначале подскочат на два-три деления, затем медленно вернутся в норму. Если к ней подойдешь ты – убежден, ничего не изменится. Хочешь пари?

– Биополе человеческое еще никто не отменял, – заметил я. – Что тут такого? Люди-то разные…

– Именно разные. Биополе там, не биополе – мне плевать. Важен результат.

Нехорошая мысль в моей голове оформилась и окрепла.

– Значит, если бы я не настроил ту железяку…

– Ничего бы не было, – отрезал Стерляжий. – Не веришь? Зря. Решение о тебе было принято не сегодня и не мною. А это – так, моя самодеятельность… Я верю тому, что вижу. Хотел убедиться кое в чем.

– Ну и как?

– Убедился.

– Рад слышать. А кто это «мы»?

– Корпорация.

– Какая корпорация?

– Просто Корпорация. С прописной буквы. Другого названия нет.

– Масонская ложа? – съязвил я.

– В некотором роде. Не спеши, со временем узнаешь больше. А теперь объясни, почему ты ушел из своего НИИ.

– Вы же небось знаете…

– Я даже знаю, сколько ребер на батарее отопления в твоей комнате. И уж подавно знаю о твоем конфликте с пожарной охраной. Только мне думается, что это не причина, а повод. Полагаю, тебе не хотелось продолжать там работать, не хотелось так, что ты предпочел пойти служить срочную. Почему?

– Надоело. – Я вкратце изложил свою (или Паркинсона?) теорию насчет старения структур с их неизбежным впадением в окончательный маразм. – Работа не ради результата – ради бумажки. Скучно. И люди там – что ни рожа, то харя…

Стерляжий криво улыбнулся.

– Ответ принят. А почему после армии ты не устроился работать в место, более отвечающее твоим способностям? Скажем, в техотдел московского представительства какой-нибудь иностранной фирмы – ну «Самсунг» там или «Хьюлетт-Паккард»? Зарабатывал бы куда больше.

– И за эти деньги кланялся бы всякому сопляку в белом воротничке? В Водоканале лучше. Эвелина наорет, ты ответишь, вот и скуки нет.

– У нас не заскучаешь, обещаю.

Я промолчал.

– Почему не возражаешь? – спросил Стерляжий с интересом. – Дескать, я, то есть ты, еще не дал согласие здесь работать и так далее…

– Я еще не дал согласие здесь работать, – с чувством повторил я. Помолчал и добавил: – И так далее.

– Ты не круглый идиот, а значит, согласие дашь, – сказал он. – Ты не глупый хитрец, а значит, твое согласие будет искренним. Всему свое время, мы тебя не торопим. Можешь спрашивать, я отвечу.

– Могу я, по крайней мере, узнать, где меня вынуждают работать? – спросил я.

– В Корпорации, – повторил Стерляжий. – В моей группе.