Русский Ришелье

– Да, среди латышек встречаются колдуньи. Их выявляют, ловят и сжигают на кострах.

– Но как же тебя угораздило сойтись с ведьмой? – бесстрастно спросил воевода.

Ивашка тем временем впал в панику. Он всматривался в глубь леса, боязливо озираясь, словно ждал, что из чащи вылезут какие-нибудь упыри или собиравшая грибы крестьянка вдруг начнет насылать на путников порчу.

Иоганн Шталкер сделал паузу, перед тем как ответить на вопрос воеводы. Затем неторопливо и печально начал свой рассказ:

– Я тогда жил в имении своего отца, неподалеку отсюда. Я вернулся в поместье после того, как кончил учиться на юриста в университете в Кенигсберге. Подумывал, где бы сделать карьеру, и отдыхал в отчем доме. Помню, однажды с перепою у меня сильно разболелась голова. Ко мне подошла незнакомая красивая девушка с длинными волосами цвета ржи и вдруг, ни слова не говоря, стала гладить ладонью по волосам, тереть мне виски. Потом, когда мы были уже хорошо знакомы, она призналась, что поступила так потому, что я очень понравился ей. Волшебные прикосновения помогли мне, через пять минут все прошло. Я решил снизойти до хорошенькой рабыни моего отца, избавившей меня от головной боли. Нежно взял ее на руки, отнес на сеновал. Хотите верьте, хотите нет, но я так поступил, ибо по одному ее взгляду почувствовал, что она именно этого и желает. Я оказался прав, холопка нисколько не противилась мне и оказалась уже не новичком в амурных играх. Мы весь день провалялись на сене. Иногда мне кажется, что то был самый счастливый день в моей жизни. Я раздел ее полностью, и когда смотрел на нее после очередного любовного акта, мне казалось, что сама Венера возлежит рядом со мной – так прелестно она была сложена. Вечером, прощаясь, я дал ей три талера – даже свободной женщине никогда не вручат столько за подобную услугу. Видно, Гунта (так звали холопку) околдовала меня. На следующий день я взял из кладовой в отцовском замке изюма и диковинных орехов, которых нет в наших краях, из погреба – бутылку дорогого рейнского вина и пошел искать свою стройную светловолосую чаровницу. Я отыскал ее избу, Гунта была так рада и вину, вкуса которого она раньше не знала вовсе, и орехам, что стала целовать меня. В результате вино и орехи были забыты, а мы долго пробыли на ее кровати, и я даже не обращал внимания, на каком твердом, неудобном деревянном топчане лежу, ведь рядом была моя обнаженная Венера. Мы были словно пьяны, но не от вина, а от любви…

Капитан Шталкер замолк, лицо его стало еще печальнее, казалось, что гнев борется в нем со скорбью. Ивашка курляндского простофилю не одобрял: нашел в кого влюбиться – в холопку! Как будто без любви от такой нельзя утех получить?!

После довольно долгого молчания Шталкер пояснил воеводе, словно выдавив из себя фразу:

– Гунта стала моей постоянной любовницей и оставалась таковою до самой смерти. Мы сожительствовали невенчанно, но почему-то я не чувствовал в этом греха, казалось, что все естественно и должно так и продолжаться.

– Отчего же она умерла?

– Ее соседка, скуповатая вдова Анна, попросила девушку ворожбой и заклинаниями исцелить больную корову. Вначале Гунта отказалась, но после повторной просьбы решила, что попробует. Однако корова все равно умерла. Анна в гневе побежала жаловаться пастору: колдунья сгубила мою единственную коровенку! Гунту схватили, обвинив в колдовстве. Небрежно, словно говоря о пустячном деле, я попросил своего отца, барона, повелеть отпустить девушку. Собственно, я был уверен, что это дело пустячным и является, что все должны понимать: не в меру жадная вдова просто оклеветала моего светловолосого ангела. Но, о ужас, мой отец был непреклонен! А ведь раньше он никогда ни в чем не отказывал мне. Теперь же говорил, мол, эту проклятую колдунью надо сжечь хотя бы для того, чтобы я, его сын, понял, как надо обращаться с рабыней. Обвинил меня в том, что я перестал думать о карьере, не ищу себе достойную невесту, посмел забрать из замка и подарить Гунте одно из колец моей покойной матери.

«Ведьма, околдовавшая тебя, умрет!» – вынес он приговор. Напрасно я говорил, что не смогу без Гунты жить, что прокляну его, если он посмеет убить ее. Отец, выслушав мои угрозы, спокойно сказал: «Вот как. Значит, болезнь сильнее, чем я предполагал. Случится то, что случится, а ты позже поймешь, что я прав, и будешь благодарен мне».

Я выхватил из ножен шпагу. Барон распрямил плечи и старческим голосом спросил: «Хочешь убить своего отца? Действуй, Каин!» Он стоял без движения, я же в отчаянии выбежал из комнаты.

На суде Гунта держалась гордо, словно не рабыня, а госпожа. Она не пыталась отрицать, что лечила людей своими колдовскими прикосновениями. Но вовсю издевалась над судьями. Моего отца аж передернуло, когда Гунта заявила: сын Сатаны в образе немца соблазнил ее и она стала грешить, будто немка, и только звуки латышского музыкального инструмента кокле на время освобождали ее из-под власти немца-дьявола.

Я пытался поймать ее взгляд, но Гунта не соизволила хотя бы взглянуть на меня. Суд наказал ее за дерзость: пастор велел не просто казнить ведьму, как водится, без пролития крови, но сжечь ее на костре из сырых дров, чтоб горела помедленнее.

Я велел слуге седлать коня, собираясь поскакать в столицу герцогства Митаву, к суперинтенданту нашей лютеранско-евангелической церкви, рассказать ему все как есть и уговорить его спасти Гунту, поступить по справедливости. Но когда конь был оседлан, узнал, что казнь состоится немедленно. О, как долго она горела и как страшно орала! Пока огонь пожирал ее прекрасное тело, мне казалось, что я схожу с ума!..

Иоганн Шталкер тяжело вздохнул. Пока он рассказывал об этой трагедии, то сжимал кулаки:

– Днем я, не говоря никому ни слова, уехал на коне в лес. Ночью случился пожар. Вдова Анна сгорела в своем доме вместе с детьми. Она пыталась выбраться из избы, но не могла снаружи открыть дверь – мешало тяжеленное бревно, неизвестно как оказавшееся у входа. Пастора, который велел жечь Гунту сырыми дровами, утром нашли в луже крови, у него было перерезано горло.

Мой отец был полным господином в своих владениях – убийцу пастора никто не искал. Отец ходил за мной по пятам, теперь он извинялся передо мной, просил прощения. Я не произнес в ответ ни единого слова. В отчем доме я оставаться не мог, в Курляндии – не хотел. Выбор был невелик. Либо отправиться за море – в колонии герцога Екаба, либо податься на службу к русскому царю. Ведь государь Алексей Михайлович как раз объявил войну польскому королю и старался привлечь в страну знающих военное дело иноземцев.

– А что, у герцога есть земли за морем? – поразился Ивашка.

– Да. В Америке его светлость купил часть острова Тобаго, а в Африке всего за бочонок рома один негритянский вождь уступил ему небольшую часть своих владений.

Ивашка хотел было полюбопытствовать, где эти Африка и Америка находятся, но вовремя сообразил, что не стоит показывать свое невежество. А воевода Афанасий Лаврентьевич счел необходиым промолвить:

– Ты не ошибся, офицер. Мне приходилось читать, что в Африке нет больших городов, нестерпимая жара, много страшных болезней.

– Бесспорно, это так, – согласился Шталкер.

– А царь Алексей Михайлович умеет жаловать верных слуг. Разве в какой-либо другой стране ты сумел бы так быстро стать капитаном? Разве не обрел в Москве свое счастье?

Шталкер вздохнул и ничего не ответил.

Ивашка посмотрел на небо и заныл:

– Солнце садится, пора костер разжигать, еду готовить. И так с утра ничего не ели, а во тьме много не наготовишь.

– О государевом деле надо думать, – строго сказал воевода. – Солнце еще не село, поедем дальше.

Друйский воевода обратился к Иоганну Шталкеру:

– Я видел, что со вчерашнего дня ты сам не свой, хотя и стараешься никому не показывать этого. Вчера я полагал, что ты сильно беспокоишься из-за того, что мы тайно проезжаем неподалеку от расположения шведских войск. Но теперь я думаю, что тебя, видимо, тревожат мысли об этой Гунте.

– Да, не мысли, воевода. Вчера с утра я был беспокоен от того, что ночью она снова приснилась мне. Но на сей раз не в прошлом!

Ивашка аж вздрогнул от таких слов и подумал: «Как хорошо было быть при князе Иване Андреевиче. Никаких ведьм, никаких поездок по ночным лесам. А государеву делу при том князь служил отменно».

Курляндец между тем продолжил:

– В моем сне мы так же ехали по лесу. Вдруг появилась Гунта, серьезная и встревоженная. Она словно хотела предупредить меня и о чем-то хорошем и о какой-то опасности. Да только говорить не могла. Но теперь мне кажется, что вскоре что-то должно произойти.

– Жаль, что не смогла предупредить, – из вежливости произнес воевода.

Он поскакал вперед, впав в задумчивость. Видя это, спутники не стали отвлекать его разговорами. Ситуация с проводником разъяснилась и Афанасий Лаврентьевич вновь стал размышлять, как лучше выполнить в Курляндии свою миссию. Заметим, весьма непростую. Но ведь и дипломат он был выдающийся! А от его действий зависело очень многое…

Глава II. Обед по-курляндски

Гребцы проворно доставили гостей к берегу. Слуга в темно-красной ливрее с поклоном предложил членам посольства оставить лодку и следовать за ним. Ивашка, доверенный человек князя Хованского, был удивлен. Он полагал, что из Митавы их отвезут прямо в герцогский замок, а оказался в каком-то зверинце. С берега реки Аа[5 - Лиелупе.] хорошо были видны шпили трех митавских церквей (да, целых трех – если до появления на курляндском престоле герцога Якоба Митаву и городом-то мало кто считал, то теперь здесь работало аж двенадцать ремесленных цехов, а население города достигло нескольких тысяч человек).

Неподалеку возвышалась громада четырехбашенного герцогского замка. Не надеясь на башни, его светлость Якоб, герцог Курляндии и Семигалии, окружил замок огромным земляным валом, построенным по нидерландской системе, воздвиг пять бастионов и превратил свое жилище в мощную крепость. Прямо же перед путниками находился небольшой парк, полный всякого зверья.

На поляне резвились изящные олени, меж деревьев важно вышагивал огромный лось с ветвистыми рогами, в большой клетке клекотал орел. Роскошно одетая дама средних лет с утонченными чертами лица и чуть полноватой, но все еще привлекательной фигурой, смеясь, кормила какую-то экзотическую птицу.

– В саду его светлости живет немало разных зверей, – с гордостью пояснил слуга.

– Я видел и не такое, – с нарочитой небрежностью ответил Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. – В зверинце у моего государя живут тигр из далекой Азии, снежный барс с самых высоких гор мира, белый медведь.

– Может, вы оговорились, ваше превосходительство? – нерешительно переспросил слуга. – Белых медведей не бывает.

– Они живут на севере, где холодно даже летом, и шкура их белее снега, – пояснил Афанасий Лаврентьевич.

Слуга почтительно умолк.

Внезапно важная дама, которая кормила птиц, радостно воскликнула: «Эйленбург! Эленбург!» – и поспешила навстречу улыбающемуся господину в запыленном дорожном костюме.

– Не спешите, Эйленбург, сначала расскажите все новости мне. Давно ли вы выехали из Берлина? Здоров ли мой брат, великий курфюрст Фридрих Вильгельм? По-прежнему ли он селит на своих землях все новых и новых переселенцев и намного ли увеличилось число его подданных? Надеюсь, сам он не пошел на войну в Польшу, а лишь послал воевать генералов? На войне ведь его могут убить…

Флегматичный Эйленбург не мог отвечать на ее вопросы, так как говорливая дама не давала ему и слова сказать. Без умолку тараторя, она удалялась в противоположную от Ордина-Нащокина сторону. Вскоре путешественники перестали слышать ее голос.

– Кто это? – полюбопытствовал посол. – Кавалера, с которым беседовала ее светлость, герцогиня Курляндии и Семигалии Луиза-Шарлотта, я впервые вижу.

– Его превосходительство фон Эйленбург – посол курфюрста Бранденбурга и Пруссии.