Короткая зима. Сборник рассказов

– Я к Итальянцу? Едем? Он что-то закис в своём микрорайоне. Сюда, в Москву, ехать не хочет, говорит, чтобы мы поискали других дураков.

– Дин, ты как? Едем? – поинтересовался Феникс.

– Едем! Я за все ваши начинания, в одного из вас я стремительно влюбляюсь, другой – загадочный тип, значит, и третий не должен подкачать.

Итальянец стоял на втором этаже у открытого настежь окна над прорубленной в сердцевине длинного девятиэтажного дома аркой. Арка сокращала жильцам путь в магазины шаговой доступности, хотя, по большому счёту, их всех нужно было отправлять в обход, чтобы они стали поджарыми и трезвомыслящими. Доступность сильно развращала жильцов. Прямо под окном Итальянца синими пластмассовыми буквами гордо красовалась вывеска «Фотограф рЕмонт обувИ». Собственно, это были две вывески двух соседствующих заведений, выполненные в одном стиле, а «Фотография» давно потеряла окончание «ия».

«Весь этот микрорайон плох, очень плох, – думал Итальянец. – В нём только измученный строительством былой ландшафт, вокруг ни закоулочка, ни потайной двери, ни флигелёчка, ничего, сплошные прямоугольники да ячейки, и я живу именно здесь». С этими мыслями он взял со стола сырое куриное яйцо, рисованию которого в школе акварели Андрияки в Гороховском переулке могли бы посвятить годы обучения, и беззастенчиво бросил его вниз прямо под ноги случайному прохожему, направляющемуся в магазин, никаких других вариантов движения у него здесь всё равно не было. Яйцо ожидаемо скучно разбилось об асфальт, но вот желток, желток, совершив в воздухе невероятную траекторию, каким-то чудом попал точно в рот говорящему по телефону мужчине, и он его проглотил. Восхищённый Итальянец не стал прятаться, как когда-то в детстве, тогда он проделывал те же самые пакости, но, к сожалению, не мог в полной мере насладиться результатом и ограничивался матом и проклятиями за окном. Так вот он не двинулся с места и принял удивлённый вид, хотя перещеголять в этом прохожего ему всё-таки не удалось. «Это мальчишки с крыши бросают, – сочувственно произнёс он. – Балуются, мне однажды прямо на голову попало, когда высунулся покурить. Черти! Когда-нибудь я доберусь до них. А может быть, вместе сейчас добежим и застанем их на крыше? Давайте, а? – с надеждой в голосе предложил Итальянец, и прохожий согласился. – Код 192, я вам открою, вызывайте лифт, встретимся на последнем этаже!» И он исчез из окна. «Какой триумф! – бросая своё тренированное тело через ступеньку, думал он. – Всё-таки район как район и здесь бывает интересно. Всё дело в людях. Погоня!» Они встретились на последнем этаже, чердак был открыт, и напарники вывалились наверх. Никого. Побежали по длинной крыше, заглядывая за углы. Никого. Наконец, заглянув в последний из девяти выходов, где дверь и люк в подъезд были тоже открыты, они остановились. «Ушли. Уф! А неплохо мы пробежались. Но они быстрей, молодость, и плюс у них была фора, да?» Прохожий за всё это время не произнёс ни слова. Пакостный желток внутри видимо всё ещё не давал ему покоя, он даже не ругался. Они ещё покурили на залитой битумом прожаренной крыше. Посмеялись, а через полчаса происшествие превратилось в законченный анекдот, который ещё несколько лет гулял по району. «Идёт мужик в магазин мимо третьего дома, разговаривает по телефону…» В общем, здорово было!

Итальянец, а звали его Вася, достал из кармана телефон и набрал Кольке, Николаю Ивановичу, и позвал его в гости, ссылаясь на тоску и лёгкую депрессию, а узнав, что и Феникс, и какая-то молодая красотка ошиваются рядом с ним на Петровке, усилил давление и настоял. Здесь важно было не пережать, тяжёлую депрессию Колька раскалывал как орех, тоску же принимал на веру. Всё, жду!

В ожидании гостей Вася устроился у окна и обозревал небесный свод, в комнате из хороших колонок звучал «The Beatles», под окном вывеска «Фотограф рЕмонт обувИ» отливала синим.

С трудом найдя место и припарковав машину на тротуаре, а надо сказать, район был спроектирован и построен тогда, когда ещё никто из архитекторов не предполагал, что машина – это обычное дело, Николай Иванович освободил влюблённых с заднего сиденья. Размяв кости, все посмотрели вверх. Одной рукой подперев щёку, другой рукой им приветственно махал из окна тот самый, легендарный фотограф РЕмонт ОбувИ. Дине он тут же понравился.

– Он мне нравится. Хорошенький такой, грустный. Мы ведь сможем ему помочь?

– Подожди, ты ещё не знаешь, что это за жук. Вот и вывеской на итальянский манер обзавёлся, смущает умы, – достаточно громко сообщил Феникс, чтобы и Вася, сидящий в своём окне, его наверняка услышал.

– Так вот почему он Итальянец, всё дело в вывеске! – восторженно воскликнула Дина. – Вот это вы дураки!

– По счастливому совпадению, он действительно фотограф, – ухмыльнулся Николай Иванович. Это может его оправдать.

Первое же, что бросалось в глаза в квартире, это синяя буква «и», прикрученная к стене и дополненная красочным многоточием. С противоположной стороны на всех смотрела такая же синяя буква «я». В углу стоял свёрнутый полосатый матрас. На полу валялись персидские подушки, а к стенам жались стулья и табуретки.

– Посмотри на них, – сказал Итальянец, обращаясь к Дине, и обвёл рукой кухню, куда проскользнули и уже хозяйничали Феникс с Колькой, – это мифологические существа, неужели ты не видишь? Я ещё бегал по двору с пластмассовой сабелькой, когда Кольку уже звали Николаем Ивановичем. А Феникс? Он даже ничего не скрывает.

– Что не скрывает? – спросила она, наблюдая за ловкими движениями Феникса, который буквально порхал по кухне.

– То, что он птица, конечно.

– Хм, ты шутишь.

– Шучу, шучу.

– Сегодня хочу вас всех запечатлеть на бумаге, отказа не принимаю, – тут же во всеуслышание объявил Вася. – Теперь у меня есть вишенка на торте.

– Ну вот и открылось, зачем ты нас зазвал, творческий зуд вперемешку с ленью, – поставил свой диагноз Николай Иванович.

– А зачем у тебя столько стульев? Прямо концертный зал, – спросила Дина.

– В полнолуние читаем прозу. Сюда набивается много народу. Интересуются. Держат руку на пульсе.

Через час Вася окинул взглядом компанию. Феникс сидел на табуретке с прямой спиной, говорил что-то и трогал людей за душу. Дина, обложившись персидскими подушками, устроилась в углу, Николай Иванович, закинув ногу на ногу, сидел на стуле у окна, курил папиросу и стряхивал пепел в хрустальную пепельницу.

– Скоро солнце завалится за дом и его уже будет не достать. Братцы, давайте сделаем один, только один снимок, – вдруг встрепенулся Вася. – Пойдём на крышу, а? Давайте, давайте, поднимайтесь, ленивцы, а то я не могу уже больше плакать от твоих рассказов, Феня.

Наверху Вася рассадил всех на стульях. В центре сидела Дина, по сторонам от неё Николай Иванович и Феникс. Наконец Итальянец окончательно справился с настройками, установил на фотоаппарате задержку времени, нажал на кнопку и с разбегу упал на руки сидящим. Стая птиц вылетела из-за фотоаппарата, вездесущие голуби, съёмка закончена.

Перед рассветом Вася закрылся в ванной с красным фонарём, фотоувеличителем, химикатами, фотобумагой, лоточками, катушками и вышел только с первыми лучами солнца, карабкающимися по стене соседнего точно такого же дома. Все уже собирались расходиться. Пока гости сидели на кухне и пили кофе, Итальянец незаметно положил Дине в рюкзачок запечатанный конверт. Пора прощаться. Дина, Николай Иванович, Феникс помахали ему из машины руками и тронулись в путь.

– Дин, тебе куда? – спросил Николай Иванович.

– Я бы никогда с вами не расставалась, – отозвалась Дина, прижимаясь к плечу Феникса и обняв его обеими руками, – но нужно хоть немного поспать перед занятиями, иначе я совершенная котлета и ничего не понимаю, а мне обязательно нужно сегодня попасть на вторую пару. Я живу у метро Кантемировская, улица Медиков дом 6, там рядом красивый Борисовский пруд, я там всегда гуляю…

Через полчаса Дина уже спала в своей постели одна.

Утро выдалось не из лёгких. Разум предлагал Дине сдаться и никуда не ходить, но холодный душ, варёный кофе – и вот уже румянец вернулся на щёки, а воспоминания вчерашнего дня закрутились в голове. Сев в маршрутку, потом в метро, через каких-то сорок минут она уже была в институте.

– Привет! – окликнула её Нина, одна из подружек, с кем они вчера гуляли по Неглинке. – Ну как всё прошло? Что за парень? Давай, колись.

– Да всё хорошо, Нин, не до рассказов сейчас, спать охота.

– Ууу… спать охота? Что-то ты темнишь, Динка, ну да ладно, ладно, не хочешь, не говори. Потом всё равно не удержишься. Дай тогда что-нибудь зажевать, а то тащит от меня папиросами.

Дина порылась в рюкзачке, но так сразу в нём ничего и не найти, пришлось вытряхнуть всё содержимое на подоконник. Нашлись мятные леденцы, и нашёлся какой-то конверт.

– На, Нин, пара леденцов осталась, и дай, пожалуйста, покоя, голова совсем не работает, ладно?

Конверт был запечатан и непонятно откуда взялся. Сон как рукой сняло. Она ещё немного повертела его в руках, посмотрела на просвет, надорвала и достала маленькую фотографию…

К полудню Вася наконец-то выспался, хорошенько потянулся и ловким кувырком встал на ноги. Ещё раз потянулся, пару раз совершил амплитудные движения корпусом и свернул матрас, водрузив его на законное место в углу. В ванной всё ещё горел красный фонарь, забыл выключить. На леске сушился большой отпечаток вчерашней фотографии. Итальянец аккуратно снял его и отнёс к окну.

– Ну что ж, всё, как я говорил.

На фотографии слева направо были изображены голубь, он расправил крылья и полностью закрыл лицо Феникса, потом Дина, смеётся, а вот и Николай Иванович чинно забросил ногу на ногу и разминает папиросу, выглядит, кстати, лет на тридцать моложе, удачно лёг свет. Ну а всю картину в конце концов перечёркивает горизонтально левитирующий Вася, застигнутый в полёте одной пятисотой секунды.

– Я же говорил тебе, Динка. Мифологические существа!

    2016г.

Свобода

«Господи! Как он это сделал?» – ночной рабочий Московского метрополитена Костя Шаталин глазел на белоснежный купол станции метро «Киевская». Там ещё мгновение назад висел одинокий воздушный шарик, доверху наполненный гелием. Свою способность смотреть выше головы Шаталин развил самостоятельно, трудолюбием и последовательностью, ну и костоправ постарался, и Костя круглосуточно ходил с вздёрнутым вверх подбородком. Потому только он и заметил, что шарик исчез. Остальным не было до этого никакого дела.

Зелёный шарик висел под куполом уже три недели, поглядывая на людей с недоступной им высоты. Заступая на смену, первым делом Костя шёл его проведать и, находя на прежнем месте, с лёгким сердцем начинал работу. Казалось, что если шарик вдруг исчезнет, то и с ним случится что-то нехорошее. Конечно, и раньше бывало, отпущенные чьими-то руками шарики висели над головами, но к ним он так и не успевал привыкнуть, через несколько дней они сдувались и опускались вниз.

За мгновение до возгласа «Господи!» Шаталин находился как раз в вестибюле с шариком. Погрузившись в работу, он ненадолго упустил его из виду, всего-то мгновение, но именно тогда шарик исчез с десятиметровой высоты, а ещё через секунду начал покидать пределы метро. Ночью не так много пассажиров, и только небольшие группки и отдельные представители движутся в рваном интервале по эскалатору. Последние электрички с Киевского вокзала тоже давно ушли, увозя в себе редких порядочных граждан. Костя быстро огляделся и краешком глаза зацепил сворачивающего к турникетам на выход молодого высокого парня, в руках тот держал зелёный воздушный шарик. Не раздумывая, Костя рванул следом, но долгой погони не получилось, парень стоял тут же на улице и, запрокинув голову, наблюдал за улетающим шаром. «Как ты это сделал?» – пролепетал Костя. – Как?» Была бы у него сейчас шапка, он бы её непременно заломил, а так только потёр лоб и глазел, глазел вверх.

Феникс скосил глаза на говорящего невысокого человека в рабочей одежде сотрудника метро. «Прости, друг, а что такого? Что тебя так тревожит? Ну, шарик, ну, улетел, а там бы он висел как рыбья кость в горле, и рыба давно не жива, и человек скоро мертвец. Никому не хорошо, заточение какое-то», – и он протянул Косте только что открытую пачку с выдвинутой вперёд сигаретой, так что Косте не пришлось неловко ковыряться и заминать грязными пальцами белые фильтры. Костя вообще был человеком тактичным и избегал лишнего общения и всяческих неудобств, связанных с другими людьми. Ему было хорошо и спокойно жить у себя в голове. «Прямо ты, Кость, интроверт какой-то», – любил подшутить над ним его начальник, усатый человек с высшим образованием, справедливо занимающий соответствующую должность.

«Скажи, как ты это сделал?» – прикурив, вернулся к мучившему его вопросу Костя. Только что-то из ряда вон выходящее могло заставить его заговорить с незнакомцем, гнаться за ним, да ещё и настаивать на ответе. «Это совсем не важно, – отмахнулся Феникс, – взял да достал». Костя не нашёлся, что сказать, требовать ответа в третий раз уже было как-то глупо, и они оба замолчали, стояли, смолили сигареты и глядели на отбывающий с вокзала шар, а он уже поравнялся с вокзальными башенными часами и там проводил свободное время, выбирая направление ветра. Было такое впечатление, что воздушный шарик сам управляет своим полётом и несуществующим ртом плюёт на все законы природы, если только они не совпадают с его собственными желаниями. «Бросал бы ты свой метрополитен, – вдруг ни с того ни с сего заявил Феникс, – подземка она и есть подземка». С этими словами, ничего больше не объясняя, он окончательно вышел в город. Шарик уже был далеко и, кажется, определился с направлением.

«Смотрите-ка, шар!» – оживилась старая женщина. Шарик завис на уровне пятого этажа, прямо напротив открытого окна Щербениных. Екатерину Андреевну сегодня не ожидало ничего, и ничего не ожидало её завтра. Да и Щербениных как множественного числа здесь уже давно не водилось. Все умерли или разъехались по своим домам и состарились там. Восемьдесят пять лет не шутка, а гораздо больше, если здравый, ироничный ум не покинул вас. «Кажется, я могу до тебя дотянуться», – Катя перегнулась через подоконник, протянула руку к белой шёлковой ленточке и забрала гостя в дом. Попав в комнату, Шарик тут же прижался к потолку и выглядел заключённым в тесную коробку. «Где же ты летал? Ну ладно, ладно давай только попьём чай, и я верну тебя назад. Просто поговорим. Хорошо?» Лёгким ветерком из окна шарик снесло к чайному столу, и Катя повязала его ленту на спинку стула. Теперь всё стало намного радостней, когда роли уже распределены и предвкушается чаепитие и ночная беседа, в конце которой всем отпущена свобода.

Последний год окно исправно дышало, но лёгкие уже не работали в полную силу. Необратимая болезнь комнаты – такой диагноз поставила своему жилищу Катя. И какой же подарок этот шар! Всё заиграло, преобразилось, отряхнуло пыль. Воздух изменился, насытился жизнью. «Всё будет к утру, дорогой мой шар. Ты полетишь, и я не отстану», – сказала Катя, открывая шкаф с зеркальной дверцей, где один к одному висели её наполовину забытые платья и костюмы. Тёмные она сдвигала в сторону, не глядя, даже не пробуя их примерять, она слишком хорошо изучила их за пятнадцать лет старости. Среди прочих нашлось одно заброшенное рыжее платье в белый горошек. Это подойдёт.

Стол был накрыт белой скатертью, слишком долго пролежавшей в сложенном виде в шкафу, так долго, что прямоугольные складки теперь было бы сложно разгладить, может, только очень современным утюгом. На столе скоро появились две чашки с синим ободком, печенье «Юбилейное» в хрустальной вазочке, а под ним на дне россыпь забытых конфет с высохшим побелевшим шоколадом. Разговор отчего-то не шёл. Кате просто необходимо было начать первой, но она нервничала, стараясь разгладить рукой неловкие складки на столе. Наконец на кухне вскипел и пронзительно засвистел чайник, дав сигнал отменить всякую неловкость. Она смеялась, глаза горели, люди оживали и рассаживались в дышащей полной грудью комнате, их было не так много, тех, с кем она хотела бы говорить. Иногда её вдруг уносило, она замолкала на полуслове, встречала весну, уходила в осень, пролетала лето и мчалась на мотоцикле. Такая долгая жизнь.