Кристаллы Иркамы

без Божественной искорки Свыше.
только вижу в глазах твоих пламя комет,
пролетающих в полночь над крышей.
Только вновь осторожная поступь берёз
прокатилась Измайловским парком.
Мы любили друг друга взахлёб и всерьёз,
а теперь мы не свечи – огарки.
Обожжённые вскользь фиолетовым днём
под весёлые звуки свирели,
мы с тобой мотыльками неслись над огнём,
но пока от любви не сгорели.
Но пока ещё слышен метронома звук
и стремление к небу и звёздам.
Наш полёт превращается в замкнутый круг,
и я снова дарю тебе розы.

«Обрывки грязных словоблудий…»

Обрывки грязных словоблудий,
как птицы реют надо мной.
И ноты солнечных прелюдий
пронзает тяжкий волчий вой.
Ищу покой, но вместе с потом
исходит злоба из меня.
Я стал советским идиотом,
и всё прошу:
– Огня! Огня!
На грани небыли и были
я распластался в небесах
в клубах слепой вселенской пыли,
но вижу свет на полюсах
не мной погубленной планеты,
не мной распятого Христа.
Я знаю, есть спасенье где-то,
лишь душит душу немота.
Мне Бытие терзает разум
никчёмным смыслом суеты.
Успеть бы лишь сказать ту фразу,
что ожидаешь только ты
на мелком нашем островочке
среди словесных грязных струй.
И не хочу я пулей – точку…
Хочу как точку – поцелуй!

«Сегодня госпожа Нае… бабулина…»

Сегодня госпожа Нае… бабулина
нам объявила бум очередной.
и в память космонавта Хабибулина
летать финансы будут над страной.
Всему виной Хохляндия и Сирия,
а с ними злополучный дядя Сэм.
Мечтаю съесть хотя б кусочек сыру я,
но есть эмбарго без каких-то схем.
А эта госпожа Наю… баулина
лукаво мстит масонскому кремлю.
И не пьяна, и, вроде, не обкурена,
а чушь несёт!.. но я всему внемлю!
Вчерась пошёл в обменку: там за долларом
стоит народ с усмешкой на губах,
мол, кровь сдают за зелень даже доноры,
а нам пора подумать о гробах.
Ведь в кризисное время на российские
не купишь ничего, к тому же – гроб!
А кремлядь так доходчиво витийствует
и всё за толерастность… что б ей… что б…
Ну, ничего, мы вылезем из кризиса
с америко-масонской госпожой.
И наш Айфончик-Дима так напыжился
и шарит у неё под паранджой.
Но строго госпожа Наи… биулина
вдруг погрозила пальчиком ему.
Встаёт страна – расхристана, обуглена,
бредут банкиры
весело
в тюрьму.

«Лекарственной болью октябрь полыхает…»

Лекарственной болью октябрь полыхает,
октябрьской болью заполнился ум.
И как ни крути, видно, так уж бывает,
что запах лекарства исходит из дум.
Из дум головы. Не из дум Горсовета,
ведь всем думакам на Москву наплевать.
И боль не проходит. Но, может, с рассветом
я снова смогу над страною летать.
Надсадную боль разметав, словно листья,
я крылья расправлю и снова взлечу,
увижу, как звёзды в пространстве зависли,
и в небе меня не достать палачу.
Но где-то там город, мой ласковый город,
давно захиревший от дум думаков.
Он, в общем-то, стар, но по-прежнему молод.
Мы вместе с Москвой не выносим оков.
Оков словоблудья и думского гнёта,
пора бы столице встряхнуться и жить!
Москва никогда не забудет полёта.
Летать – значит всех и прощать, и любить.