Утесов. С песней по жизни

Леонид знать не знал, кто такой Поляков. Но поскольку ещё не было продано ни одного билета, то ответил отрицательно. Парочка удалилась, ничего не купив. Через некоторое время еще кто-то обратился с таким же вопросом, потом еще… В конце концов Утесову это надоело и, когда очередной театрал спросил, взял ли Поляков билеты, он ответил:

– Взял.

– Тогда дайте мне два места рядом!..

И торговля пошла как по маслу. Всем хотелось оказаться поближе к загадочному Полякову.

Позже удалось выяснить, что ветеринарный фельдшер Поляков считался местным законодателем вкусов. Ему слепо подражали. Если он шёл на спектакль, то и другие считали своим долгом пойти.

* * *

Разухабистый, порой оскорбительный тон газетных рецензий был тогда в порядке вещей. Херсонские газеты писали про Утесова, когда он начал работать в местном театре:

"Уй, кто ж его не знает?

Одесский смешняк и каламбурец!..

Пьёт, так сказать, из маленького, но собственного стаканчика. Помимо родного языка, г. Утёсов превосходно владеет языком персонажей Юшкевича.

Любит уверять, что бросит современные анекдотики и куплеты и посвятит себя серьезному искусству.

Только раньше хочет сколотить состояние, по крайней мере в полмиллиона.

Это будет ещё не скоро".

Упоминаемый здесь Семён Соломонович Юшкевич – сравнительно популярный в то время прозаик и драматург. Спектакль по его пьесе "Miserere" шёл даже в Московском Художественном театре. Излюбленные персонажи Юшкевича – мелкие торговцы, еврейская беднота. Пьесу "Повесть о господине Сонькине" Утёсов выбрал для своего бенефиса в Херсоне, а позже уже и в Ленинграде.

Просто диву даёшься, слушая нытьё современных театральных режиссёров: ах, совершенно нечего ставить! Положение в драматургии катастрофическое – нет хороших пьес, остроумную комедию днём с огнём не сыщешь… В результате на сценах появляется сущая чепуха, написанная полными "чайниками", или режиссёры позорят свои седины, сочиняя невнятные композиции из смеси Аристофана и Чехова… Нет, господа, вы ленивы и нелюбопытны. На самом деле существует много прекрасных пьес, написанных и до революции, и после. И хранятся они не где-нибудь на пыльных чердаках или в подвалах, а имеются в крупных библиотеках. Нужно только побольше читать, если не режиссёрам, то по крайней мере завлитам. Взять хотя бы "Повесть о господине Сонькине". В наши дни её поставить было б не стыдно. Это прекрасная комедия, точнее всё-таки сказать, трагикомедия, с яркими характерами и уморительными ситуациями. Многие мизансцены сродни эстрадным миниатюрам наивысочайшего качества.

К сожалению, рассказать об игре актёра в спектакле практически невозможно, даже если его видел. Это получается, как в том одесском анекдоте: «Я Карузо не слышал, но мне Рабинович показывал». Да, остались на пожелтевших страницах газет восторги критиков, но самая лучшая рецензия не заменит посредственную съёмку. А телевидения тогда не было. Поэтому об уровне актёрской игры остаётся только догадываться. В этом могут помочь отрывки из пьесы. В данном случае речь идёт о «Повести о господине Сонькине», где Утёсов играл заглавную роль – скромного конторщика, живущего на жалкие гроши. Однажды он купил лотерейный билет, и теперь всё семейство – у него есть жена, мать – живёт в предвкушении удачи: вдруг повезёт и билет выиграет. Они уже на все лады обсуждают эти радужные перспективы. «СОНЬКИН. Какой вы надоедливый человек, Пузис. Подождите! Мне сейчас пришла в голову совершенно новая мысль. Скажите, мамаша, что это за фамилия Сонькин? Где это папаша выкопал такую фамилию? Прямо насмешка какая-то. Придумали женскую фамилию, и я должен её всю жизнь носить. Мамаша, знаете, как только я выиграю двести тысяч, я сейчас же начну хлопотать о разрешении переменить её. (Грызёт ногти). Безобразие! Сонькин! МАНИЧКА (в восторге). Как ты это хорошо объяснил мне, дусик! Почему Сонькин, мамаша? МАМАША (с досадой). Что вы пристали ко мне? Виновата я, что моего мужа звали Сонькиным? МАНИЧКА. А с кем же мне говорить, у кого спросить? Ведь есть такие хорошие, приятные фамилии! Например, (произносит с чувством) Гольдштейн или Зильберман, или Эдельман, или Гринштейн! И вдруг Сонькин! Нет, дусик, ты в самом деле переменишь фамилию, если выиграем. Но какую мы выберем? МАМАША. А я говорю, что лучше Сонькина нет фамилии. Всю жизнь её носила и даже не чувствовала неприятности. МАНИЧКА (аристократически). Вы не чувствовали, мамаша, а что вы можете чувствовать? Я – это другое дело. Я так чувствую, что могу даже расплакаться. (К Сонькину). Дусик, например, Эпельбаум? (Произносит с чувством). Мадам Эпельбаум. Пузис, правда, красиво? ПУЗИС. Для меня, скажу откровенно и окончательно, самая лучшая фамилия это Ротшильд. Если уж менять, то только на Ротшильда. По крайней мере имеет вес. СОНЬКИН (грызёт ногти. Осторожно). А если бы, господа, я предложил – Верещагин? МАМАША. Верещагин? Что это за фамилия Верещагин? Даже испугаться можно такой фамилии. ПУЗИС (решительно). Не годится! Не раздумывая долго, Сонькин, выбросьте её из головы! МАНИЧКА (нежным голосом). Рубинштейн, дусик, Рубинштейн! СОНЬКИН (отмахивается). Подожди, мамочка! Как, Верещагин не нравится? Ну хорошо, так могу назваться и Животовским. Абрам это Анатолий, и вместе выйдет Анатолий Животовский. Замечательно! Удивительно и замечательно! (Ходит важно по комнате. Ерошит волосы). Анатолий Животовский, Анатолий Животовский! МАНИЧКА. Ах, как красиво! Дусик, а как обо мне скажут? Вот идёт мадам Животовская! Я в восторге! Согласна!»

И вот, казалось бы, невозможное свершилось – выиграли. Богатое семейство Сонькиных решает покинуть свою халупу и переехать в гостиницу «Европейская». Главу семьи послали снять номер, но вскоре он возвращается совершенно обескураженный. «МАНИЧКА. Дусик пришёл, дусик пришёл! (Быстро идёт к нему). Ну что, снял комнаты? Ждёт нас автомобиль? Одевайтесь, мамаша. СОНЬКИН (смущён. Всё ещё подавлен случившимся). Подождите, мамаша, одеваться, не спешите ещё! Автомобиль? Да, ждёт. (Ерошит волосы). Конечно, ждёт. (Заикается). То есть, я хотел сказать, что не ждёт. МАНИЧКА (испуганно). Как не ждёт? Может быть, что-нибудь случилось? СОНЬКИН. Случилось! (Грызёт ногти). То есть не случилось, то есть я хотел сказать, что случилось. (Все с беспокойством окружили его). МАНИЧКА (страдальческим голосом). Что случилось, что? МАМАША. Дай мне его, Маничка, спросить. Я же его лучше знаю, чем ты. МАНИЧКА. Вы уже опять некстати вмешались. Не мучьте меня. Дайте мне его спросить. МАМАША. Я его родила, воспитала, а ты его лучше знаешь! Абрамчик, скажи, своей дорогой мамаше, что случилось? СОНЬКИН (грызёт ногти. Смотрит в землю). Случилось, дорогая мамаша, что я комнат не снял. МАНИЧКА (вскрикнула). У меня в глазах потемнело. Как ты меня пугаешь! Посади меня. Подумай, дусик, госпожа парикмахерша шёпотом разговаривала со мной, чтобы у меня, не дай Бог, голова не разболелась, а что ты со мной делаешь? Почему же ты комнат не снял? СОНЬКИН (грызёт ногти. Подавленно). Почему? А что я могу сделать, если… мне стыдно? Ты думаешь, Маничка, это так легко: поехал, снял. Ничего подобного! Это дома легко… Во-первых, не поехал, а закоулочками пробирался, чтобы не встретиться со знакомыми… МАНИЧКА. Закоулочками! Слышите, мамаша, закоулочками: а извозчика, а карету, а автомобиль ты не мог взять! СОНЬКИН. Но если мне стыдно! Ты думаешь, это так просто взять автомобиль» А от «Европейской» у меня даже голова разболелась. Это дома легко говорить об «Европейской». Разве это дом – это же дворец! Кругом балкончики, балкончики… Я насчитал двадцать балкончиков. И всё кареты, кареты, генералы, автомобили. Ты думаешь, туда так легко войти? А швейцар? Ведь у входа стоит швейцар? Но какой! Я ещё не видел таких швейцаров. Настоящий великан. И такой строгий с виду. Два часа простоял я против гостиницы и так и не вошёл. Как это тебе нравится, Маничка? Такой дурак, такой трус, такой Сонькин должен был выиграть двести тысяч. Кого ты боишься? Швейцара? Швейцара боюсь. Здесь дома я бы его не испугался, но как его заманишь сюда? Вот тебе и Сонькин! МАНИЧКА (решительно). Так я поеду! (К Сонькину). Ты пока пригладь волосы. Мамаша, одевайтесь. Мы швейцаров не боимся». Далее идут смешные эпизоды с дальними родственниками, которые не видели его годами, а теперь всякими правдами и неправдами пытаются выцыганить у Сонькина значительные суммы. Приходит хозяин, предлагающий стать ему компаньоном. В классную гостиницу семья всё-таки переехала. Сонькин получил в банке выигрыш наличными, принёс их в номер, стал пересчитывать, и тут выяснилось, что от баснословного богатства он рехнулся. Дело к тому и шло. «СОНЬКИН (кричит взволнованно). А помните, Пузис, как часто у меня денег на папиросы не хватало… Никогда как следует выспаться не мог. Дядя Моисей по субботам бывало приходил, а я ему ничем не мог помочь! А теперь… (Вдруг нетерпеливо). Довольно считать, Маничка, не хочу больше! Всё равно никогда не сосчитаем. (Перебирает нервно бумажки). Эти десятки, сотни тысяч, эти миллионы! МАНИЧКА. Дусик, солидно, спокойно, ты мне мешаешь. СОНЬКИН (у которого подёргивается лицо). Да, солидно, а что мои ноги под столом делают? А что мои руки делают? Смотрите! (Весь извивается). Всё во мне танцует. Пузис, вы думаете, от жадности, вы думаете, что мне деньги нужны? Что мне деньги! От радости во мне всё танцует. Я могу все деньги раздать! Сколько я вам обещал? Десять тысяч? А я дам вам пятнадцать. А вам, Беленький, сколько нужно, чтобы быть счастливым? Десять тысяч? Берите! Все, кому нужно, берите у меня! Все маленькие, забитые, несчастные идите ко мне. (Бросает деньги). Никто не знает Сонькина, как я его знаю. (Мамаша хватает его за руку). Не мешайте, мамаша. Я людей делаю счастливыми… (Бросает деньги). Берите, Пузис, эти тысячи! Беленький, и вы, и вы! Зовите всех сюда!..»

P.S. В московском зимнем театре "Эрмитаж" был поставлен спектакль по пьесе С. Юшкевича "Комедия брака". Он не имел успеха, несмотря на то, что главную роль исполнял один из самых одаренных российских комиков Борис Самойлович Борисов. Автор пьесы приходил на очередной спектакль, видел, что сбора практически нет, и шёл плакаться в жилетку к Борисову:

– Знаешь, Боря, если бы "Комедию брака" ставил Санин, был бы успех.

И уходил. На следующем спектакле опять нет ни сборов, ни успеха. Юшкевич снова приходит к Борисову и говорит:

– Знаешь, Боря, если бы декорации писал Коровин, был бы успех.

После следующего спектакля всё повторяется. Опять Юшкевич идёт к Борисову и начинает ныть:

– Знаешь, Боря, вот если бы…

– Знаешь, Сеня, – не выдержал однажды Борисов, – вот если бы эту пьесу писал Гоголь, был бы успех.

* * *

"Это было в Одессе в 1914 году. Я вскочил на площадку трамвая. Купил билет. К рядом стоящей женщине подошёл кондуктор. Она хватается за карман и обнаруживает пропажу кошелька. Начинает дико плакать. "Сколько денег было у вас?" – спрашиваю я. "Двадцать копеек", – говорит она. Я даю ей 20 коп. Она покупает билет. Кондуктор уходит. "Отдайте мне кошелек тоже", – говорит она. Леонид Утесов."

P.S. Этот рассказ Леонид Осипович собственноручно вписал в "Чукоккалу" – рукописный альманах Корнея Ивановича Чуковского, в котором оставляли автографы многие его именитые знакомые заходившие на огонёк. Поскольку детство, юность и молодость К. И. Чуковского прошли в Одессе, Леонид Осипович считал его своим земляком. Они дружили всю жизнь. Когда Утёсов бывал в переделкинском Доме творчества, Корней Иванович часто зазывал его к себе на дачу, чтобы артист устраивал импровизированные спектакли. При этом между ними происходил примерно такой диалог. Чуковский говорил:

– Утёсик! Приглашайте публику и начинайте спектакль.

– А почему вы не приглашаете свою детскую аудиторию?

– Это опасно. Никогда заранее не знаешь, что способен сказать одессит.

– Тогда вы не знаете, что можете сказать вы сами, – парировал Утёсов.

* * *

В Одессе началось серьёзное увлечение Утёсова сценой. Он работал во многих маленьких театральных труппах, которые кочевали по Украине. Гастрольная жизнь артистов, ох, как нелегка. Она никогда не была и не будет легкой. Он ещё в юности убедился в этом, поколесив с цирком. Однако у Леонида Осиповича был такой характер, что он не любил вспоминать про горести и заботы. Считал, они проходят, забываются. Гораздо приятнее вспоминать веселые моменты жизни, пускай даже таковыми они кажутся лишь из прекрасного далека. А не тогда, когда неизвестно, что впереди…

В Геническе к труппе театра миниатюр, в котором играл Утёсов, присоединился эстрадный танцор Минцельмахер. Он всегда выступал под псевдонимами, причём менял их в зависимости от "национальной" принадлежности танца. В кавказских плясках выступал как Мицелидзе, в русских – Муратов, в румынских был Муцунеску…

Сборы в Геническе были хилые, и Утёсов почему-то решил, что больше всего местную публику привлечёт экзотический негр. (Это отчасти подтвердилось). Леонид подбил танцора на совместную авантюру, и они выпустили афишу, на которой было написано, что выступает Джон Джонсон из Бразилии.

Два вечера они успешно морочили людям головы – загримированный негром Минцельмахер танцевал, а конферансье Утёсов рассказывал зрителям о Бразилии, расположенной "на юге Африки".

Перед третьим представлением в театре неожиданно появился пристав, потребовавший вызвать Минцельмахера. Когда тот появился, загримированный только наполовину, пристав спросил:

– Вы что – негр?

– Нет, еврей.

– Почему же тогда выступаете негром?

– Я не имею право на жительство, но право на грим имею в каждом городе.

Проглотив эту дерзость, пристав спросил:

– А почему пишите, что вы из Бразилии?

– Это правда. Я жил в Одессе в гостинице "Бразилия".

– За обман властей я запрещаю ваши выступления, – подвел итог беседы пристав. – Возвращайтесь в Бразилию.

* * *

Для привлечения зрителей в провинциальных городах часто проводились конкурсы юмористов. Однажды в Гомеле афиши извещали о том, что в конкурсе юмористов будут участвовать Л. Рабчинский, Г. Раздольский, И. Самарин и Л. Утёсов.

Результаты подобных соревнований определялись предельно просто. У выхода из зрительного зала стояли четыре урны, на каждой из которых была написана фамилия участника. Покидая театр, зрители опускали свои билеты в урну с фамилией понравившегося артиста. У кого больше всего билетов, тот и объявлялся победителем конкурса.

На другой день в местной газете было написано: "Исключительный успех выпал на долю г. Утёсова, артиста яркого и разностороннего дарования… Публика не скупилась на знаки внимания и к остальным участникам конкурса".

Вскоре "остальные участники конкурса" явились к Леониду, в его гостиничный номер. Они были явно обижены и возмущены. Загалдели наперебой: