Государыня

– Проку мало, доченька. В батюшку словно бес вселился, он не желает путем вести речи о сватовстве, и кончится, голубушка, оно ничем, хотя твоей руки просили другие государи.

– Что за напасть! Какой корысти ищет батюшка? – со слезами на глазах спрашивала княжна.

– Корысти личной батюшка не ищет. Она державна.

Софья Фоминишна была мудрой женщиной и видела так же далеко, как и ее муж. Да и жестковата была в большей степени, чем Иван Васильевич: тому византийское воспитание являлось причиной. Знала великая княгиня, чего добивался государь. Она продолжила:

– Потому наставляю тебя на терпение и послушание. К тому же добавлю, чтоб не маялась: великий князь Александр в Москву не пожаловал.

Почти месяц продержал Иван Васильевич послов, каждый день добиваясь от них уступок. Ян Заберезинский, к которому теперь великий князь относился миролюбиво, дважды отправлял гонцов в Вильно, дабы уведомить Александра о претензиях государя всея Руси.

– Передай великому князю, что, если мы будем скупиться на порубежные земли, согласию не быть, – наказывал Заберезинский пану Сигизмунду Сантаю, когда тот покидал Москву.

– Вот уж будет мне нахлобучка от панов рады, как узнают, чего добиваются московиты, – сетовал пан Сигизмунд.

– Что поделаешь, если мы в этой игре за козлов отпущения, – пытался утешить Сантая Заберезинский.

Проводив Сигизмунда, Ян и его свита коротали время, слоняясь по Москве, по Кремлю. Правда, в Кремле было на что посмотреть. Итальянские и русские мастера, работая бок о бок, поднимали новые каменные стены вокруг Кремля, перестраивали великокняжеский дворец и украшали храм. Всюду лежали горы камня, кирпича, бунты леса. Шум работ, говор не умолкали даже в морозные дни от утренней зари до вечерней. Артельные десятники покрикивали на работных людей, а на десятников, непонятно за что, кричали итальянские мастера. Ян Заберезинский удивлялся размаху работ – знать, казна позволяла – и видел будто воочию, каким будет Кремль через пять – десять лет. Он с завистью признавался, что Кремлю не будет равных во всем мире.

Наконец гонцы вернулись из Вильно и привезли повеление великого князя идти на все разумные уступки. Иван Васильевич торжествовал. Он добился того, чего желал. Между Русским государством и Литвой был заключен мирный договор, во всех отношениях выгодный россиянам. С этого часа никто не оспаривал титул «государь всея Руси». Иван Васильевич сказал тогда служилым боярам и дьякам:

– Теперь мы позволим Александру Ягеллончику стать нашим зятем. Дайте о том знать главному послу Яну Заберезинскому.

Лишь после этого великое литовское посольство – более двадцати человек – было приглашено на торжественный прием. Послы низко кланялись государю всея Руси и вручили ему грамоту Александра с просьбой о руке великой княжны Елены. Но в этот день они не получили ответа на грамоту. Они были званы на обед, и за столом велись разговоры обо всем, но только не о сватовстве. Лишь в конце трапезы Василий Патрикеев сказал Яну Заберезинскому:

– Приводи княжьих сватов послезавтра в сию Брусяную гридницу, тогда и поведем речь полюбовную. Да чтобы хмельных среди вас не было, а то, я вижу, многие из твоих лыка не вяжут к вечеру.

– Так ведь от тоски да от скуки извелись. А за добрую весть спасибо тебе, боярин. Два дня без хмельного перемаемся, – ответил Ян.

Подошел долгожданный день сватовства. Послы предполагали, что все будет просто: придет из своих покоев государь Иван, сядет на трон и скажет: «Ну, сваты дорогие, милость моя к вам есть, смотрите невесту, да и по рукам». Ан нет, проволочка вновь случилась-таки. Когда послы уселись на обитые алым бархатом скамьи, толпой появились в Брусяной зале князья, бояре, иереи, дьяки. И выступил от имени государя всея Руси митрополит Зосима. Был он немощен от болезней и старости, но голосом владел сильным и проговорил такое, что озадачило послов, а кое-кого и в недоумение ввело:

– Гости панове, послы Литовского княжества, сказано государем всея Руси и великим князем многих земель Иваном Васильевичем, что он согласен выдать дочь Елену за великого князя литовского Александра. Но он непременно должен исполнить волю государя всея Руси и Господа Бога.

– Излагай свою волю, владыка, – попросил Ян Заберезинский.

– Суть ее проста, дети мои. Ждет Иван Васильевич от Александра клятвенную грамоту о том, что дает своей супруге свободное и непринужденное исповедание православной веры, чего и прежние государи требовали.

Сей гром среди ясного неба поверг послов в молчание. И все-таки самый горячий из них, Сигизмунд Сантай, воскликнул:

– Как мог великий князь россов и государь всея Руси кружить нам головы! У нас есть своя вера, свои церковники, им и решать, в какой вере быть супруге великого князя!

В завязавшийся спор вмешался Ян Заберезинский, заговорил с Сантаем по-литовски. Дескать, остудись, Сигизмунд. Сказано нами, что у нас есть воля великого князя Александра дать такую клятву, – вот и дадим. Да помни, любезный, в утешение: ныне клятвы и договоры не в цене. Нам ли стесняться? Услышь отца Макиавелли. Он же говорил: «У нас есть Бог, который простит нам прегрешения». И Ян Заберезинский, нисколько не смущаясь ложью, заявил русским вельможам:

– Мы знали, что вы потребуете того, и потому заверяем: клятвенную грамоту великий князь Литвы подпишет, если вы ее напишете.

Ян Заберезинский знал, какую ответственность примет на себя Литва, если подобная грамота будет составлена и ее подпишут: Руси будет дозволено вмешиваться во внутренние дела его державы. Однако глава посольства оставался спокоен и верен себе. Он помнил, что в Польше и Литве есть примеры того, как обводили вокруг пальца простаков россов.

Но ни боярин Патрикеев, ни дьяк Курицын, ни тем более Иван Васильевич простаками не были. Все они вкупе сумели завершить сватовство с большой выгодой для Русского государства и расчистили ниву под посев дипломатического жита. Не предполагали они одного: Макиавелли властвовал не только в душе главы посольства Заберезинского, но и в душе Александра Ягеллона – и потому игры в сватовство продолжались, хотя на февраль 1494 года были назначены смотрины и обручение.

Глава седьмая

Коса на камень

Елена уже смирилась с тем, как протекало ее сватовство, она не замечала каверз и проволочек при сговоре. Смирилась княжна и с державной корыстью батюшки, поняв, что интересы государства для него превыше всего. Даже любовь к дочери не могла поколебать их. «Конечно же радение государя за Русь всегда похвально, – пыталась убедить себя Елена, – но, может быть, и радению должен быть предел». Однако княжна с осуждением остановила себя и упрекнула за то, что слишком много думает о себе, что сомневается в праведности действий батюшки. Пусть же он благодаря ее замужеству получит выгоду для державы. Разве это не достойно похвалы? А она, «девка-служебница государева», претерпит все ради блага Руси. Так размышляла княжна Елена, сидя в тереме, перебирая драгоценные украшения и любуясь своими нарядами, в которых она выйдет к послам в час обручения. Ей было чем полюбоваться. Как красив, как богат ее царский венец, украшенный лалами, диамантами, яхонтами да зернами жемчугов. В ларцах играли лучами золотые и жемчужные нити для косы, серьги-подвески с сапфирами, рубинами и изумрудами.

Палаша помогала Елене примерять украшения, со смехом надевала их на себя, а потом рдела от смущения. Вскоре пришла мамка-боярыня Анна Свиблова, принялась наряжать княжну на смотрины. Они должны были состояться в покоях Софьи Фоминишны. К назначенному часу Анна одела Елену в прекрасные одежды византийского покроя и украсила множеством драгоценностей. Однако ни богатые одежды, ни сверкание дорогих камней и золота никак не скрадывали природную прелесть княжны. Все в ее лице, фигуре притягивало взгляды, во всем угадывалась царственная стать.

Когда Софья Фоминишна ввела княжну Елену в палату, где уже собрались все чада и домочадцы во главе с Иваном Васильевичем, все близкие к государю князья, бояре, дьяки, а также великое литовское посольство во главе с Яном Заберезинским, взоры всех окутали княжну дымкой восторга, особенно же были очарованы литовские послы. «О Господи, это то, что нужно нашему государю, нашему рыцарю красоты и отваги!» – воскликнул в душе пан Сигизмунд Сантай, один из верных сотрапезников Александра. «Восхищенные послы поклонились невесте и передали ей поклон от ее жениха Александра Казимировича», – отмечали летописцы той поры. Кроме поклонов, Сигизмунд Сантай вознес невесте многословную похвалу. Но в ответ на речь Сантая Елена не сказала ни слова, потому как было не положено невесте разговаривать. За нее отвечал окольничий Семен Ряполовский:

– Великая княжна Елена принимает поклоны от великого князя Александра Казимировича и спрашивает, как его здоровье, не мается ли болезнями?

Послы вновь поклонились Елене, и за всех ответил Ян Заберезинский:

– Славный великий князь литовский Александр Казимирович пребывает в здравии и с нетерпением ждет приезда невесты.

После этого Заберезинский позвал слуг и принялся вручать великому князю и великой княгине подарки от Александра. Исполнив эту часть свадебного сватовского обычая, Ян спросил Семена Ряполовского:

– Будет ли ныне обещанное обручение?

Князь Семен удивленно вскинул брови и ответил так, что у Заберезинского екнуло сердце:

– Как ему быть, ежели жениха нет! Не нам нарушать обычаи предков. – И тут же склонился перед Иваном Васильевичем: – Послы ждут твоего слова, государь-батюшка.

Ивана Васильевича одолевала сердечная маета. Ведь то, о чем он хотел бы сказать, опять повергнет послов в тяжелое уныние, он же не желал того. Умудренный жизнью, великий князь подумал, что в сей миг лучше уступить чаяниям послов и дочери, потому как, считал он, обручение не последний шаг к супружеству. И все-таки он посупротивничал:

– Мы и впрямь готовы свершить обручение, а жениха-то нет.

– Да есть же, есть, государь всея Руси, – воскликнул Заберезинский. – Вот пан Станислав Глебович, маршалок и дружка Александра. Он же и за жениха нареченного!

– Коль так, у нас препон нет, – отозвался Иван Васильевич и спросил супругу: – Ты как мыслишь, матушка?

– Вкупе с тобой, батюшка, – ответила Софья Фоми-нишна.

Иван Васильевич велел Семену Ряполовскому внести обручальный перстень и крест для Елены. Все это было отдано Заберезинскому. Он же передал перстень Станиславу. В зале воцарилась тишина. Обручаемые вышли на середину залы. Заберезинский и Ряполовский увенчали их золотыми крестами. Но еще не исполнился обручальный обряд, не прозвучали слова «жених» и «невеста», как Елена ощутила в сердце боль, в глазах появилась печаль и навернулись слезы. Она знала причину того и попыталась превозмочь в себе острую слабость, обвела большими темно-карими глазами всех собравшихся в палате и остановилась, будто споткнулась, на лице молодого князя Ильи Ромодановского. Он смотрел на нее взором, полным страдания и неизбывного горя. Елене были ведомы причины его мук, они были сходны с ее муками. Оба они теперь были обречены нести эти муки и страдания, словно кресты на Голгофу.

В эти минуты к Елене подошел митрополит Зосима и, слабеющей рукой осенив ее тяжелым золотым крестом, тихо сказал:

– Да хранит тебя, дочь моя, на тернистом пути Пресвятая Матерь Богородица. Аминь.

Он, будто прорицатель, увидел будущий тернистый путь княжны. Кроме Елены, слов митрополита Зосимы никто не услышал. Она же поняла их значение как предупреждение о том, что ей нужно готовить себя к тяжелой подвижнической жизни.

После свершения обряда обручения, когда Елена стала невестой великого князя Литвы, было назначено время приезда послов за невестой и день свадьбы. Им передали договорные грамоты, одна из которых, о вероисповедании, стала камнем преткновения на всю жизнь великой княгини литовской. Потом состоялось торжественное застолье-пированье. Послам вручили богатые дары: меха, шубы, серебро и золото. Отдохнув денек от обильных трапез, избавившись от хмельного угара, литовские послы покинули Москву.

Когда схлынула гостевая суета, в кремлевских палатах наступила размеренная, наполненная повседневными заботами жизнь. Православная Русь готовилась к празднованию Рождества Христова. Страсти, однако, бушевали подспудно.

Как-то уже после вечерней молитвы Елена пришла в опочивальню Софьи Фоминишны и поделилась с ней своей душевной маетой. Ласкаясь к матери, которая сидела возле дышавшей теплом муравленой печи, Елена излила свою душевную печаль:

– Матушка, сердешная, выслушай меня и помоги избавиться от тяжких дум, кои гнут к земле. Вот отдаете вы меня замуж за князя литовского, я не ропщу на то. Но как мне быть в другом, как убрать из-под ног пропасть разности вер? Ведь он католик, а я православная. Как нам помолиться вместе?