Оценить:
 Рейтинг: 3.5

Великий государь

Год написания книги
1994
<< 1 2 3 4 5 6 ... 11 >>
На страницу:
2 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Но не удалось черным слугам Семена Годунова ухватить Дмитрия в Чудовом монастыре. Улетела птичка Божиим провидением. И вовремя. А как князь Федор осознал по поведению боярина Семена, что царевич Дмитрий на воле, так и возрадовался, на колени опустился, молитву прочитал:

– Царю Небесный! Скорый в заступлении и крепкий в помощь, предстани благодатию силы Твоея ныне и благословив укрепи и в совершение намерения благого дела рабов Твоих произведи: вся бо елика хощеши, яко сильный Бог творити можеши…

И возродилась в Федоре легкость душевная, какую испытывал в дни благоденствия, и не страшила тюрьма поганая и дыба неминучая. Дух Федора торжествовал. Вопреки всем проискам Бориса Годунова, он, Федор Романов, в сем рукопашном бою выходил победителем. «На воле Митенька, на воле! Мчит с сотоварищем иноком Григорием Отрепьевым в землю польскую, дабы там объявиться!» – торжествовал Федор.

– А как услышат о нем россияне, как встанут плечом к плечу стеною, да пойдут добывать трон истинному отцу своему, тут уж держись, «проныр лукавый», – говорил Федор, стуча кулаком по глиняной стене.

В тот миг, когда Федор в душевном порыве возносился в Царство Небесное и приготовился к каким угодно переменам в судьбе, над его головою открылась решетка, в яму опустилась лестница и страж велел князю подниматься наверх, повел его, как счел Федор, на правеж.

В пытошном каземате заплечных дел мастера готовились к работе. В подземелье стоял смрад, пылал горн, на нем калилось железо, на таганах кипела в котлах вода. Один из катов, увидев боярина Федора, улыбнулся ему, приветливо кивнул головой. Князь знал этого ката. Звали его Лучка, по прозвищу Тетеря. Еще при Иване Грозном, когда Лучка только встал к своему ремеслу, его изловили тати, коих он порол кнутом, избили изрядно и лишили языка. Малюта Скуратов сказал Лучке, когда тот пожаловался на татей: «Ты есть тетеря. Потому и потерял язык». С той поры, а миновало сему лет тридцать, Лучка слыл самым жестоким палачом во всей Руси. Один демонский вид Лучки приводил его подопечных в смертельный ужас.

Тут же, в пытошной, у стола со свечой сидел еще один не менее жестокий человек, боярин Семен Годунов. Хотя всем видом своим он был похож на благообразного пожилого россиянина с окладистой бородой, но нутро его выдавали узкие, черные и хищные глаза. Он заведомо ненавидел всех, кого приводили в пытошные казематы, как кровных своих врагов. Боярина Федора он сразу же словно хлыстом ударил, крикнул ему в лицо:

– На колени, тать!

Но Федор Романов был уже не тот, подавленный навалившейся на него бедой человек, каким чувствовал себя в первый день пребывания в тюрьме. Дух его окреп, и пред боярином Годуновым стоял истинно русский князь, гордый и несгибаемый. Он лишь спросил боярина:

– Видишь ли ты свою судьбу, выкормыш Малюты Скуратова?

И прозвучал сей вопрос так неожиданно, что боярин Семен опешил. Знал он, что Федор Романов якшался с ведунами-чародеями и мог ведать о роковом пороге любого смертного. И вздрогнул многажды свершавший злодеяния первый палач России. Но страх всегда пробуждал в Семене Годунове слепую ярость, и он еще громче крикнул:

– На колени, тать!!

Князь Федор продолжал стоять. Семен сделал знак Тетере, тот вмиг подскочил к князю и ударил его ногой в подколенья, и князь Федор упал. Тетеря придавил его за плечи к каменному полу. Но Федор не смирился с насилием. В свои сорок шесть лет он был еще достаточно силен и не уступил Лучке. Он скинул руки палача с плеч и встал.

– Не смей прикасаться ко мне, кат! – крикнул он Лучке. И так же властно, словно отдавая повеление, сказал боярину Семену: – Зачем достоинство боярина порочишь? Сам и пытай!

Боярин Семен не смотрел на князя. Он поднял руку и сказал Лучке:

– Ладно, Тетеря, мы еще лишим спеси сего татя. Иди к делу.

Лучка медленно, словно медведь переваливаясь с ноги на ногу, ушел в другой каземат, и в сей же миг оттуда донесся нечеловеческий крик. Палач как перешагнул через порог в пытошную, так схватил раскаленный шкворень из огня и ткнул в спину привязанному к столбу страдальцу. Этим страдальцем был дворовый человек Романовых по имени Глеб. Лучка прижег спину в новом месте, и Глеб заорал еще истошнее. В эту минуту боярин Семен ввел Федора Романова во второй каземат и сказал ему:

– Видишь, это твой Глеб-лабазник. Вот милостью просим его открыться, почему о зелье отравном молчал. Да будем пытать, пока не откроется. Ты слышишь, Глеб, вот твой боярин стоит, скажи, как он велел тебе молчать о кореньях. Он совестливый, отрицать не будет. Говори, и ты обретешь облегчение участи.

Глеб лишь промычал глухо в ответ. И тогда Лучка сунул каленый шкворень между ног под ягодицы. И снова раздался истошный крик.

– Зачем невинного терзаешь? Ему ничего не ведомо о кореньях. Бога в тебе нет, боярин Семен, – сказал князь Федор.

– Вот и откройся, порадей за него. Ты ведь жалостивый, нищелюбец и милосердец. Ну, открывайся же, с какой метой коренья в стольный град привез? – требовал боярин Семен.

Федор Никитич вновь ощутил душевное страдание. Не за себя, нет. Он отрешился уже от бренного существа своего и страдал за ближних, за холопов, коих немало увели со двора черные слуги Годунова, за всех невинных, коих изводили волею царя Бориса. Князь Федор не знал, что делать. Но какое-то движение в груди началось и побуждало к чему-то. К чему, Федор еще не уразумел. А боярин Семен стоял над душой и требовал открыться, вынести себе приговор.

– Не жаль Глеба, так пощади инших. Все они, твои сродники, тут, у пытошных столбов. – И боярин Семен двинулся к другой двери. Стражи повели Федора Романова следом.

И то, что открылось опальному князю, повергло его в ужас. В подземелье были собраны все его четыре младших брата, вся близкая и дальняя родня. Со всех уже содрали одежды и привязали к столбам. Палачи ходили близ них и пробовали, хлестко ли бьют плети, ударяли ими о каменные стены, о пытошные столбы. Средний брат, Михаил, богатырского сложения, увидев старшего брата, попытался оборвать ремни, коими были стянуты его руки за столбом, и тут же получил удар плети, на белой спине вспыхнул алый рубец. Князь Федор ринулся защитить брата, но стражи ухватили его за плечи, сдавили, словно тисками, и повели дальше, следом за боярином Годуновым.

Потом Федор Романов скажет, что истязание мужского тела еще не повергает в крайний ужас того, кто за сим наблюдает. То, что он увидел в третьем каземате, и оказалось той гранью, за которую князь зацепился ногами и упал на колени. В том третьем застенке Семен Годунов собрал всех женщин, девиц и отроковиц, кои были в большом роду Романовых, и среди тех, кто был с ними в родстве и свойстве. Над всеми орудовали палачи, готовили их к пыткам. Десятки женских обнаженных спин увидел князь Федор. И среди них узнал по родимому пятнышку спину своей супруги боярыни Ксении. Он крикнул:

– Ксюша, Господи!

Она же повернула голову и умоляющим голосом позвала:

– Батюшка Федор Никитич, смилостивись над нами, Христом Богом прошу! Не дай надругаться катам!

И то, что будоражило душу князя Федора, прорвалось ясной и осознанной мыслью: «Ежели есть на нас вина, то допрежь всего на мне! Потому токмо мне и нести тяжкий крест!» И как всегда скорый на действие, Федор потребовал от боярина Годунова:

– Иди к патриарху и скажи: Федор Романов готов к покаянию. Да пусть приходит со святейшим и царь.

Боярин Семен зло прищурился, кунью шапку на глаза пониже осадил, сказал, как хлыстом ударил:

– Много чести требуешь, тать. Мне покайся, пока плети не заиграли в охочих руках, – упрямо гнул свою линию Годунов и крикнул: – Эй, слуги государевы, замахнитесь-ка!

И надломил боярин князя Федора:

– Веди к царю, ему покаюсь!

– Так-то оно лучше, – согласился боярин Семен. И задумался: то ли вести Федора к царю, то ли ждать в пытошной, ведь обещал прийти.

Так и было. Царь Борис появился в казематах сам. И патриарх Иов его сопровождал. Да не было в том случайности. Еще прежде с глазу на глаз царь Борис велел своему дядюшке только устрашить пытками как ближних Федора Романова, так и его самого, лишь для острастки подвергнуть всех мужей кнуту. Надеялся царь Борис через это заставить-таки Романовых оговорить себя в преступном заговоре против него. И уж после того, как сия мера не поможет, то вздернуть на дыбу вначале князя Александра Романова, а там и других Никитичей, ежели будут упорствовать. Ой как хотелось Борису Годунову выместить злобу и ненависть на этих непокорных князьях, на любимце царя Ивана Грозного князе Федоре Романове. И сам царь Борис думал присутствовать в тот час, когда в пытошных запахнет жареным мясом, когда на белых спинах князей разольется алая руда.

Всему помешал твердый стоятель за правду и справедливость, защитник истинных православных христиан, патриарх всея Руси милосердец Иов. Он через тайну исповеди узнал от Бартенева второго о том, что на род Романовых возведен поклеп. А как проводил с покаяния Бартенева, поспешил в царский дворец. Имени покаявшегося он не назвал, но сказал царю:

– Государь-батюшка, сын мой, ведома мне подоплека вины Романовых, и за ту вину нельзя их подвергать пыткам. Так ты уж, государь-батюшка, запрети палачам касаться Романовых и их близких. Именем церкви и Всевышнего Господа Бога прошу. Да вознаградит Он тебя за милосердие.

Царь Борис высоко чтил патриарха Иова, помнил, что только ему обязан восхождением на престол. Это он, крепкий адамант православной веры, в год кончины царя Федора девять месяцев твердо стоял против князей Романовых, Шуйских и князя Мстиславского, кои покушались овладеть троном. И устоял пред натиском недостойных и венчал на царствие умнейшего россиянина. И царь Борис не уставал благодарить Бога и патриарха за великую милость к нему. И потому царь Борис не озлился на сказанное Иовом и прозвучавшее повелением. Он лишь спросил:

– Святейший владыко, почему я не должен посылать на правеж врагов моих? Они лишь получат по делам своим.

– Сие не так. И ты возьмешь грех смертный на душу за невинно пролитую кровь. – И тихо, но твердо добавил: – Помни об Угличе, государь-батюшка. Его колокола еще бьют набат.

Напомнив об Угличе, патриарх больно ударил царя Бориса, потому как со временем грех, взятый на душу за невинно пролитую кровь в том волжском городке, становился все тяжелее. Узнал Годунов недавно и то, что будто бы царевича Дмитрия в ту майскую пору убить не удалось. И он где-то близко. Страх заковал душу и сердце Бориса в обруч, и теперь сей обруч сжимался после каждого напоминания о трагедии в Угличе. Вот и сейчас у Бориса Годунова перехватило дыхание и трапезная, где он встретил Иова, поплыла перед глазами. «Господи, доколь же меня казнить будут?» – воскликнул царь Борис в душе. Да справившись со слабостью, впервые, может быть, за время царствования прогневался на патриарха и сурово сказал:

– Святейший, ты молись о спасении моей души, а в государевы дела не вмешивайся.

Но патриарх не дрогнул.

– Многие годы я печалуюсь о твоей судьбе, о твоей душе. Да тому конец близок. Потому как дерзание твое не против патриарха и церкви, но противу Господа Бога. Опомнись, сын мой. Подвигнемся в пытошную, остановим чинимый произвол.

– Повинуюсь воле Всевышнего. Тебя же еще попрекну, – сказал царь Борис и покинул дворец.

До земляной тюрьмы от царского дворца всего сто с лишним сажен. Вдоль дороги лежали высокие бунты бревен лиственницы, гранит, камень – все для нового храма Всех Святых, который задумал воздвигнуть Борис Годунов. Макет этого храма, в рост царя Бориса, уже стоял в дворцовой палате – красы невиданной, сказывали, великолепнее даже константинопольского собора Святой Софии. Да не воплотилась в жизнь мечта царя Бориса. Не позволил ему Всевышний соорудить сей храм, счел Господь, что нет у Бориса на то права.

Переступив порог пытошной тюрьмы, царь Борис сказал патриарху:

– Вот мы пришли, а тут тишина благостная, никого правежом не пытают. – Борис Годунов не заметил ни истерзанного палачами Глеба, ни крови на спине князя Михаила Романова.

Но патриарх Иов все увидел.
<< 1 2 3 4 5 6 ... 11 >>
На страницу:
2 из 11

Другие электронные книги автора Александр Ильич Антонов