Княгиня Ольга

Глава шестая

Жестокость

Никакой местью нельзя утолить жажду. Она только воспаляет ее. После того, что случилось на теремном дворе, жаждой мщения, жаждой новых жертв воспылали сотни киевлян: в семьях, в языческих родах мужчины точили секиры, мечи, готовили коней, собирались в поход на древлян вместе с княжеской дружиной. Жрецы во главе с Богомилом не покидали площадей Киева и призывали идолопоклонников воздать Перуну новые жертвы. Богомил запретил приносить на Священный холм овец, коз, птицу и всякую другую живность и требовал только человеческих жертв. По воле Богомила отряд гридней Свенельда ускакал на конях в ближнюю древлянскую весь, дабы опустошить ее и полонить жителей, пригнать их в стольный град на заклание. На другой же день после жестокого предания смерти двадцати древлянских послов княгиня Ольга послала в Искоростень сеунча, дабы побудить князя Мала прислать в Киев более достойных посланцев. А чтобы гонца не казнили волею князя Мала, тому было наказано сказать: «Ты, князь Мал, знай: ежели сделаешь мне лихо, твоих послов, что в Киеве, отправят на съедение рыбам вместе с ладьей».

Князь Мал, высокий, полный и добродушный воин лет пятидесяти, полагал, что нет нужды посылать других посланцев. И гонцу сказал, чтобы возвращался, а он, князь, будет ждать своих людей из Киева с чем приедут. И на это у хитрого киевлянина нашлись нужные слова:

– Великая княгиня Ольга живет по обычаю предков. Прислал бы тридцать три посла, знал бы ноне, что быть Ольге твоей супругой.

И доверчивый князь Мал клюнул на приманку, отрядил еще тринадцать лучших людей своей земли. Да посадил их на коней, дабы поспешили в Киев. Теперь князь Мал уже не помнил, кто подсказал ему мысль о том, чтобы посвататься к Ольге, но поверил в сию подсказку. И гонец, появившийся от Ольги, был как сон в руку. И захмелел князь Мал от победы над князем Игорем, над княгиней Ольгой, уже видел себя на великокняжеском троне в Киеве, видел всю Русь, коя скоро окажется под ним.

Пока князь Мал предавался мечтам и ждал сватов с добрыми вестями, в Киеве готовились к приему новых послов. Княгиня Ольга пребывала в великом возбуждении, нараставшем с каждым часом. Но стоило бы Ольге вспомнить в эти дни о друге детства Егорше, вылить бы ему всю боль души, может быть, все повернулось бы иначе. И не восторжествовала бы жестокость, не проявилось бы с новой силой безумие мести. Но нет, христианский священник Григорий в эту пору был для Ольги так же чужд, как и все христиане, предавшие веру отцов, живущие в призрачном мире ложных добродетелей.

Горожане в эти же дни, зная враждебное отношение княгини Ольги к христианам и помня, как был изгнан с днепровского берега священник Григорий, потешили себя тем, что разорили церковь Святой Ирины, коя стояла близ Аскольдовой могилы.

Послы из Древлянской земли прибыли в Киев дождливым и холодным днем. Когда княгиню Ольгу уведомили, что на теремном дворе ее ждут тринадцать посланцев князя Мала, она вышла их встречать.

– Я ведала, что вы приедете. Ваш князь умен и хорошо знает, как убедить одинокую женщину в своих благородных чувствах. Дайте же мне подумать до завтра, и тогда я скажу вам, принимаю ли предложение князя Мала.

Старший из послов, сухощавый, лет шестидесяти, боярин Клим, с посиневшим от холода лицом, спросил:

– Великая княгиня Ольга, а почему мы не зрим наших послов, кои пришли первыми?

– Они отдыхают в палатах на Подоле. Скоро и вы туда пойдете. Вот только не прогневайтесь на мою прихоть: я принимаю послов в теремах лишь после того, как они побывают в мовнице и попарятся. Уж таков мой обычай. Да и вам сие будет на пользу. Вон какой холод на дворе.

– Оно так, великая княгиня. Твои законы нам исполнять, – согласился боярин Клим. – Тогда скажи кому, дабы проводили нас в мовницу.

– Вот стоит воевода Посвист. Он вас и отведет.

Посвист вышел из-за спины Ольги и направился к послам. А княгиня поежилась от холода и ушла в терем. Послы отправились следом за Посвистом на хозяйственный двор, где в стороне от других построек стояла большая рубленная из толстых бревен баня. Двери ее были открыты, и на холодный осенний двор тянуло паром и дымком. Посвист ввел послов в просторный предбанник. Тут на столах стояли ендовы с медовухой и яблочным квасом, на блюдах лежала говядина, жареная рыба, мед в сотах и хлеб – все, чтобы угоститься до мытья и после.

– Вот, гости, здесь все для вас. Угощайтесь, величайтесь, там и попариться можно, – сказал воевода Посвист с поклоном.

Послы, довольные таким приемом, оживленно заговорили, сбрасывая мокрую верхнюю одежду.

– Оно по такой-то погоде в самый раз парком потешиться, – отозвался боярин Клим.

– Ублажайтесь, а я приду за вами, как придет час, – сказал воевода Посвист и покинул послов.

После дальней дороги никто из них не отказался от пищи, от хмельного. Они изрядно закусили, хмельного пригубили, а уж потом и мыться пошли.

А как скрылись древляне в парной, так подбежали к бане больше десяти парней из княжеской челяди с охапками хвороста, приперли колодой дверь, стены обложили сухими ветками. Да все поглядывали на ворота, за коими лежал теремной двор. И Посвист туда же смотрел. И увидел, кого ждал. Там, в сопровождении двух старейших воевод-язычников, Карла и Фарлофа, кои почти полвека назад прибивали щит Олега на вратах Царьграда, шла княгиня Ольга. Посвист побежал ей навстречу.

– Матушка княгиня, твоею волей все исполнено. Бросить ли огонь?

Ольга посмотрела на сморщенное, как кора осины, лицо Карла, на полнощекого Фарлофа. Они согласно покивали головами, и она сказала:

– Воевода Посвист, предай огню врагов моих, и твоих, и всех русичей.

– Слушаюсь, матушка княгиня! – И молодой воевода убежал к холопам. Там вместе с ними скрылся в одном из строений, а вскоре все выбежали оттуда, и каждый из них держал в руках по пылающей головне. И вот легли те головни под хворост со всех четырех сторон бани. И заиграл огонь, превратился в огненное кольцо, загорелись стены, тростниковая крыша, пламя вонзилось в хмурое осеннее небо. Из бани донеслись крики отчаяния, призывы о помощи. Послы пытались выломать двери, но напрасно.

Княгиня Ольга смотрела на торжество огня широко распахнутыми глазами, и в них отражались блики пламени, и глаза, казалось, излучали радость. Лицо княгини разрумянилось, в нем проступило что-то девичье. Она засмеялась, как это было, когда закапывали древлян. Сей странный смех испугал воевод Карла и Фарлофа, они отстранились от княгини. Она поняла их движение. Смех ее так же неожиданно оборвался, она поспешила обнять сперва Карла, потом Фарлофа и торопливо сказала:

– Простите меня, воеводы, простите! Боль моя выплескивается. Боль! О, как я ненавижу древлян, убивших моего супруга. – И тут Ольга вытянула руку, показывая на языки пламени, и закричала не своим голосам: – Вижу, вижу моего ненаглядного семеюшку! Он зовет меня! – И побежала к пылающей огромным костром бане. Оставалось всего несколько шагов до бушующего пламени, когда Посвист, прыгнув, перехватил княгиню. Она пыталась вырваться из его рук, но могучий воин удержал ее. И она сбмякла, заплакала. Посвист отнес ее от обжигающего пламени, поставил на землю и, не выпуская из рук, увел с хозяйственного двора на теремной и там скрылся с нею в палатах.

В сей миг на бане рухнула кровля. Тучи искр, клубы дыма взметнулись высоко в пасмурное небо, и ветер понес пламя и дым в сторону города. Горожане, наблюдавшие за пожаром издали, учуяли смрад горящего человечьего мяса, знакомый язычникам по Священному холму. Ноздри идо-лян раздувались, они вдыхали сей смрад с наслаждением. И никто не удивился жестокости великой княгини. Она мстила своим врагам, а месть не может быть жестокой, считали дети Перуна, она лишь справедлива.

В этот предвечерний час тишину города нарушил колокольный звон на соборной церкви Святого Илии: били в набат. Звон был слабым, потому как колокол весил всего тридцать пудов и не имел особой силы. Но многие киевляне-язычники пришли в смятение: что значил сей колокольный звон – настойчивый и грубый? Однако оказалось немало и таких, кто пришел в ярость, услышав звон на христианском храме. Как посмели они, овцы назареевы, нарушить пляску священного огня?! Язычники заметили, что огонь стал спадать и затухать, дым стелился над землей. Идоляне сочли, что все это свершилось по вине христиан: они своим мерзким звоном бросили вызов Перуну. На площади близ княжеских теремов все пришло в движение, старые люди кричали на молодых, побуждая их сбросить колокол на землю. И те побежали к собору, и вскоре колокол умолк. Лишь трещали догорающие бревна на пожарище, да язычники, умиротворенные зрелищем, вели неторопливые разговоры о том, что рыба на Днепре отжировала и скоро придет час осенней путины – заготавливать рыбу впрок на зиму. Волхвы обещали, что зима будет ноне долгая и холодная. И предсказание волхвов сбылось скоро. В тот же день – еще и пожарище дымилось – полуденный ветер сменился на северный, нагнал низкие тучи и пошел дождь, а вскоре он сменился мокрым снегом. К ночи небо прояснилось, высыпали звезды и ударил мороз, сковал мокрый снег. На Днепре по берегу с каждым часом все больше нарастало припая, с верховьев Днепра несло «сало» – тонкие ледяные бляхи, – они приставали к судам, заполонившим реку, срастались меж собой, и к утру лишь на быстрине река не замерзла, а все суда были скованы льдом, еще тонким, но крепнущим с каждым часом. И стало очевидно, что через день-другой судам уже не вырваться из ледяного плена и сама собой отпадала возможность идти на ладьях в Древлянскую землю.

Но поход на древлян был отложен по другой, более весомой причине. Занедужила княгиня Ольга. Горе, что навалилось на нее, надломило здоровье Ольги. И после того, как сомлевшую княгиню Посвист привел с пожара в терема, отдал на попечение боярыни Павлы и нянек, княгиня потеряла сознание. Боярыни с воплями и причитаниями отнесли ее в опочивальню, уложили на ложе и все сидели-кружили близ Ольги в ожидании, когда она откроет глаза. Однако проходил час за часом, а Ольга продолжала лежать пластом, лишь изредка содрогаясь всем телом. Промаявшись близ Ольги всю ночь, боярыни к утру были в полной панике. Даже Павла, кою ничем не удивишь, не испугаешь, не находила себе места и металась по терему от детской к опочивальне с причитаниями и слезами на глазах. В рыданиях и причитаниях боярыни сошлись во мнении, что Ольга вот-вот покинет их и уйдет к своему семеюшке. Да и утешали себя тем, что так уж испокон повелось: умер муж – и жена должна пойти за ним следом.

Воеводы, бояре, что заполонили с утра княжеские палаты, рассуждали более здраво.

– Сомлела наша матушка княгиня и телом ослабла потому, что к пище многие дни не притрагивалась, – объяснил состояние Ольги воевода Асмуд.

С Асмудом согласились: горе кого угодно убьет. Да ведь нужно поднять княгиню на ноги. Державе она больше нужна, чем князю Игорю, хотя он и семеюшка, рассудили бояре и порешили позвать кудесника Любомира, живущего в пещере на берегу Днепра. Попросили воеводу Претича послать за ним людей.

– Твои воины скоры, пусть слетают в пещеры да принесут старца в палаты, дабы силу свою проявил, – посоветовал воевода Карл Претичу.

В трапезной, где шел разговор, в этот миг находилась боярыня Павла. Она воспротивилась:

– Воинов не шлите. Любомир их не чтит. Я сама пойду к нему и принесу, ежели что…

Боярыню Павлу все вельможи уважали и побаивались. Имела она строгий нрав, да и к княгине была ближе других, родством связанная. Перечить ей не стали. Она позвала двух челядинок, велела им взять глечик меду, хлеба, луку, репы и покинула палаты.

Пещера, которую выточили в известняке время и люди, уходила под гору далеко, там ветвилась, словно дерево, от ветвей отходили ниши, будто полости огромных орехов, и в одной из таких ниш многие годы жил отшельник Любомир. Горожане звали его кудесником. Он и на самом деле был таким. Пришел он в Киев из Новгорода вместе с князем Олегом и был близок к нему. Да не поладили они из-за веры. Не чтил Любомир язычество и отошел от него, а Олегу сие не понравилось. Любомир поселился в пещере и жил в ней вот уже более полувека. Он мало бывал на людях и волшебства без нужды не проявлял. Но владел силой, кою давали ему чудодейственные травы, коренья и плоды, этим и делился с теми, кто нуждался в помощи. И Павла сие знала, сама видела, как он своими снадобьями поднимал на ноги чуть ли не из мертвых.

Любомир сидел перед огнем, над которым на треноге висела глиняная чаша и в ней то-то варилось. Пахло чабрецом и еще чем-то незнакомым, но приятным. Кудесник мешал варево деревянной ложкой. Белая, как у луня, борода закрывала грудь. Сидел он в холщовой рубахе и кафтане из веретья, босой.

Павла низко поклонилась ему и сказала:

– Любомир-батюшка, прими дары от нашего двора, хлеб и мед. – И поставила рядом со старцем плетенную из ивы беркушку. Сама продолжала: – Нужда в тебе, батюшка, идем в палаты, подними нашу матушку княгиню, коя мается болями и в беспамятстве пребывает.

Вещий славянин посмотрел на Павлу голубыми прозрачными глазами и сказал то, чего Павла не ожидала:

– Дочь моя новгородская, забудь о том, что видела меня. Мой Бог не велит ей помогать. Как же мне перечить ему?

– Но, батюшка, она погибает! – воскликнула Павла.

– Телом она не избудет, духом же умерла в тот день, когда закопала невинных древлян.

– Они же убили великого князя! Разве это не причина? – с удивлением проговорила Павла.

– Нет, не они, а воины князя Мала за разбой.

– Но, батюшка Любомир, ты не должен осиротить ее сына Святослава, – умоляла Павла. – Она умрет и телом, ежели ты не спасешь ее.

Любомир слушал Павлу внимательно и сочувствовал ей, потому как она готова положить за княгиню жизнь. Еще он пожалел дитя княжеское, зная, что Русь нуждается в достойном государе. Увидев однажды Святослава, волшебник рассмотрел в лобастом младенце великого мужа. Сказал скупо: