Я дрался в Афгане. Окопная правда последней войны СССР

– Наш полк стоял на удалении от населенных пунктов, и с местными контактов практически не было. Полк базировался у Баграма, но у взлетной полосы в стороне от города, до ближайших кишлаков тоже было порядочное расстояние. Рядом с нами стоял госпиталь, медсанбат, танкисты. А в Баграме и рядом с ним стояли части десантно-штурмовой бригады 108-й мотострелковой дивизии.

Единственными афганцами, с которыми было соприкосновение, были солдаты союзных сил. Рядом с нашим полком стояла большая глиняная мазанка, напоминавшая крепость, в ней они и жили. Многие из их офицеров успели поучиться в Москве и могли более-менее нормально разговаривать по-русски, в общем, вполне нормальные ребята были. В бою они вперед старались не лезть, а после демобилизации некоторые воевали уже против нас. Один наш боец, по национальности казах, спросил одного из этих солдат, тоже понимавшего по-казахски, куда тот пойдет, когда отслужит, и афганец честно ответил: «К душманам. Мне семью кормить надо».

По горам «духи» бегали очень хорошо, нам до них было далеко. Мы пытались поначалу найти мулов или ишаков, чтобы боеприпасы таскали, но местные все прятали, и находили мы обычно какого-нибудь местного мужичка, который и помогал нести в горы нашу нелегкую ношу. Одного, помню, нагрузили по самое «не могу», так он вперед нас на место прибежал, разгрузился и домой заспешил.

Спиной к афганцам поворачиваться было опасно. По одному из расположения части ни в коем случае не выходили, а только вдвоем или втроем: один вперед смотрит, другой – назад. Случай был: сидит афганец, в винограднике своем копается, только мы прошли – он нам в спину стреляет.

К десантникам афганцы относились менее агрессивно, потому что по отношению к мирному населению мы вели себя более гуманно в сравнении с той же мотопехотой. У местных были свои обычаи, они были у себя дома и жили по своим законам. Они ненавидели, когда кто-то насиловал их женщин – тогда все, это кровная месть, они уничтожали за это любого. Сама женщина была уже не жилец в своем кишлаке и обычно сводила счеты с жизнью, а ее родственники всеми силами старались достать обидчиков. Ущелий много – где-нибудь, но найдут.

– Снайперы докучали?

– Нет. Мы стояли далеко от гор. Из наших старых «катюш» обстреливали – такое было один или два раза. Не все снаряды взрывались, они так и торчали из земли с маркировкой «1942 г.» на капсюлях. Мы как раз вечером смотрели на улице кино, и прямо над нашими головами полетели снаряды. Потом мы узнали, что одна «эрэска» вошла в землю прямо около двери склада боеприпасов танкистов. Если бы она взорвалась и сдетонировал склад, то от нашего полка, двух госпиталей и санчасти ничего бы не осталось.

Свои снайперские винтовки были, но с собой их мы брали редко. Делали ставку на плотность огня, удобнее был автомат, а носить одновременно и автомат и винтовку было нереально. По большому счету, в тех местностях, где мы ходили, СВД была лишним грузом, к тому же у нее были слишком большие габариты.

– Эта война как-то повлияла на вашу дальнейшую жизнь?

– В общем-то да. Я стал более обдуманно относиться к жизни. С другой стороны – иногда стал выпивать больше, чем надо. И если бы тогда, в 80-е, когда я только вернулся из Афганистана, дети на улицах так же часто, как сегодня, взрывали петарды и запускали всякие фейерверки, то я бы, наверное, сошел с ума. Вскоре после демобилизации я шел по одной из брянских улиц, мимо ехал грузовой «ЗИЛ», и вдруг, как часто бывает с этими машинами, из глушителя раздался громкий хлопок, похожий на выстрел, я инстинктивно упал на землю, а люди идут мимо и смотрят – дурак я или не дурак; всем прохожим не будешь же объяснять, откуда ты пришел.

Там был инстинкт: малейший выстрел – и ты падаешь или отскакиваешь в сторону. Вдобавок эхо в горах разносило звук выстрела, и казалось, что в тебя стреляют сразу со всех сторон, таким образом, засечь стрелявшего было очень тяжело. Засекали направление выстрела, только если пуля чиркала рядом с тобой, тогда становилось примерно понятным направление ее полета. Но, так или иначе, сразу падаешь и отползаешь куда-нибудь и только потом открываешь ответный огонь.

– Какой эпизод оставил наиболее яркий след в вашей памяти?

– Запомнилось все – такое очень тяжело забывается. Выделить один эпизод невозможно: и служба в расположении части, и выходы на боевые операции – нигде подолгу отдыхать не приходилось.

Самое тяжелое – это отправлять на родину тела убитых, а остальное все – терпимо. И тяжело сейчас на кладбище к погибшим друзьям ходить, особенно если их родителей там встречаешь – это тяжело. Остальное можно вытерпеть.

Потапов Владимир Иванович

Уходил в армию я где-то 20 апреля 1984 года из города Киров Калужской области. В Калуге пробыли трое суток, ждали, пока приедет «покупатель» из Литвы. Приехали в Литву, город Гайджунай, известное место, там еще снимали фильмы «В зоне особого внимания», «Ответный ход». В общем, учебный центр ВДВ. В нем три полка: 80-й, в нем служил Чепик или Мироненко, уже не помню, потом 326-й полк и наш 311-й. У нас в полку готовили сержантский состав, командиров БМД, а рядовой состав готовили в Фергане, мой двоюродный брат Белов был в этой учебке, он в Афгане потом погиб. Из нашего учебного центра не только в Афган отправляли, но и в Германию – на плечи погоны внутренних войск, и вперед.

Итак, полгода учебы. Там были мои первые прыжки с парашютом, у меня всего шесть прыжков, в Афгане мы не прыгали. Занятия по тактике, стрельбы, физподготовка. Гоняли нас там по полной, по шесть километров бегали, а порой бывало и по десять. Отучились, сдали экзамены, уезжаем. Уходили из части ночью, где-то часа в два ночи. Идем колонной, пьяный литовец на мотоцикле «Ява» на большой скорости врезается в наш строй. Или специально поджидал, а может, это случайность, но четверых наших ребят зацепил. Ну а сам он жив или нет, не знаю, мало того что разбился, да так еще ребята со злости ему сапогами наподдавали хорошенько. Четверых он покалечил, их срочно необходимо было заменить. До утра ждали, пока искали других сержантов на их место. Часов в пять утра мы улетаем. Летим на пяти Ил-76, по сто двадцать человек в каждом. Летим, долго летим, приземлились – Фергана. Оказалось, что наш один экипаж прошел, затем летел почтовый самолет, «духи» его сбили, наших четыре борта развернулись на Фергану. Разместились мы в той учебке, где готовили рядовой состав. Бойцы уже ушли в Афган, казармы свободны, в них мы и разместились. Опять три или четыре дня ждали, пока наши горки блокируют. Прилетели мы в Кабул. Все пять экипажей исключительно сержантского состава на три полка нашей дивизии.

И вот первое мое впечатление: мы идем по аэродрому, нам навстречу, на посадку, дембеля с наградами, кто кричит «Держись мужики!», а кто и «Вешайтесь!». И вот сколько нас туда прилетело, столько же и улетало дембелей.

Нас завели в клуб, поделили, распределили кого куда. По распределению я попал в 350-й парашютно-десантный полк, или просто «Полтинник». Как мы летели в самолете с другом Сашей Семеновым из Наро-Фоминска, так мы попали с ним во второй батальон, который стоял в Кабуле, а третий наш друг, Володя Рощин из Чернигова, попал в третий батальон, он уже служил в Геришках. Потом я Володьку встретил в госпитале, в Ташкенте. Я его сначала не узнал, он сильно изменился. Его зацепила шальная пуля, пробила диафрагму и легкое. Вместе с ним и лечились.

Захожу в свой модуль, а жили мы там в модулях – это помещение, рассчитанное на взвод. У каждого взвода свой модуль, правда, потом мы стенки сломали, и получилось помещение на роту, как казарма. Так вот, зашел я в свой модуль, а в нем никого, все мое отделение было, как у нас говорили, на войне. Потом они пришли с задания, познакомились, и я начал «рулить». В составе моего отделения было три-четыре молодых, а остальные ребята – кто год прослужил, кто больше, и дембеля. Все уже более или менее знали, что нужно делать. Наша рота десантников по штату насчитывала 62 человека, а там, в Афгане, в ее составе было человек 40 самое большое, взвод 12–15 человек плюс приданные бойцы. На первых порах мне приходилось практически командовать взводом, потому как сержантов никого: кто ранен, кто убит. Иногда давали прапорщика как комвзвода.

– Можете вспомнить свое первое боевое задание?

– Первое время после того, как прилетели в часть, нас не трогали. Две недели нас немного поучили, погоняли по сопкам, дали пострелять. Патронов не жалели, даже порой излишки отсыпали куда-нибудь незаметно, чтобы поменьше стрелять. Вот первое задание уже и не помню: то ли на Джелалабад поехали горки блокировать, то ли на Чарикар. В основном мы Чарикар прочесывали, это довольно большая долина. Выезжали по Гардезской дороге, и что меня удивило – это ее асфальтное покрытие. Едем, а дорога без ухабов, думаю, дай посмотрю, что за дорога, вылезаю на броню, смотрю – а там асфальт. Говорят, наши специалисты этот асфальт укладывали, и при такой жаре он не трескается и не тает.

Помню, как из Баграма броню выводили, там нам сильно досталось. Нас обстреляли из ДШК, погиб один наш сапер. Броня старая была: танки Т-34, БМП и БМД тоже старенькие. Наш комбат вызвал на помощь авиацию, прилетели «миги», очень хорошо отработали «зеленку».

– Что можете сказать о потерях?

– При мне двоих взводных убило, молодые, после училища. У нас ведь было как: найдешь автомат или винтовку английскую – и считай, Красная Звезда твоя. И вот они все рвались за этой Красной Звездой и получили ее, но уже посмертно. Было, и по два-три человека убитыми теряли за бой, но больше было раненых, сержантский состав часто выходил из строя. Перед самым последним боем я наконец встал на свое место: пришел молодой офицер на должность командира взвода, вернулся из госпиталя замком взвода, пришли сержанты на отделения. Я вновь стал командиром своего отделения и перекрестился.

На боевых операциях, бывало, и расстреливали «духов», я, правда, в этом не участвовал. Часто бывало так, что, когда одного или двоих наших убьют, тогда за одного пятерых «духов» могли расстрелять. Иногда пленных использовали как рабочую силу, помню, как минометчики двоих «духов» в таком качестве использовали: они им плиту и ствол миномета довольно долго таскали.

Я прослужил в Афгане недолго. Последний мой бой был 13 февраля 1985 года. Подробно, конечно, всего не помню, времени уже прошло с тех пор довольно много, но основные эпизоды того боя расскажу.

Это случилось в районе Чарикар, том самом, который мы уже много раз прочесывали. Мой взвод направили в дозор. И вот я вижу, как все «зеленые», что были с нами, потянулись назад. Мы пошли вперед и увидели глиняный забор, в котором была пробита дыра. Как только мы прошли в эту дыру, по нам открыли огонь из «зеленки». Мы прорвались немного вперед, и нас отрезали от основных сил. Я увидел неподалеку какую-то часовню, залез на нее, как на наблюдательный пункт, чтобы посмотреть, откуда бьют, следом за мной залез еще один боец. Этот бывалый парень сказал мне, чтобы я отошел от окошка, и, как только я сделал несколько шагов назад, в окно влетела пуля и попала в стену. Если бы я не отошел, то наверняка был бы покойник, вот как сердце тому «деду» подсказало. Мы спустились и напролом пошли дальше вдоль дувала. Неожиданно раздался выстрел, пуля сбила шапку с моей головы, если бы голову чуть выше поднял, то как раз бы в нее и попали. Впереди был двухэтажный дом. Откуда мне тогда было знать, что там, в этом доме, съезд главарей банд?! Мои бойцы шли вперед, а я их прикрывал, стреляя по окнам и бойницам. Ребята все прошли, я пристегнул последний магазин, побежал вперед, как вдруг из дома по мне заработал пулемет, меня охватил страх, уже потом я вспомнил, как наш ротный говорил, что если пуля свистит, значит, не твоя, свою пулю не услышишь. Пули свистели над головой, но я попал в мертвую зону, в которой огонь пулемета меня не доставал.

В том бою на моих глазах погиб пулеметчик, здоровый парень, он всегда брал с собой много патронов, по «зеленке» мастерски стрелял. Фамилию его не помню, потому что он был из второго взвода, да к тому же еще и дембель, до этого он где-то на зачистке нашел пять миллионов афошей, говорил: «Дембель себе сделаю, а остальное вам отдам». Когда подбежали к дому, он ринулся к двери, а та была закрыта, тут в него выстрелили «духи», он упал прямо на крыльце. Я хотел было подбежать к нему, чтобы вынести, но огонь по нам был очень плотный, только клочья земли летели. Я откатился в сторону и снаряжал магазин. В это время «духи» кинули в меня гранату, к счастью, это была РГД, она взорвалась в двух метрах от меня и только немного толкнула, а пулеметчику в голову попало, он погиб.

Мы ворвались в дом и оказались в комнате на первом этаже, а «духи» были на втором. Они попытались пробить в потолке дыру, чтобы закидать нас гранатами. Взводный молодой взял мой бронежилет, мысль свою он тогда не сказал, но, как я понял, он хотел занять соседний дом и из СВД перестрелять «духов» на втором этаже. Но соседний дом уже был занят «духами». Нас зажали со всех сторон, помощь подойти не могла. Я связался с ротным по радиостанции, он попросил нас обозначить себя, и я выпустил в окно сигнальную ракету, но она ударилась о кусты и упала на землю, выстрелить в дверь я не мог: она была под огнем «духов». По рации я попросил ребят выстрелить из миномета, чтобы по взрыву можно было определить, где мы. Они выстрелили, взрыв прогремел почти рядом – метрах в пятидесяти от дома. По рации я предупредил, что мы совсем близко к разрыву, и попросил, чтобы ближе к нам не стреляли, так как нас могло накрыть своей миной. Ребята пытались деблокировать нас, кругом возникали стычки, стрельба, и продвинуться не удавалось, нас тем временем прижали еще сильнее.

Тут я получил первое ранение. Во весь рост к дому подходил душара-наемник, скорее всего, он был не афганец (наемники там были в основном французы), потому что рост его был метра под два, афганцы обычно намного ниже. Он нагло шел и стрелял на ходу, магазин у него, кстати, был через один патрон снаряжен трассерами. Я укрылся за маленькой дверочкой, мой автомат перегрелся – на него надежды не было. Дверь открывалась внутрь, а я справа от нее прижался к стене, левой рукой было неудобно бросать гранату, но другого выхода не было. Я взял «эфку», подождал, пока враг подойдет поближе, приоткрыл дверь и бросил гранату. Он успел выстрелить, пуля попала мне в руку. «Духа» я все-таки убил – «эфка» есть «эфка», она взорвалась у него под ногами. Потом еще одну «эфку» я бросил через забор, когда «духи» спрыгивали, там взрывом человека три или четыре уложило, кричали они здорово.

Из моего взвода только четверо парней осталось невредимых, пулеметчика убило, потом погиб еще один молодой, остальные были ранены, снайперу-таджику (он же и переводчик) пуля попала в ногу. Мне пулей зацепило нерв, и рука повисла как плеть, а бой тем временем продолжался, перевязываться мне было некогда. Только я подошел к двери и хотел выйти, как «духи» бросили гранату, и меня «размазало» по всей стене, два осколка попали в бок.

Я уже смутно помню, что было дальше, все перед глазами загорелось, я упал через порог, ребята тут же оттащили меня обратно. Хорошо, что с собой были аптечки, мне снайпер вколол два тюбика промедола и наложил на рану повязку.

Еще одно запомнилось: дверь была хотя ненадежным, но все же прикрытием, а когда меня второй раз ранило, то этим же взрывом гранаты разбило и дверь, теперь пули летели насквозь. Я сказал таджику и молодому по фамилии Панфилов, чтобы били наверняка: «Если видишь близко – долби!» С нами был один дембель, так он стоял, смотрел полминуты в окно, а потом резко упал на колени и захрапел, его толкнули, он пришел в себя, а спустя полминуты снова неожиданно уснул.

Тот бой длился около двух часов. Закончился он так же неожиданно, как и начался: наши ребята надавили на «духов» огнем, и те отошли. Я помню, как к нам прорвались свои, тогда какой-то прапорщик забежал в дом, и от сердца у меня сразу отлегло. А мой друг Саня Семенов, как только узнал, что меня в доме «духи» подзажали, со своими бойцами стал пробиваться к дому. Уже потом, когда Саня пришел ко мне в госпиталь, он показал свою простреленную шапку и поведал, что когда бежал ко мне на выручку, то случайно споткнулся, и как раз в этот момент очередь прошла над его головой, а одна пуля пролетела совсем близко от виска, так что повезло в том бою нам обоим.

В ходе боя «духов» выбили из кишлака и погнали дальше по «зеленке». Потом ребята рассказали мне, что тех «духов», которые нас в доме окружили, наши бойцы зажали в керизе, душманов было человек шестьдесят, и были те «духи» из банды Ахмад Шаха. Наши предложили им сдаться, но они не сдались.

Нас деблокировали и стали вызывать вертолеты для отправки раненых в госпиталь. После того как меня перевязали, я хотел было пойти сам, но успел сделать лишь три шага, но слишком много было потеряно крови, вся одежда была в ней. Я упал и потерял сознание, вдруг мне стало так хорошо, птички вокруг пели, мне показалось, что попал в рай. Тем временем дембеля несли меня к дыре в глиняном заборе. Когда, чтобы пронести меня, стали эту дыру расширять при помощи штык-ножей, то, видимо, задели нерв на раненой руке, я очнулся. Я сказал ребятам, что я еще здесь. «Да, да, здесь ты», – ответил кто-то из них. Меня пронесли через забор, краем глаза я заметил афганских «самооборонцев» с автоматами ППШ. Потом меня загрузили в санитарный БТР, всех остальных раненых забрал вертолет, а вместе со мной на бэтээре поехал капитан санитарной службы. Привезли в госпиталь, положили в палатку, капитан поставил капельницу, дал разогретой сгущенки, и я уснул. За ночь сильно замерз: ребята накинули на меня сверху несколько спальников, а снизу ничего не подстелили, груди было жарко, а спина замерзла. Наутро за мной прилетела «вертушка», летчик сказал, чтобы я не спал, и упомянул, как один раненый, которого он вез, уснул и больше не проснулся. Мне задали вопрос: «Куда тебя везти? В Кабул или в часть?» Я попросился в наш полковой госпиталь.

В.И. Потапов (в центре) со своими боевыми товарищами

Я пролежал в госпитале два месяца. Врачи там были хорошие, помню, как майор медицинской службы долго возился с моей рукой, сшивая нервы. Еще он вытащил большой осколок гранаты, который разворотил мне бок, вытащил, а маленький осколок оставил, сказав, что сам выйдет, до сих пор он сидит у меня в боку как напоминание об Афганистане. В наш госпиталь вместе со своими генералами приезжал и Бабрак Кармаль, они привезли нам подарки, из которых помнились ящики апельсинов и радио. Был у нас с концертом и Иосиф Кобзон, он пел полтора часа почти без перерыва. Поправившись, мы постоянно спрашивали у персонала, когда нас отправят в Союз, а доктора лишь отвечали, что скоро. В один день неожиданно зашел доктор и сказал, чтобы мы быстро собирались – нас уже ждет самолет. Мы так заспешили, что даже не успели завязать шнурки на ботинках, вместе с еще одним выздоравливавшим парнем мы сели в машину, которая довезла нас до аэродрома, и отправились самолетом в Ташкентский госпиталь. Там опять были операции, иглоукалывание, я очень долго мучился с рукой. Пару месяцев пробыл в Ташкенте, потом меня отправили в Ленинград, можно сказать, что за полгода я два раза встречал весну: один раз в Ташкенте и один – уже в Ленинграде. Там мне вылечили руку, с тех пор она вновь нормально функционирует, огромное спасибо за это докторам.