Тиберий Гракх

Ретагена изумил и обрадовал ответ. Он, конечно, не догадался, что Евн определил его родину по редкому и характерному имени Веледа и назвал ее невестой, потому что Ретаген не спросил о детях.

К центру круга пробился Ахей. По выражению лица Ахея Евн сразу понял, что грек не верит его «чудесам».

– А как твоя богиня относится к избавлению от неволи? – спросил Ахей.

Прорицатель приложил ухо к земле. На этот раз он действительно услышал мерный топот шагов, которые могли принадлежать только римлянам. Он знал, что Дамофил после очередного бегства из усадьбы нескольких рабов вызвал для поимки их целый римский отряд. Но кто мог указать дорогу к пещере?

Шаги приближаются. Медлить нельзя. Евн вскочил и закричал:

– У входа римские собаки! Богиня приказывает их уничтожить!

С этими словами Евн побежал к выходу, но Ахей остановил его:

– Боги помогают храбрым и опытным. Прикажи выйти вперед только тем, у кого есть камни. Пусть забросают римлян камнями. Остальных же пошли к левому выходу.

Отряд римских легионеров стоял шагах в тридцати от входа в пещеру. Увидев рабов, легионеры метнули дротики.

Ахей успел прижаться к стене. Дротик просвистел над головой. Рядом послышались стоны раненых.

Улучив момент, рабы выскочили из пещеры. В римлян полетели камни. Закрываясь щитами, выставив вперед мечи, легионеры медленно двигались к пещере. Но сзади на них с криком набросилась другая толпа рабов. В ней был Ретаген.

Римляне дрогнули и бросились врассыпную. Рабы догоняли их и валили на землю. В короткой схватке легионеры были перебиты, и рабы вооружились римским оружием.

– Откуда у тебя познания в военном деле? – спросил Евн у Ахея.

– А разве кто-нибудь поверит, – ответил Ахей вопросом, – что я был олимпиоником?

– В Энну! В Энну! – слышались крики победителей.

Нестройная толпа высыпала на дорогу.

Услышав шум, из крайних домов Энны выбегали рабы. Они наскоро вооружались чем попало – поварскими вертелами, камнями, палками.

Господ восстание застигло врасплох. Многих перебили в постелях, некоторых захватили живьем. На агоре собралось человек пятьдесят хорошо вооруженных рабовладельцев, среди них и Антиген.

Евн, столкнувшись с опасностью, стал суетиться, беспрестанно менял распоряжения. Потом он, махнув рукой, сказал Ахею:

– Руководи боем ты, а я поведу людей в усадьбу Дамофила, как бы он не улизнул.

Ахей приказал перегородить улицу двумя телегами. За этой баррикадой он поставил рабов, вооруженных камнями и захваченными у римлян дротиками.

– Ретаген, – обратился он к другу, – оставайся здесь. Как только враги побегут сюда, встреть их, как следует.

Сам же Ахей во главе отряда рабов дворами пробрался к агоре. По дороге он приказал поджечь несколько сараев. Пусть думают, что все пути закрыты, кроме улицы, на которой ждет осада.

Наступающие с криком ворвались на агору. Рабовладельцы решили отступать.

В двадцати шагах от баррикады на них обрушился град камней. А сзади наседал отряд Ахея. Рабовладельцы заметались.

Антиген кинулся к дому и прижался к стене. Но Ретаген заметил его. С выставленным вперед мечом, с горящими глазами, Антиген ожидал приближения иберийца. У Ретагена была лишь палица. Размахнувшись, он с силой метнул ее в Антигена, и тот, выронив меч, замертво рухнул на землю.

Покончив с господами, восставшие бросились к мельнице, находившейся на окраине Энны. Взломали двери, и глазам предстала страшная картина: к огромному колесу, укрепленному горизонтально на оси, было приковано десять рабов с клейменными лбами, с особыми рогатками на шеях, не позволявшими подносить муку ко рту.

Разбили колодки и цепи. И вот уже освобожденные влились в толпу рабов, спешивших к усадьбе Дамофила. У входа в дом валялись трупы управляющего и палачей. Из женской половины дома вытащили дочь Дамофила Клею. Некоторые из сельских рабов порывались убить и ее, но рабыни окружили девушку плотным кольцом и не давали к ней подойти.

– Она была к нам добра! – кричали они. – Мы не дадим ее в обиду!

Ахей и Ретаген поддержали рабынь:

– Это наша избавительница, – сказал рабам Ахей, – она разрезала веревки, которыми нас привязали к столбу!

Со стороны дороги показалась еще одна группа возбужденных людей. Это тащили отчаянно сопротивлявшихся Дамофила и Мегаллиду. Лица обоих были в кровоподтеках и ссадинах.

Евну стоило немалого труда уговорить рабов отказаться от немедленной расправы.

– Отведем их к театру! – сказал он. – Эти заслуживают публичного суда и наказания.

В театре

Театр, расположенный полукругом на склоне горы, заполнили люди – освобожденные рабы и рабыни города и окрестных вилл.

Горели плошки и факелы. В кресле сидел Евн, рядом стояли два сирийца и глашатай. На Евне был белый шерстяной плащ, тканный золотом, на ногах – сандалии с серебряными пряжками. Опирался он на посох с золотым набалдашником. Все это Евн нашел у своего господина.

Дамофил, привязанный к столбу, испуганно озирался по сторонам, словно искал у бывших рабов поддержки. Но отовсюду на него смотрели глаза, горящие гневом и ненавистью. Мегаллида, поставленная рядом, отвернулась, чтобы не видеть этой страшной картины. Те, кого она считала скотами и кого могла приказать засечь до смерти, судят ее, дочь сиракузянина!

Евн что-то сказал глашатаю. Тот, приложив ладони рупором ко рту, закричал:

– Кто хочет выступить обвинителем?

По проходу между скамьями побежал человек, как и большинство сидевших в театре, – в лохмотьях и без обуви. Это был Ахей. Он остановился и, прижав левую руку к груди, словно хотел замедлить биение сердца, заговорил. Голос его сначала дрожал, потом окреп и зазвучал, как колокол на корабле во время бури.

Ахей говорил о муках, на которые обрекали господа рабов, о жестоких пытках и издевательствах, в которых Дамофил не знал себе равных.

Не все в театре понимали греческую речь, но все слышали и понимали голос сердца, которое билось в лад с сердцами тысяч людей: сирийцев и греков, галлов и испанцев, египтян и скифов, негров и фракийцев.

– Мы судим не одного Дамофила, – сказал в заключение Ахей. – Мы судим всех тех, жестокости которых мог бы позавидовать сам Фаларид[16 - Ф а л а р и д – тиран Сиракуз, чья жестокость вошла в поговорку.]. На нас смотрят души замученных ими рабов! На нас смотрят те, кто еще томится в каменоломнях Сицилии, в рудниках Лавриона и Нового Карфагена. Нет пощады палачам!

Последние слова Ахея были встречены громкими сочувственными возгласами.

Мегаллида еще ниже опустила голову. Лицо Дамофила перекосил животный ужас.

Глашатай снова прокричал свой призыв.

И долго возбужденные ораторы сменяли друг друга, пока на сцену не поднялась женщина лет сорока в черной палле, казавшейся на ее хрупких плечах слишком просторной.

– Меня зовут Хлоя, – начала женщина. – Десять лет я причесывала Мегаллиду. Видимо, мое искусство сохранило мне жизнь. Госпожа никогда не поднимала на меня руку, но вы видите, я в трауре, я ношу его по тем моим подругам, которых приказывала сечь моя хозяйка во время утреннего туалета. Одним глазом она оценивала мою работу, а другим следила за действиями своего доверенного палача Кирна. Я не могу сосчитать число погибших. Но ведь не было ни одного дня, когда бы я не причесывала Мегаллиду. Сосчитайте сами!

Не в силах сдержать рыданий, Хлоя сбежала вниз.