Камбала. Роман в двух книгах. Книга первая

Получилось же, в точности наоборот: прибыла комендатура и военный трибунал, известный, как «тройка НКВД» – начальник НКВД, секретарь и прокурор, вынесли приговор – «8 лет тюрьмы, без права переписки».

И потом, через какое-то время весточка – «Пропал без вести».

К чему я всё это говорю. Да к тому, что в своей повести, которую лучше можно бы назвать автобиографической повестью, будь она раз в десять не такая «пухлая», герой часто стоит пероед выбором, как поступить и не всегда этот выбор правильный. Не зря говорят, что «тот не совершает ошибок, кто ничего не делает». Я бы ещё так сказал – «кто не живёт, а существует, тот не ошибается или ошибается только в одном, но самом главном – он не живёт».

Почему название романа экзотическое, для моих годных степных мест Примиусья, название, лучше бы подходящее к морской тематике, морских путешествий, жизни глубин морей и океанов? Потому, что кроме одного памятного мне случая, где очень верно и метко было отмечено в человеке то, что другим, даже ломая голову, невдомёк. И ещё потому, что мне давно хотелось поговорить о военно-морской службе и не только поэтическим слогом, что я давно уже делаю, но и, как бы вам это странным не показалось, прозой, которая в некоторых случаях может быть даже более выразительна или доступна и понятна читателям, любителям романов, детективов и повестей, хоть и не столь многочисленной является крайняя категория любителей прозы.

Я говорю о названии «Камбала». Ну, камбала и камбала. Раньше этим морепродуктом были завалены все гастрономы, кооперативные продовольственные магазины, как и креветками, которые давали, как семечки в нагрузку с той же килькой или тюлькой вяленой к бутылке портвейна или другого какого-либо плодово-ягодного вина. Кто-то вспомнит про сырки. Ну вы загнули. Сырки, чтоб было вам известно, молодые люди, лучше подходили к водочке.

Что вы сказали? «Водочка и селёдочка – не надо ничего», имелось ввиду, кроме этой закусочки. Вы же помните «Иваси» – это название на этикетке, вкуснейшую сельдь иваси в металлических больших банка, килограмма на три по 3 рубля 20 или 50 копеек за банку.

Опять-таки, на отлов той же сельди иваси в 80-е годы был мораторий на 25 лет. Иначе говоря, целое поколение, как минимум не знает этой по истине народной еды, как и многое то, что только в наших воспоминаниях, я бы сказал в «красной книге» нашей памяти.

Это всё хорошо и поговорить, конечно можно, но как же быть с камбалой, нет, не так – с «Камбалой»? А, что значит как? Сказал «Аз», сказать придётся и «Буки». Кстати, у кого память хорошая, запоминайте. Ещё напомню из тех лет, что сейчас история с 50-летним стажем и приличным слоем пыли, осевшей на неё за эти годы. Иначе говоря, другой, более низкий «культурный исторический слой».

– Ну, ближе к телу, Склифосовской! – … (внутренний голос).

– Вы ничего не слышали? Нет?! Значит, послышалось.

Хочу лишь напомнить, что по гороскопу я рак. Кто помнит, раки бывают нескольких видов. А к ракообразным относятся, начиная от креветок и крабов, и заканчивая морскими раками: богомолами, отшельниками и лобстеры, которым цены не сложить. Мы больше всего знакомы с речными раками, отзовутся много знатоков, любителей пива с раками. Сразу говорю, что я не вкусный, не съедобный даже (вспомнил какой-то фильм, где туземцы хотели белого человека просто скушать).

А вот камбалы в гороскопе нет. Рака считают не рыбой, а животным, но камбала также своеобразна и непохожа даже на рыб. То, есть, это что-то необычное, отличительное от других. Пожалуй, я слишком много сказал, чтобы продолжать дальше. Иначе, пропадёт всякий интерес к прочтению. Вам предоставится возможность самим судить, что так, а что должно быть не так, но и так терпимо или «не в какие ворота не лезет» и т. п.

Три года жизни – это много или мало? Пожалуй, однозначного ответа не будет. Но большинство читателей сойдутся во мнении, если в счастливой жизни – мало, если в горе, лишениях и не только связанных с отбыванием в местах несть отдалённых, то нестерпимо бывает много. Всё измеряется тем, получаешь ли ты за бесцельно прожитые или в достижении поставленной цели, годы удовольствие или нет. Так? Будем считать, что «молчание – знак согласия».

Это я всё намекаю на три года службы, которые мне, признаюсь честно, не ради выполнения своего гражданского долга, а именно по своей собственной инициативе, выпало служить в рядах Военно-морского флота СССР. Вот теперь, подумал внимательный читатель, частично понятно, к чему будет слово, применяемое к глубоководной морской рыбе, сильно отличающейся от тех видов рыб, о которых мы чуть-чуть уже успели сказать и это рыба, правильно, камбала.

А совсем продвинутый читатель даже осмелится предположить, что не просто о Морфлоте речь пойдёт, а о службе подводника, раз рыбка-то глубоководная. Вот какую дискуссию можно развить, взяв за основу всего одно слово. Разве, нет?

Не буду больше мучить читателя в догадках, надеюсь, что мне ещё не раз предоставится такая возможность и я, пренепременно постараюсь её воспользоваться.

Глава I. Позор

Лично я не знаю человека, которому было бы приятно воспринимать позор, как благо. Возможно нет чёткой границы, когда поступки переходят рамки адекватного, с точки зрения большинства граждан, поведения к какой-либо из сферы жизненного социума.

Да и понятие «позор» каждый трактует по-своему, другие даже ставят его вместо короны на голову и ходят с гордо поднятой головой. Для порядочной девушки какие-то знаки излишнего внимания являются оскорбительными и позорными, а для девицы легкого поведения, как комплимент в адрес её привлекательности и неотразимости. Она даже не думает, что привлекает в ее поведении только легкая доступность.

Как бы то не было, но каждый в свое время испытывал в жизни подобные моменты, скажу мягко, когда было неудобно за себя, свое поведение, поступок. Причины их появления и проявления могут быть самые различные. Иногда в них мы или совсем не виновны – это чистая случайность, или невнимательность, рассеянность, непонимание чего-либо в момент совершения, или не видение результатов, в коим наши действия или поступки могут привести. Даже какой-либо жизненный казус можно считать или кто-то может считать, как позор, а другие, как нелепое стечение обстоятельств.

Вот несколько примеров. Когда пьяный или даже трезвый БОМЖ валяется где-то под забором, ходит или сидит и клянчит мелочь, и при этом у него расстёгнута ширинка грязных и дырявых брюк – да за ради Бога, никто практически не обратит на это внимание. Другое дело, если почтенный интеллигентный человек, ну скажем, лектор учебного заведения, выходит на подиум и у него такая же «нелепость». Она тут же становится главной обсуждаемой новость для многоликой аудитории.

У меня были случаи, когда мне было стыдно, но я умышленно шел на этот «стыдливый» поступок, ради благого дела, как я понимал. Вот один из них. Будучи не таким «подержанным», а довольно привлекательным молодым мужчиной, я заметил, что у попутно следовавшей со мной, впереди меня молодой и красивой девушки случился «казус» и она этого не видит. У нее расстегнулась короткая и без того юбочка, но для таких стройных и красивых ножек юбка-макси – это преступление перед мужской половиной общества, истинных ценителей женской красоты, и виднелись, хоть и красивое, но всё же нижнее белье. Её трусики были слишком контрастны со цветом юбки, чтобы этого не заметить.

Изначально, из-за того, что людей, не на тротуаре, а на проезжей части улицы, которая не умела тротуаров, было по обычаю много, я старался выбрать такую траекторию движения, чтобы те, кто очень спешил и обгонял меня и следом девушку, не смог за моей не очень широкой спиной заметить «казуса», который случился с моей попутчицей. Не знаю, как это у меня получалось. Скорее всего, люди думали, что я её преследую. Да и сама девушка, не видя меня за с спиной, но точно, слыша шаги, стала немного нервничать и косить взгляд своих красивых глазок в мою сторону через плечо.

Нужно было решаться и я решился, выбрав удобный момент, чтобы рядом на расстоянии распространения звука моего волнительного голоса обратился к девушке со словами сбивчивой речи:

– Девушка… Вы меня… я прошу Вас меня дик-к-ко извинить… Но у Вас…, – я пытался пальцем указать то место, где…, но она уже повернулась и мой палец «тыкал» район её пояса или чуть ниже, и продолжил, видя недоразумение, плавно переходящее в негодование, – у Вас… это…, у вас молния расстёгнута. Простите, пожалуйста!…

Девушка немного смутилась, быстро застегнула молнию, сказав «спасибо!», на что я молча кивнул, оставаясь неподвижным на месте, хотя она уже продолжила свой путь. У меня с собой не было карманного зеркала, я же не девушка, чтобы носить косметичку, но я и без него ощущал, как горит кожа на лице. Мне было так стыдно, видимо, за эту нелепость, свидетелем которой я стал, как будто я подсматривал за голой девушкой в бане.

Конечно, у каждого свое представление о стеснении, скверности поступка или позора в глобальном понимании этого обсуждаемого аспекта. Не зря говорят, «Каждый понимает в меру своей распущенности», если перевернуть понятие, то «Каждый осознает происходящее в меру своей воспитанности», но это если более культурно выразиться.

А сейчас я хочу рассказать о позоре, который иначе я никак назвать не могу, который произошел со мной очень давно, но оставил глубокий след в становлении меня, как человека, в формировании моего характера, моих убеждений и жизненных принципов. Учился я тогда в третьем или скорее всего в четвертом классе.

У нас в классной комнате, предназначенной для обучения начальных классов сельской восьмилетней школы в то время, обучалось по два класса одновременно: первый класс с третьим, а второй с четвертым. Учительница успевала всех опросить в обеих классах и объяснить новый материал. Это было связанно с малой наполняемостью классов, как правило 5—7 человек, а общее количество на уроке было в пределах 15 человек.

И я хочу заметить, что ена качество овладения той школьной программы никак не отражалось. Даже, может быть и в чём-то было лучше, чем в городских школах, где классы насчитывали 25—30 учеников. Там был другой минус, учитель не имел возможности ежедневно проверять готовность учеников к уроку, проверять качество усвоения и закрепления материала каждым, как это было у нас. Я не помню такого, чтобы учительница не успела на уроке опросить всех учеников класса, если было задано на дом выучить стихотворение наизусть или правила правописания по русскому языку. Потому отлинять, по принципу «меня на прошлом уроке спрашивали, значит сегодня не спросят» – было делом изначально из раздела фантастики.

Самое интересное, что я на первом году обучения, кроме азбуки, родной речи, марания тетрадей в косую линию, при отработке правильности наклона и нажима пера чернильной ручки, на хорошем уровне запоминал не только предметы, где требовалось прочтение и запоминание по существу основных моментов, но и большинство математических выкладок, форму и правил грамматики в русском языке. Самое неприятное было то, что не мог запоминать наизусть стихи, правила и пр., требовавших точное изложения, а не пересказа, что для меня труда не представляло. Это давалось мне с трудом и с большим усилием, благодаря зубрежке. Если бы не это, за 2 года можно было бы экстерном сдавать всю программу начальной школы. Я хорошо усваивал параллельно и весь материал старших классов, единственно, что было плохо, не под ряд, а с разрывом в один год.

Учились мы вместе с моим братом Виктором, с которым были близнецы, правильнее сказать, двойня, были разные во всем, от внешней схожести до умственных способностей и характера. Я был круглым отличником, брат перебивался с тройки на четверку и в основном за счёт списывания у меня домашних работ. В школе проблемы усугублялись тем, что там списать, тем более, если отвечать у доски – никак.

И физически мы отличались тем, что брата тянуло в рост, как и наши предки по отцовской линии, где все были рослые, вплоть до старшего брата Алексея, а я, видимо удался, как говорят, в материнскую породу и дед, которого я в те годы ни разу не видел и вообще в жизни довелось увидеть всего один раз, так как после войны, с фронта к бабушке не вернулся, и мама была ростом Дюймовочки. Но в цепкости и способности уворачиваться или изворачиваться и не дать положить себя на лопатки, опять же я бы пошустрее.

Но память, в отличие от моей, у брата была в разы лучше. Но он мало этим пользовался. Мог бы неплохо учиться по тем предметам, где не требовался математический склад ума, умение сопоставлять, анализировать и прочее. Дома мы часто не мирили, постоянно спорили до драк за старшинство (я был на пол часа от него старше). Да и в классе нас рассаживали за разные парты. В нашем классе изначально училось пять человек, двое из которых девочки, с третьего класса осталась одна.

Ближе к делу. Школа располагалась на одной улице с нашей хатой, в ста метрах и двух минутах ходьбы. Если проследить улицу со стороны въезда в село, то правая сторона была застроена, в те годы еще саманными хатами, некоторые из них были покрыты черепицей, самые «крутые» шифером, а самые бедные камышом. А левая сторона представляла большой пустырь с бурьянами, изрезанными тропинками, по которым доярки и скотники ходили на расположенную за этим пустырём и оврагом с родниками, ручьем и перекладным мостиком. В конце улицы, по этой же левой стороне моей улицы обособленно стояло здание старой школы. Рядом было захоронение, погибшим при защите и освобождении села воинам Красной Армии и памятник. В 1962 года была окончательно построена новая просторная школа «восьмилетка», в которую я и пошел в первый класс вместе с её открытием.

Позже, на этом же пустыре, рядом с новой школой, но ближе к нашей хате построили здание детского сада и правления колхоза. На радость детворы стройка затянулась, а отстроенные стены помещений и сам помещения были излюбленным местом игры, и в прятки, и в войну. Как любая стройка на ней было нагромождение целого и битого кирпича, куч грунта, песка, щебня, досок и отходов. Короче, по нашим понятиям, лучшего места для «боёв местного значения» или «в черте городской застройки», как сейчас говорят, не придумаешь.

Часто, возвращаясь со школы, от нечего дела, заходил на это место «боевой славы», чтобы насладиться воспоминаниями былых побед.

С вечера «пошла масть» и я слишком долго времени провел в подобных баталиях, до этого, правда, исправно письменные домашние задания выполнил, как всегда блестяще и дав тем самым своему брату возможность, воспользоваться моим отсутствуем на «театре боевых действий», вынуть из портфеля тетради и переписать решение задач и упражнения по русскому языку.

Учительница на русском опрашивала, как всегда всех, всех четверых учеников нашего класса. И у нее оставался еще «в запасе» класс с младшим контингентом аудитории. Вот я и влип! Совсем забыл, что нужно было выучить довольно заумное правило по русскому. Из того, что я смог запомнить со слов моей любимой, безо всякого лицемерия учительницы, Натальи Павловны, пытался составить складную в правило речь. У меня это плохо получилось. Учительница сделала изумленное лицо. От кого другого, но от меня такого она никак не ожидала:

– Саша! В чем дело? Ты не заболел?

Я стоял у доски, потупив взгляд в пол. Лицо моё горело. Меньшие на два года ученики, толи просто перешушукивались, толи злорадствовали, не помню уже, для них тоже было неожиданностью, чтобы отличник и так опростался. Мне было не того, чтобы поднимать голову, я был посрамлен, а моя былая слава отличника покрылась «несмываемым» позором. «Позор! Какой позор!!» – звенели у меня в голове и протяжным эхом слова «внутреннего голоса».

– Иди домой и без родителей в школу не приходи! – таков был вердикт строгим голосом требовательной учительницы, – я тебя вынуждена поставить «тройку». Для кого-то сейчас это покажется смешным, но не для меня и тем более тогда.

Я сложил портфель и кивнул брату, чтобы забрал, если чё. Идти домой – «смерти подобно», – думал я. Отсижусь два урока, пока закончится четвертый, последний и потом с братом пойду домой. Так и сделал, пошел на стройку, где она в этот момент защищала меня от всего и всех, как «Брестская крепость».

Мысли сверлили голову: мама в это время точно уже пришла с фермы, дома; отцу не дай Бог говорить, боялся. Хотя меня отец за всю жизнь не бил, даже голос сильно не повышал, но говорил так, что хотел лучше умереть на месте, чем вот такое переносить. Было стыдно, не то, чтобы до слёз, до списания всех немалых моих заслуг и в учебе, и в помощи дома по хозяйству, до нуля, до чистого листа моей детской биографии. Только один раз, батя, замахнулся, быстро выдернувшим из брык ремнем, но я смог увернуться, а его внезапный пыл остыл. А было ведь за что. На этот раз, я нашел минометную мину, точно не помню, но примерно 120-миллиметровою и «спрятал», забросив на камышовую крышу курятника. Сейчас смешно, отец-то был вдвое выше меня и всю, что находилось на крыше ему было, естественно видно. Перепрятать же я не успел. Этой мине судьба, как и гранатам и другим взрывоопасным моим трофеям, была предопределена – она подлежала затоплению в туалетной яме. Однажды, я не выдержал и спросил: «Па, а если гахнет?» – Нет! – был ответ отца, – дерьмо сделает своё поганое дело, сожрёт…»

С братом возвратился домой. На вопрос мамы «как успехи?», на который она особо и ждала ответа и так знала наши способности и успехи, я ответил «хорошо» и поспешил, с особым усердием учить уроки.

Гром прогремел средь ясного неба, когда я, каким-то непонятным чутьем ощутил приближавшуюся «грозу» – бросив взгляд в окно, увидел вошедшую во двор учительницу. В те годы ворот и калитки не было, так как все в деревне жили открыто и дружелюбно, а проход и проезд во двор облагораживали стеночки из сложенного бутового камня, в основном ракушечника. Куда деваться, хоть от судьбы и не уйдёшь, но оттянуть время «казни» попытаться-то можно. Выскочить во двор и спрятаться за постройками и сенниками было поздно. Учительница уже разговаривала с мамой во дворе.

Единственное и часто применяемое место, где можно было притаиться – под кроватью. Я пулей влетел под кровать, успокоив рукой покрывало. Сердце билось, как колокол набата. Мама позвала меня, не услышав отзыва, прошла под комнаты и зная, что я не выходил, заглянула под кровать.

Я стоял перед моей любимой учительницей и испытывал то, что не дай Бог кому-то испытать, такой стыд и позор, какой никогда до этого и после этого за всю мою уже долгую жизнь не испытывал. Не буду даже передавать, что говорила учительница и что я испытывал, готовый лучше провалиться сквозь землю.

Конечно, за свою не короткую жизнь много пришлось испытать конфузов, побывать в ситуациях, при которых было, как минимум неудобно за себя, а по большому счёту позорно, судя по собственноручно представляемой «шкале позора», которая никак не могла быть мерилом для поступков других. Другие подобными поступками могли даже гордиться, у них были совершенно другие принципы и критерии оценок поступков. В той же начальной школе в параллельном, старшем классе, с которым мы занимались в одной классной комнате, учился Толик, который мог, не зная урока, тянуть руку, чтобы его вызывали к доске побыстрее, где он не отвечал на вопросы учительницы, а развлекал нас своими рожицами, кривляньями и прочим, чем сам наслаждался и получал, как он считал свои заслуженные «артистические бонусы». Конечно, он мог дождаться своей очереди, а учительница, зная его, старалась спрашивать в последнюю очередь, чтобы «не расхолаживать» остальных его клоунадой.

***