Светоч Русской Церкви. Жизнеописание святителя Филарета (Дроздова), митрополита Московского и Коломенского

соименнику: служи Богу больше, чем людям, но людям отдавай все, что имеешь.

Выбор для него был сделан. Казалось, инока Филарета ожидает славный путь служения в обители преподобного Сергия, но Провидение судило иначе.

В декабре Комиссия духовных училищ, созданная в 1808 году при Святейшем Синоде, потребовала прибытия в Санкт-Петербург иеродиакона Филарета и еще двух из лучших лаврских учителей. Попытки митрополита Платона отстоять своего любимца оказались напрасными. Сам же он, не желая покидать родную Лавру и своего покровителя, отказался, однако, подать соответствующее прошение, сказав митрополиту: «Я уже подал одно прошение – о пострижении меня в монашество. Произнеся тогда обет послушания, я отрекся от своей воли и теперь другого прошения подать не могу».

Глава 4

Свеча на свещнике

29 декабря 1808 года иеродиакон Филарет с товарищами выехал из Лавры. Дорога заняла пять дней, и в начале января 1809 года троицкие учителя прибыли в невскую столицу.

«Я поехал в Петербург в начале января 1809 года, – вспоминал позднее митрополит Филарет. – В это время были сильные морозы, доходившие до тридцати градусов. Дорогою я простудил ноги, так что и в поздние годы чувствовал боль в ногах».

Санкт-Петербург.

Вид Александро-Невской Лавры. 1820-е гг.

Санкт-Петербург произвел сильное впечатление на приехавших. Они знали Москву, но древняя столица в то время мало отличалась от провинциальных городов России, разве что Кремль, да торговые ряды, лавки и амбары в Китай-городе, да несколько дворцов вельмож придавали ей столичный облик. Просторно раскинувшаяся, с садами и огородами, с недлинными улицами и кривыми переулками, одно- и двухэтажная, утопавшая зимой в высоких сугробах, Москва вдруг увиделась троицким учителям большой деревней.

Санкт-Петербург же не только по названию, но и внешнему виду оказался воистину столицей, причем столицей европейской. Поразил своей шириной и длиной Невский проспект, величественная панорама Невы с Петропавловской крепостью, толчея толпы на улицах, бесконечная вереница карет, возков и саней на мостовой, множество военных, пеших и верховых, в разных мундирах, а в Александро-Невской Лавре – непривычно светское здание собора и внутреннее его убранство: вместо икон висели картины…

Однако встретили приехавших по-московски радушно. Архимандрит Евграф[2 - Музалевский-Платонов, первый ректор Петербургской духовной академии, в прошлом – ректор Московской духовной семинарии.] всех разместил удобно, а иеродиакона Филарета даже пригласил в свои покои. Едва прошли боли в ногах, приехавший инок отправился представляться начальству. И это был первый из множества уроков, полученных им той зимой: не теряй времени, дело надо делать. 4 января Дроздов представился митрополиту Санкт-Петербургскому Амвросию (Подобедову), а затем архиепископу Калужскому Феофилакту (Русанову). Оба они входили в Комиссию духовных училищ – высший орган управления духовными школами, от них теперь зависела его судьба.

Позднее митрополит Филарет вспоминал, как отец Евграф повез его к владыке Феофилакту. То была личность известная и примечательная. Благодаря своим талантам и способностям, отличному знанию французского языка и изысканным светским манерам Феофилакт сделался известным при Дворе, в тридцать два года был возведен во архиепископа Калужского и открыто метил на столичную кафедру и на место первенствующего члена Святейшего Синода. Поддерживал Феофилакта его однокашник по семинарии, а ныне статс-секретарь Михаил Михайлович Сперанский, оказавшийся в большом фаворе у государя Александра Павловича. Важно отметить, что честолюбие было важной, но не главной страстью владыки Феофилакта. Подобно многим церковным деятелям, он стремился к поднятию Русской Церкви из того приниженного положения, в котором она оказалась; Феофилакт желал поднять авторитет приходского священства, образно говоря, переобуть его из лаптей в сапоги и ввести в дворянские салоны. С этой целью по его инициативе и при поддержке Сперанского была создана упомянутая выше комиссия по духовному образованию – создана вроде бы при Синоде, но прямо Синоду, в котором заседали старые консервативные архиереи, не подчинявшаяся. Словом, Феофилакт был личностью крупной и яркой, и троицкий инок сразу это ощутил.

Архиеп. Феофилакт

(Русанов)

Архиепископ «спросил, чему я учился, – вспоминал митрополит Филарет. – Я отвечал: “Философии”. Он вздумал сделать мне экзамен, спросил, что есть истина. Я, знакомый только со старыми вольфианскими и лейбницевскими понятиями философскими, отвечал: “Истина логическая есть то-то, истина метафизическая – то-то”. Феофилакт не удовольствовался, спросил, что есть истина вообще? Я затруднялся, не знал, что отвечать. Спасибо ректору, он вывел из замешательства шуткою. “На этот вопрос, – сказал он Феофилакту, – не дал ответа и Христос Спаситель”. Вопросы Феофилакта перешли к языкам. Узнав о знакомстве моем с языками древними – еврейским, греческим и латинским, он рекомендовал непременно учиться и какому-нибудь из новых, а в особенности французскому, уверяя, что на нем пишут или на него переводят все примечательное в науке. Это заставило меня обратиться к изучению французского языка. Может быть, впрочем, было бы лучше, если бы я знал немецкий язык. Для первоначального чтения, после ознакомления с французской грамматикою – самоучкою, попались мне сочинения Шведенборга[3 - Так в прошлом произносилась фамилия шведского визионера и теософа Э. Сведенборга (1688–1772).], которые, несмотря на совершенное несогласие с его направлением, всем навязывал читать Феофилакт».

Калужскому архиепископу нужны были не только преподаватели в столичные духовные академию, семинарию и училище. Ему требовались молодые сторонники, послушные исполнители его планов, образованные и открытые новым идеям. К Дроздову он, однако, сразу же отнесся настороженно, зная о его близости к митрополиту Платону, своему критику и противнику. Тем не менее он попытался привлечь иеродиакона Филарета на свою сторону. Советы же изучать французский язык и читать труды Сведенборга он давал всем.

По словам самого святителя, в то время он ощущал себя «молодым человеком без поддержки, без связей». Быстрый умом инок Филарет вскоре понял, что все его познания, приобретенные в Лавре, важны, но неполны без соотнесения с достижениями современной европейской культуры, без учета уровня развития современного общества со всеми его ошибками и обретениями.

Теософская система шведа Эммануила Сведенборга, получившая в конце XVIII – начале XIX века очень широкое распространение в Европе, основывалась на христианских началах, но отвергала Церковь и все ее учение. В системе Сведенборга был истинен и действителен лишь Богочеловек Иисус Христос, а весь остальной мир представлял собой видимость чего-то; богообщение и спасение оказывались возможными помимо всяких сообществ, в том числе церковных, одним лишь напряженным общением любого человека с Богом. После смерти теософа в Лондоне образовалась особая сведенборгианская «церковь Нового Иерусалима», а его книги с критикой протестантизма, обоснованием его учения и описанием его духовных видений стали пользоваться широкой популярностью и в России.

Почему это произошло? Образованное русское дворянство, насильственно оторванное по воле Петра от вековых традиций и самобытного уклада жизни и насильственно европеизированное, больше привыкшее читать на иностранных языках, чем на русском, уже не могло удовольствоваться простым слушанием малопонятных церковных служб на церковнославянском языке и затруднялось чтением Библии по-церковнославянски. Без веры жить оказалось невозможно, но дворянские умы смущали непонятность богослужения и ремесленное требоисполнение русских батюшек. Оттого в своих духовных исканиях они стали тянуться к новейшим достижениям европейского ума.

И иеродиакон Филарет понял, что ему предстоит либо подняться на новый уровень познаний для успешного служения в Петербурге, либо смиренно вернуться в тихую Троицкую Лавру, за стены которой пока не проникают новомодные учения. Люди дюжинные удовольствовались бы имеющимся. Дроздов же прилагал к своей жизни евангельскую притчу о талантах буквально, верил в истинность слов: кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет (Мф. 13, 12). Он чувствовал в себе немалые силы и таланты, а потому избрал первый путь, помня, конечно, о других словах: от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут (Лк. 12, 48). Между тем принят он был ласково, но назначения не получал. Жил у отца Евграфа и читал, читал, да ходил в церковь.

Только 1 марта 1809 года состоялось назначение иеродиакона Филарета учителем риторики в духовной семинарии, затем бакалавром философии и инспектором семинарии. На предназначавшееся ему место учителя высшей риторики в духовной академии был назначен иеромонах Леонид (Зарецкий). Архимандрит Евграф трижды ходатайствовал перед Комиссией о назначении своего друга в академию, но владыка Феофилакт воспротивился, ощутив внутреннюю свободу и независимость Дроздова. За огорчением последовали утешение и радость. 28 марта, в праздник Святой Пасхи, митрополитом Амвросием он был рукоположен в сан иеромонаха.

В письме отцу иеромонах Филарет сообщал: «О моем расположении спрашивали не иначе как мимоходом, а потому я не мог отвечать решительно. Между тем поручен мне был класс риторики на время. Отец ректор по требованию Комиссии рекомендовал меня в бакалавра богословия в академию и надеялся и обнадеживал в исполнении сего представления. Сверх всякого чаяния сделан я, как уже писал к Вам, бакалавром философии и инспектором в семинарии, хотя представлены были Его Высокопреосвященством другие… Вы знаете, думаю, что я люблю богословие, ибо нахожу в нем утешение, но теперь должен заниматься холодною философиею. Имев к ней прежде мало внимания, теперь чувствую свои недостатки, однако это не так беспокоит, как обязанность наблюдать поведение двух или трех сот человек, из коих я до вступления в должность ни одного не знал. Заседание в семинарском правлении так же для меня ново и тем паче затруднительно, что все члены (отец ректор, я и эконом) новоназначенные…

Теперь Вы видите мое положение, которого я и сам еще не осмотрел совершенно. Ход здешних дел весьма для меня непонятен… Жалованье мое здесь менее, нежели прежнее троицкое. Стола еще не имею, ем по-христиански – хлеб и воду с вином. Это с тех пор как имею свою комнату. Хлеба ржаного и пшеничного в день надобно мне копеек на двадцать. Вот мое изобилие! Климат здешний много меня не беспокоит, только мокроты много. Раза два припадал от простуды, но легко и ненадолго, не знаю, что весна покажет…».

9 августа иеромонах Филарет назначен ректором учрежденного при семинарии духовного уездного училища с оставлением всех имеющихся обязанностей. Из этого можно сделать вывод, что молодой инок не согнулся под тяжестью многих трудов, да еще в непривычных условиях. Он сумел не просто устоять, но показать себя с лучшей стороны, показать не лестью или покорностью, а своим добросовестным трудом. В качестве инспектора семинарии он еженедельно являлся к владыке с докладами. Митрополит Амвросий сумел оценить способности Дроздова, присущее ему редкое сочетание кипучей энергии с тщательностью и скрупулезностью, его объективность и правдивость. Они ощутили друг в друге нечто общее, сблизились и стали доверять друг другу.

Общими усилиями архимандрита Евграфа и митрополита Амвросия состоялось назначение Дроздова во вновь созданную в 1809 году первую в России духовную академию – Санкт-Петербургскую, но, увы, ее вновь назначенный первый ректор отец Евграф не дожил до этого – он скоропостижно скончался от чахотки в ноябре 1809 года. А вскоре, 8 февраля 1810 года, иеромонах Филарет был переведен в духовную академию бакалавром богословских наук, ему было также поручено чтение курса церковной истории. Новое место, новые, более сложные задачи, но он был счастлив – то было дело по нему.

Новый ректор академии архимандрит Сергий (Крылов) принял Дроздова дружески, поселил рядом со своей кельей, опекал его, позволил ему пользоваться своими книгами, разделял с ним трапезу. От такой доброжелательной обстановки, а главное – с избавлением от крайне хлопотного и чуждого натуре Дроздова инспекторства, он ощутил прилив новых сил.

В новосозданной духовной академии недоставало учебных пособий по самым важным курсам. Иноку Филарету пришлось самому составлять учебные книги, причем по предметам, которые ему не преподавали, – к примеру, церковное право или церковные древности. Конспекты каждого курса он представлял для предварительного рассмотрения в Комиссию духовных училищ. Для подготовки к лекциям он просиживал вечера напролет над книгами, но каждый день входил в аудиторию подготовленным.

Позднее его лекции критиковали за компилятивный характер, да и сам он невысоко их оценивал, пусть так, но ведь он начинал на пустом месте. Студенты находили его блестящим и вдохновенным профессором: «Речь внятная; говорил остро, высоко, премудро, но все более к уму, менее к сердцу. Свободно делал изъяснение Священного Писания, как бы все лилось из уст его. Привлекал учеников так к слушанию себя, что, когда часы кончались ему преподавать, всегда оставалось великое усердие слушать его еще более, без ястия и пития. Оставлял он сильные впечатления в уме от учений своих».

Нельзя не сказать о том, что новым назначением иеромонах Филарет был обязан не только своим талантам, но и обретенному им покровителю – митрополиту Амвросию (Подобедову), главе Санкт-Петербургской и Новгородской епархии, первенствующему члену Святейшего Синода.

Этот маститый иерарх, не отличавшийся ученостью, но бесхитростный, добродушный и стойко державшийся обычаев доброй старины, нуждался в помощнике. Он ласково принял троицкого инока в отличие от гордого и самоуверенного архиепископа Феофилакта.

Владыка Амвросий не менее своего калужского собрата стремился к возрождению Русской Церкви, но при этом не спешил заимствовать плоды западной учености, а уповал на естественные улучшения по воле Божией.

Митр. Амвросий

(Подобедов)

Он не желал упускать академию из-под своего контроля, а Феофилакт стремился там владычествовать, нетерпеливо ожидая своего возведения в митрополичий сан. Троицкий инок должен был выбирать. Феофилакта он оценил как человека «корыстолюбивого» и «светского направления. Какая бы порча была для целой Церкви, если бы такой человек был первым митрополитом!».

Конечно же, дело здесь не сводилось лишь к состязанию честолюбий церковных иерархов – личность каждого из них означала определенное направление развития церковной жизни.

Иеромонах Леонид (Зарецкий), также прибывший от Троицы, но принявший сторону владыки Феофилакта, читал в академии эстетику. Читал плохо, путанно и поверхностно, не зная многих понятий из философской системы Канта.

Студенты были недовольны. Зарецкий же воспылал завистью к своему товарищу Филарету, у которого все удавалось. В том 1810 году владыка Феофилакт пригласил в академию немца Игнатия Фесслера, начавшего читать несколько курсов и перетянувшего к себе студентов от Зарецкого. Неожиданно для последнего лекции ученого немца встретили резко критическое отношение со стороны ряда преподавателей, в том числе иеромонаха Филарета. Этого Зарецкий понять не мог, ведь Фесслер, как создатель новой масонской ложи, пользовался покровительством самого Сперанского, и выступать против него было опасно для карьеры[4 - М. М. Сперанский был не только инициатором создания Санкт-Петербургской духовной академии и главным реформатором русской системы духовного образования, но и фактическим руководителем Комиссии духовных училищ.]. Удивительно ли, что инок Леонид (Зарецкий), служивший лицам, а не делу, остался в безвестности, а для иеромонаха Филарета самозабвенное служение делу стало естественным способом возвышения.

Принимая многое доброе из западной науки, иеромонах Филарет чутко примечал идущие оттуда вредные влияния. Многознающий Игнатий Фесслер стал проповедовать в духовной академии идеи мистические, близкие к пантеизму, фактически отрицая Церковь Христову. Удалить его из академии оказалось возможным лишь в июне 1810 года, когда в своем конспекте о древней истории Восточной Церкви он описал православное богослужение состоящим из «двух элементов: лирического и драматического». Позднее удалили преподавателей французского языка де Бое и немецкого языка Отто Смольяно: первый распространял среди студентов идеи католичества, а второй – протестантизма. Курсы Фесслера передали Дроздову, курсы иностранных языков – другим русским преподавателям.

Труды в академии занимали почти все время Дроздова, это и утомляло, и радовало его. Он постепенно вырабатывал свой образ жизни – вечного труженика, занятого с рассвета до заката. Без сомнения, он уделял много внимания и своей внутренней монашеской жизни. В этом ему надежным наставником служил святой Григорий Богослов, писавший полторы тысячи лет назад, но будто обращаясь к нему сегодня: «Желаю также, чтобы ты богател одним Богом, а целый мир почитал всегда наравне с паутинными тканями».

Однако жизнь устраивалась вопреки тем планам, что он лелеял в обители преподобного Сергия: вместо тишины и покоя почти деревенской монашеской обители – хлопотливая и шумная суета в центре столичной жизни, вместо степенного служения у мощей преподобного и одной-двух лекций в семинарии – выматывающее силы составление совершенно новых курсов, вместо тесного круга троицких иноков и старца-митрополита – косые взгляды завистников, ехидные отзывы и тайные наветы недоброжелателей.

В столице, вблизи царя и центра церковной власти, он оказался в обстановке накаленного честолюбия, беспрестанной лести и угодничества, влиявших и на церковную жизнь. Конечно же, это тяготило его, временами порождало скорбные мысли и уныние. Его иноческий путь, видевшийся прямым и открытым, оказывался очень непростым, требовал осторожности, внимания, сдержанности.

Он изливал свои переживания и чувства в письмах, помня, впрочем, о перлюстрации корреспонденции почтовыми чиновниками и полагаясь более на оказии.

«Любезнейший друг и брат! – писал Дроздов священнику Григорию Пономареву 5 января 1811 года, – Почти терял я надежду что-нибудь знать о тебе. Перемена состояния, имени, жилища закрыла меня от тебя; я, сжегши твои письма при торопливом отъезде из Сергиевой Лавры, позабыл, как надписывать к тебе письма… Наконец письмо твое сверх чаяния мне тебя возвратило. Суди посему о радости, с какою я получил оное… К здешней жизни я не довольно привык и едва ли когда привыкну более. Вообрази себе место, где более языков, нежели душ, где надежда по большей части в передних, а опасение повсюду, где множество покорных слуг, а быть доброжелателем почитается неучтивым, где роскошь слишком многого требует, а природа почти во всем отказывает, – ты согласишься, что в такой стихии свободно дышать могут только те, которые в ней или для нее родились. Впрочем, есть люди, которых расположениями я сердечно утешаюсь…»

30 июня 1811 года Император Александр Павлович пожаловал иеромонаху Филарету Дроздову наперсный крест с изображением Спаса Нерукотворного, обложенным 32 бриллиантами, 16 топазами и 230 малыми рубинами. Уже через несколько дней, 5 июля 1811 года, иеромонах Филарет был возведен в сан архимандрита, 11 марта 1812 года назначен ректором Санкт-Петербургской духовной академии, а 27 марта высочайшим указом определен настоятелем Юрьевского монастыря вблизи Новгорода, одной из старейших монашеских обителей.

В 1815 году выходит в свет книга архимандрита Филарета «Разговоры между испытующим и уверенным о Православии Восточной Греко-Российской Церкви», написанная в соответствии с пожеланием Императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги царствовавшего тогда Императора Александра I. Книга была составлена в известной на Западе диалогической форме, подобно знаменитым диалогам святого Григория Двоеслова, в ней чувствуется знание «Точного изложения православной веры» преподобного Иоанна Дамаскина и многих «Слов» святителя Григория Богослова, чья глубокая мысль и чеканная точность стиля явно покорили архимандрита Филарета. В этой книге ректор академии проявил не только незаурядные способности апологета и полемиста, но и немалый художественный дар. Книга легко читается, увлекает читателя.

В 1816 году выходят из печати его «Начертания церковно-библейской истории» и «Записки, руководствующие к основательному разумению книги Бытия, заключающие в себе и перевод сея книги на русское наречие» с посвящением государю Императору Александру Павловичу. Нельзя не поразиться этой работе. Как смог молодой монах, загруженный множеством текущих административных и учебных дел, не только найти время, но и основательно проработать ранее неизвестные ему богословские труды, комментарии и критические издания Ветхого Завета, вышедшие в Германии и Англии? Но прочитал, осмыслил и дал подробнейшее толкование первой книги Библии с использованием известных ему рукописных текстов на древнегреческом, древнееврейском и латинском языках. Надежной опорой в его работе стали книги немецкого теолога Иоганна Франца Буддея, особенно вышедшее в 1727 году в Лейпциге «Историко-богословское введение в мир богословия и его частей».

Стоит оценить и смелость архимандрита Филарета. Он не удовольствовался церковнославянским переводом, а предложил читателю текст Священного Писания на современном русском языке, переведенный с еврейского оригинала и дополненный в соответствии со славянским текстом по греческому оригиналу Септуагинты. Это качество святителя – всегда давать больше того, чем ожидают от него, – неизменно поражало окружающих.

Великий церковный труженик становится известным высшему петербургскому свету и Двору, его узнают и принимают видные сановники и аристократы, авторитет его вознесся на большую высоту и стал бесспорным. В чем причина столь стремительного возвышения? Конечно, не только в богословских заслугах и черновых трудах по духовным учебным заведениям. Причина – в проповедях Филарета.

Глава 5