«Сибирские заметки» чиновника и сочинителя Ипполита Канарского в обработке М. Владимирского

Однако благополучию нашего героя было суждено скоро закончиться. Рескриптом Николая I от 4 мая 1826 г. был создан специальный «Искусственный Комитет» под председательством инженер-генерала К.И. Оппермана, которому надлежало выяснить, возможно ли на месте, выбранном Витбергом, т.е. на Воробьевых горах, строить храм по его проекту. В результате исследований и сделанных на их основе чертежей плана и разрезов Воробьевых гор московские специалисты пришли к выводу: «Построение великого храма на покатости Воробьевых гор принадлежит к числу невозможностей, как то доказывается произведенными испытаниями грунта; но на вершине оных находится пространная площадка, на которой можно построить огромнейшее здание»[39 - Электронный ресурс. <http://www.spasi.ru/xrr/xxs.htm> (дата обращения: 26.03.2020).]. В том же 1826 г. из-за слухов «о беспорядках московской Комиссии сооружения храма во имя Христа Спасителя» император поручил расследование этого дела генерал-адъютанту С.С. Стрекалову[40 - РГИА. Ф. 1329. Оп. 4. Д. 305. Л. 6 об.], который выявил многочисленные нарушения в работе Комиссии. В Санкт-Петербурге был создан особый следственный комитет под предводительством Оппермана[41 - Назначение К.И. Оппермана, военного инженера, автора ряда архитектурных проектов, а в это время еще и председателя комиссии по строительству Исаакиевского собора, главой комитета было, по-видимому, связано с тем, что он был своего рода экспертом в этой области.], а чиновники Комиссии были «преданы суду по высочайшему повелению, объявленному в 1827 году»[42 - РГИА. Ф. 1329. Оп. 4. Д. 305. Л. 6 об.]. В мае 1827 г. появился сенатский указ, в котором упоминались рескрипты императора от 16 апреля того же года, согласно которым Комиссия распускалась, а все ее имущество и чиновники поступали в распоряжение московского генерал-губернатора князя Н.Б. Юсупова[43 - Полное собрание законов Российской империи. Собрание второе. Т. 2. № 1086. СПБ., 1830. С. 54.]. Что касается Канарского, то он, как и ряд его коллег по Комиссии, был арестован, а его имущество описано. Началось следствие.

Странно, что в заглавии Щукинского варианта «Сибирских записок» значится 1827 г., ведь именно в это время Канарский содержался под арестом[44 - Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 109. Оп. 66. Д. 469. Л. 29.]. Впрочем, об условиях ареста нам ничего не известно, а история знает немало случаев, когда арестанты коротали время за литературным трудом, причем заточение, по-видимому, способствовало развитию их воображения, как в случае с Н.Г. Чернышевским и Н.А. Морозовым. Если верить документам, отпущен из-под ареста Канарский был лишь в 1831 г. и, судя по всему, опять же благодаря заступничеству А.Н. Голицына. В конце октября 1831 г. Голицын обратился к А.Х. Бенкедорфу и объяснил, что Канарский уже отрешен от должности и содержится под арестом с начала «производства дела»[45 - Там же.] – и потому, согласно действию Всемилостивейшего манифеста об амнистии 1826 г., должен быть освобожден. Однако сотрудники Московской Уголовной Палаты не осмелились отпустить бывшего чиновника, и только сам Бенкендорф, ознакомившись с посланием Голицына, повелел выпустить Канарского «на поруку»[46 - Там же.]. Промежуток, во время которого Канарский якобы писал свои записки, был, таким образом, временем ареста, но никак не добровольной отставки.

Преступление и наказание

Неясно, имелась ли какая-либо связь между начавшимся расследованием и восшествием на престол императора Николая I. Однако с уверенностью можно сказать, что именно это событие в конечном счете помогло Канарскому и остальным членам Комиссии избежать наказания по всей строгости закона. Следствие, как это почти всегда происходило в подобных случаях в России того времени, продолжалось семь лет и закончилось лишь в 1835 г., когда в Департаменте гражданских и духовных дел Государственного совета было сформировано дело на более чем 500 листах[47 - РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. 1835. Д. 51.]. Чтобы адекватно определить вину каждого из участников, следователи запрашивали информацию о времени их отсутствия на рабочем месте по причине командировок или болезни. За время своей службы в Комиссии Канарский всего лишь один раз побывал в командировке – в Калужской губернии с 12 мая по 16 июня 1822 г. Впрочем, он довольно часто отсутствовал на рабочем месте из-за слабого здоровья[48 - «Больничные» Канарского:? 11(17) июля – 20 сентября 1825;? 9 апреля – 17 июня 1826;? 2–26 ноября 1826;? 11–24 апреля 1827.]. Например, 11 апреля 1827 г. он докладывал Комиссии: «Усилившиеся нарывы в горле, от коих лечусь с давнего времени, препятствуют мне выходить на воздух, и потому не могу явиться к должности»[49 - ЦГА г. Москвы. Ф. 243. Оп. 3. Д. 288. Л. 9.]. Суммарно Канарский более полугода не являлся на службу; в это время его обязанности исполняли столоначальники Богоявленский и Клочков. Они содержали бумаги в таком порядке, что один из следователей – Погодин – похвалил заместителей Канарского, отметив, что благодаря их работе расследование продвигалось очень быстро[50 - РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. 1835. Д. 51. Л. 317.].

Следователи максимально подробно описали все махинации членов злополучной Комиссии, смысл которых можно лаконично описать современным словом «откат». Комиссия выходила за рамки предоставленного ей бюджета и по цене выше рыночной покупала низкопробные материалы – лес, камень – для строительства храма, тогда как разница между рыночной и зарегистрированной в отчетах суммой шла в карман членам Комиссии и их сговорчивым поставщикам. Не всегда данный вид взятки переводился в денежный эквивалент. Так, отмечается, что камнем, который покупала Комиссия для храма, вымощен тротуар около дома Канарского[51 - Там же. Л. 22.]. Канарский в ответ на эту претензию заявлял, что он не имеет собственности ни в Москве, ни в другом месте, а живет в доме своей жены, которая и занималась благоустройством придомовой территории. По его словам, именно она «желала выстлать тротуар камнем», а потому купила около Дорогомиловского[52 - Дорогомиловский мост находился на месте нынешнего Бородинского моста.] моста «плитняк, хоть не крепкой, но по цене выгодной»[53 - РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. 1835. Д. 51. Л. 22.]. Заметим, что таким образом выясняется, что жена Канарского была владелицей дома в Москве. Может быть, он достался ей по наследству, а может быть, был куплен на неправедно заработанные мужем деньги, но записан на жену, и если так, то это свидетельство того, что подобная практика не была изобретением XXI в. Впоследствии дом, возможно, пришлось продать: все имущество обвиняемых, согласно приговору, было продано с торгов, а жить на что-то было нужно.

Хотя эпизод с плиткой так и не был доказан, но Канарского признали виновным[54 - Там же. Л. 446–446 об., 447–447 об.] в заключении с подрядчиками контрактов на невыгодных для казны условиях; несоблюдении установленных правил проведения закупок для казенных нужд; превышении полномочий при принятии решений на заседаниях Комиссии[55 - Там же. Л. 404. На своих частных заседаниях Комиссия не имела права заключать контракты на поставки более чем на сумму в 50 тыс. руб.]. Канарский приводил различные доводы в пользу своей невиновности: он ссылался на свою длительную и беспорочную службу[56 - Там же. Л. 99.], на стремление незадолго до начала следствия уйти в отставку из-за проблем со здоровьем, на характер самой занимаемой им должности (он якобы был «лицом подчиненным, не имевшим права ни останавливать постановления, ни протестовать на резолюции, принятые на заседаниях Комиссии»)[57 - Там же. Л. 142.].

В итоге главным виновником был объявлен А.Л. Витберг, который вовлек своих подчиненных «в неправильные действия»[58 - Там же. Л. 517. По иронии судьбы Александр Лаврентьевич (Карл-Магнус) Витберг был сослан в ту самую Вятку, где когда-то служил и Канарский. Тут он познакомился с другим ссыльным – А.И. Герценом и оставил потомкам его портрет, а тот, в свою очередь, посвятил ему несколько страниц в «Былом и думах».], тогда как Канарского признали чиновником слабым и неблагонадежным, не достойным впредь ни состоять на государственной службе, ни участвовать в выборах[59 - «Рунича и Канарского за безмолвное соглашение с распоряжениями Витберга, противными порядку службы, как слабых и неблагонадежных чиновников впредь ни к каким должностям не определять» (РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. Д. 51. Л. 404).]. Любопытно, что, несмотря на все вышеперечисленные нарушения, ни в действиях Канарского, ни в действиях других членов бывшей Комиссии не было обнаружено того, что в те времена называли «лихоимством»[60 - Там же. Л. 447 об.], т.е. прямого подкупа частными лицами государственных служащих, а это, судя по документам следствия, беспокоило власть больше, нежели незаконное обогащение за счет казны.

Открывшиеся злоупотребления членов Комиссии по строительству были совершены до издания Всемилостивейшего манифеста от 22 августа 1826 г., опубликованного в честь коронации Николая I. Этот документ, по сути, предоставлял амнистию всем чиновникам, которые находились в это время под следствием и которым не вменялись такие преступления, как смертоубийство, разбой, грабеж и лихоимство. В результате 31 декабря 1834 г. Правительствующий Сенат официально постановил всех их освободить, тогда как Канарский к этому времени, по-видимому, и так уже был на свободе.

Отметим, что в выписках из журнала гражданского департамента от марта и апреля 1835 г. сказано, что коллежскому советнику Канарскому, который «чрез долговременное нахождение под судом и арестом»[61 - Там же. Л. 517.] уже понес достаточное наказание, не возбраняется вступать на службу, поскольку таким образом он сможет загладить свой прежний проступок. Однако это решение или не было учтено, или не имело силы.

Дела интимные и не только

На первый взгляд, все изложенные выше злоключения автора «Сибирских заметок», подкрепленные документальными свидетельствами, выглядят вполне достоверно. Есть, однако, по крайней мере одно обстоятельство, вызывающее недоумение. Как мы помним, младший сын Канарского родился в Москве 23 июля 1832 г. Если его отец был отпущен из-под ареста в октябре-ноябре предыдущего 1831 г., то нетрудно предположить, что воссоединившиеся после долгой разлуки супруги на радостях сразу же зачали своего последнего отпрыска. Однако их старший сын родился 20 октября 1828 г. и, если он появился на свет в срок, то был зачат не позднее января того же года, т.е. когда Канарский уже вроде бы был под арестом. Впрочем, как уже говорилось, об условиях ареста нам ничего неизвестно.

Еще одна неясность связана с тем, что к 1841 г. Канарский оказался в Вяземском уезде Смоленской губернии, откуда он писал шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу с просьбой об отмене наказания и получения официального разрешения занимать государственные должности, причем о своем местопребывании он писал как о месте ссылки (см. Приложение). Приняв ходатайство Канарского, Бенкендорф сначала запросил на него характеристику у князя П.И. Трубецкого, который в тот момент был смоленским губернатором. Сославшись на губернского предводителя дворянства, Трубецкой ответил, что «коллежский советник Канарский вел себя хорошо и ни в каких законопротивных поступках замечен не был»[62 - ГАРФ. Ф. 109. Оп. 71. Д. 419. Л. 1.]. После этого глава III отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии перенаправил это прошение вместе с полученной характеристикой на рассмотрение министру юстиции графу В.Н. Панину. Панин справедливо отметил, что Канарский «уже воспользовался монаршим милосердием по манифесту 1826 года»[63 - Там же. Л. 4 об.] и в силу ряда причин его допущение на службу невозможно. Во-первых, «при сделанном ему от правительства доверии оказался совершенно неблагонадежным»[64 - Там же.] и продемонстрировал свою неблагонадежность. Во-вторых, отстранение состоялось слишком недавно, «и потому едва ли можно принимать в уважение поведение его со времени состояния о нем приговора»[65 - Там же.]. В-третьих, его ссылка на дело бывшего члена Комиссии Рунича, осужденного аналогичным образом, неуместна, так как тот был освобожден единственно по воле государя императора «во внимание к его бедному с семейством положению»[66 - Там же. Л. 5.], и его случай является исключением. В-четвертых, «подобное прощение ослабило бы силу законов и мер, принимаемых к ограждению казенной собственности»[67 - Там же.], тем самым противореча самому смыслу наказания.

Второй и финальный эпизод относится к осени 1843 г. В сентябре на имя Бенкендорфа пришло прошение от родственника Канарского, генерала Ренненкампфа, с запиской от самого «примерного отца детям, лучшего гражданина с качествами христианских чувств»[68 - ГАРФ. Ф. 109. Оп. 73. Д. 667. Л. 1 об.]. Бенкендорф передал эти документы на рассмотрение кабинету министров. На этот раз доводы Канарского, ссылавшегося на то, что он не служил уже 16 лет, и на решение по аналогичному делу Рунича, были приняты. С согласия императора было решено в качестве милости даровать ему право вернуться на службу[69 - Там же. Л. 9 об.], однако сведений о том, удалось ли ему найти новое место, не обнаружено.

Завершая рассказ об этом периоде жизни нашего героя, стоит заметить, что, помимо упомянутого выше Н.А. Загряжского, его коллегой по работе в комиссии был Василий Владимирович Берг, с которым они были знакомы еще по Иркутску. Берг служил в Комиссии о строительстве Храма Христа Спасителя казначеем и, как справедливо говорится в биографии его сына – поэта Николая Берга, который, кстати, был крестником А.Л. Витберга, «по странной прихоти судьбы, именно казначей, через руки которого прошли огромные суммы денег, непостижимым образом уцелел. Сознавая нависшую над головой опасность, он все же почел за лучшее удалиться из Москвы и, получив какое-то место в г. Бронницы, отправился туда с семьей. Потом, когда гроза пронеслась, перевелся в Москву, но прожил там недолго и в 1830 г. уехал в Сибирь, получив место председателя Томского губернского правления»[70 - Электронный ресурс. <http://www.hrono.ru/biograf/bio_b/berg_nv.php> (дата обращения: 26.03.2020).]. Далее биограф Берга-младшего приписывает ему (с ложной ссылкой на страницу его воспоминаний!) слова, в действительности принадлежащие А.И. Герцену: «Само собою разумеется, что Витберга окружила толпа плутов, людей, принимающих Россию – за аферу, службу – за выгодную сделку, место – за счастливый случай нажиться. Не трудно было понять, что они под ногами Витберга выкопают яму. Но для того, чтобы он, упавши в нее, не мог из нее выйти, для этого нужно было еще, чтоб к воровству прибавилась зависть одних, оскорбленное честолюбие других»[71 - Герцен А.И. Былое и думы. Глава XVI. Сам же Н.В. Берг лишь заметил: «История этого плана [Храма Христа Спасителя. – А. К.] и самого Витберга чересчур известна, чтоб ее здесь рассказывать. Другой великий художник, Герцен (встретившись с Витбергом в Вятке), лучше и ярче всех обрисовал это высоко-поэтическое лицо» (Посмертные записки Николая Васильевича Берга // Русская старина. 1890. Т. 65. Кн. 2. С. 302).].

Масоны, масоны, кругом одни масоны…

Здесь стоит снова сделать паузу и обратить внимание на упомянутое выше имя Рунича, сослуживца Канарского по Комиссии по строительству Храма Христа Спасителя. Речь идет о коллежском советнике Аркадии Павловиче Руниче[72 - См. о нем: Русский биографический словарь А.А. Половцева. Т. 17: Романова – Рясовский. СПб., 1918. С. 592.], и именно он является своего рода ключом к некоторым эпизодам в биографии автора «Сибирских заметок». Судя по всему, знакомство и, возможно, дружба Рунича и Канарского начались задолго до судебных разбирательств по поводу их злоупотреблений. В 1802–1805 гг., т.е. ровно в те же годы, что и Канарский, Рунич также пребывал в Вятской губернии, где служил в канцелярии Вятского гражданского губернатора, которым в то время являлся не кто иной, как его собственный отец тайный советник Павел Степанович Рунич. Назначение Аркадия Рунича в Вятку состоялось 22 мая 1802 г., а Канарского – 26-го. Покинул Канарский Вятку в марте 1805 г. и, видимо, тоже вместе с Руничем, который в мае того же года был зачислен в штат Московского почтамта. Тогда же, в 1805 г., свой пост губернатора покинул и назначенный сенатором Павел Рунич, как это и описано в «Заметках» Канарского. Судя по всему, не является случайностью и то обстоятельство, что, вернувшись из Вятки, Канарский попал поначалу на службу именно в Седьмой, московский департамент Сената: дело в том, что именно туда получил назначение и П.С. Рунич[73 - Месяцеслов… на 1806. СПб.: Имп. Академия наук, 1806. Ч. 1. С. 94.]. 11 ноября 1815 г. Канарский, как мы помним, был «уволен для определения к другим делам», всего лишь на полтора месяца задержавшись на службе по сравнению со своим другом А.П. Руничем, который оставил службу с той же формулировкой еще 1 августа того же 1815 г. Дальше оба приятеля оказываются в комиссии по строительству Храма Христа Спасителя. Вполне возможно, что Канарский и Рунич вместе ехали из Москвы в Вятку, как это и описано в «Заметках», и именно тогда и произошло их знакомство. Таким образом, еще один фрагмент «Заметок» – тот, что повествует о службе автора в губернии «В», можно счесть достаточно достоверным или, во всяком случае, близким к истине. Но почему в таком случае Канарский счел необходимым зашифровать эту часть своих записок?

Определенный ответ на этот вопрос дать невозможно, но стоит обратить внимание на еще один любопытный факт: Канарский, как мы установили, родился в 1782 г., в то время как хронология его «Записок» указывает на 1785 или 1786 г., но Аркадий Рунич родился как раз в 1785 г. Не потому ли Канарский счел необходимым зашифровать вятский эпизод своей биографии, что хотя бы отчасти, например, в перечислении поручений, которые он выполнял, описывает здесь не свою службу, а своего друга? Но в таком случае вполне возможно, что и какие-то другие приводимые в записках детали биографии – это детали биографии Аркадия Рунича?

Но тут, конечно, самое время вспомнить, что у Аркадия Павловича, человека, который сколько-нибудь заметного следа в истории не оставил, был старший брат – Дмитрий Павлович – известный масон и литератор, прославившийся как мракобес, гонитель профессоров Петербургского университета, и в частности А.П. Куницына[74 - См. о нем: Кондаков Ю.Е. Либеральное и консервативное направления в религиозных движениях в России первой четверти XIX века. СПб., 2005. С. 48–84; Возчиков В.А. «Дело профессоров», или оправдание Рунича // Историко-педагогический журнал. 2013. № 1. С. 75–88.]. Рунич-старший был ближайшим сотрудником министра духовных дел и народного просвещения князя А.Н. Голицына, и, надо полагать, именно по протекции Рунича князь покровительствовал Канарскому.

Вернемся, однако, немного назад. Как мы помним, в Седьмом департаменте Сената Канарский прослужил не более трех месяцев, после чего, вроде бы по собственному желанию, перешел на скромную должность архивариуса Академии художеств. Неужели в нем проснулась любовь к изящным искусствам, да еще столь сильная, что заставила его пренебречь карьерой? И тут на сцене появляется еще одна важная фигура. Дело в том, что конференц-секретарем Академии художеств был в ту пору не кто иной, как действительный статский советник Александр Федорович Лабзин[75 - Месяцеслов… на 1806. Ч. 1. С. 477.] – давний знакомый семейства Руничей, известный масон, основавший в 1800 г. в Петербурге ложу «Умирающий сфинкс», в которую в 1804 г. им был принят и Дмитрий Рунич. Последний как раз в начале 1805 г., т.е. примерно в одно время со своим отцом и с Канарским, приезжает в Москву и, вероятно, знакомится с будущим автором «Сибирских заметок». На эти же годы приходится его интенсивная переписка с Лабзиным, причем, как заметил Ю.Е. Кондаков, «в ряде случаев в своих письмах А.Ф. Лабзин переходит грань, разделяющую отношения учителя и ученика, и заставляет подозревать отношения более интимного характера»[76 - Кондаков Ю.Е. Либеральное и консервативное направления… С. 55.]. Примечательно, что в 1809 г. Лабзин открыл в Петербурге ложу шотландского ритуала «Вифлеем», в которую среди прочих входил А.Л. Витберг, под чьим началом Канарскому суждено было служить в Комиссии по строительству Храма Христа Спасителя, и членом которой стал также и Д.П. Рунич.

О том, что Канарский был не только лично известен своему начальнику по Академии художеств, но и был к нему достаточно близок, свидетельствует письмо А.Ф. Лабзина к Д.П. Руничу от 26 декабря 1805 г.:

«В праздник сей подарили меня Канарский и мой Турчило[77 - Иосиф Адамович Турчило. С 1806 г. член ложи «Умирающий сфинкс».], еще накануне, большим подарком. Брат Вечерин[78 - Имеется в виду, А.Г. Черевин, имевший масонский псевдоним Вечерин и женатый на сестре Д.П. Рунича.], едучи ко мне встречает Турчилу и предлагает ему подвезти его в своих санках; он отказывается, и по долгим допросам, куда идет и за чем, открывается, что Турчило из определенного ему в год 180 р. жалованья несет 10 рублей в тюрьмы; что они условились с Ипполитом, и один пошел в крепость, другой в градскую тюрьму, раздать, что припасли, несчастным, тамо содержащимся; и это без всякого подучения или научения от меня и совсем тайно, так что наружу вышло уже совсем нечаянно. Судьбе угодно было сделать мне то известным и показать осторожности моей, что это кандидаты; и так вчера мы очень жалели, что на сих днях вас не будет с нами, и что мы не сможем приобщить вас к нашей радости, которой ни их ни себя лишать долго я уже не хочу. Ах! Мой друг, каков этот пример для нас, мы и богаче их; но иногда о таких подвигах милосердия и не вздумаем»[79 - Кучурин В.В. Материалы для изучения эзотерической традиции в России в первой четверти XIX в.: письма А.Ф. Лабзина к Д.П. Руничу // Aliter. 2012. № 1. С. 100.].

Дважды упоминается Канарский и в письме Лабзина Руничу от 9 января 1806 г.[80 - Там же. С. 103–104.], причем просто по имени, без фамилии, поскольку адресат, очевидно, хорошо знал, о ком идет речь. В переписке более позднего времени, а именно в письме от 23 октября 1817 г., также встречаем примечательный пассаж, имеющий отношение к нашей теме:

«Закладка в Москве огромного храма по прожекту Витберга подает мне мысль написать к тебе, мой любезный друг Дмитрий Павлович, следующее: без сомнения, учреждена будет комиссия для строения церкви сей, которая продолжится не год и не два, и верно с хорошим жалованьем. Вот, кажется, место тут и для тебя, если тебе в Москве жить хочется. Не рассудишь ли переговорить о сем с кн. Ал. Н. Голиц[иным]: и я думаю, государь тебе не откажет в месте сем […] Если б случилась тебе нужда тут в моем посредничестве, я с охотою готов отписать к князю: но чтоб сею проволочкою не упустить времени»[81 - Кучурин В.В. Материалы для изучения эзотерической традиции в России… С. 125.].

Таким образом, служба в Комиссии, в которой в конечном счете оказались младший брат Д.П. Рунича и Канарский, изначально виделась выгодной и желанной.

В 1809–1810 гг. в отношениях Рунича и Лабзина наступает охлаждение, в 1810 г. происходит закончившаяся для него без последствий, но очень волновавшая Лабзина реформа масонских лож, а в июне 1810 г. Канарский получил назначение в Сибирь. Заметим также, что в 1806–1807 гг. Лабзин издавал журнал «Сионский вестник», и можно предположить, что именно этот журнал имеет в виду автор «Сибирских заметок», а значит, таинственный «генерал Л» – это не Аракчеев, а Лабзин. Правда, он был не настоящим, а разве что статским генералом, поскольку чин действительно статского советника (IV класс табели о рангах) соответствовал армейскому генерал-майору.