Ксенос и фобос
Только опять стучало и тикало – неправильно как-то все. Почему домой – пешком? Почему без охраны?
…
Утро было суровым. Как будто и не было ночи. Какой-то тяжелый сладкий запах забивал все вокруг, вызывая удушье и головокружение. Чуть повернул голову, приподнял, и снова упал на подушку. Это же невозможно. До тошноты прямо. Опять соседи чего-то намудрили, что ли? Какую-нибудь гадость в унитаз вылили? Черт, черт, черт… Как же плохо-то!
Еле-еле встал, и держась рукой за стенку поволокся на кухню, чтобы выпить воды и запить какую-нибудь таблетку. В аптечке есть таблетки на все случаи жизни. Аптечка на кухне. Надо туда. Только вот легко сказать – туда. А как? В утреннем сумраке всем лицом с размаха – шмяк! – в сладкое и мягкое. О-о-о… Чуть не вырвало. Вот откуда запах. Что это? Глаза забиты, он щупал вокруг руками и не понимал. Руки проваливались в мягкое и сладкое, весь коридор занят этим… Банан! Огромный банан!
Нет, он любит бананы, но не настолько же. И не в таком количестве, главное!
И тут же Семен почти успокоился. Все ясно: это просто такой сон. А во сне еще и не такое бывает. Ну, банан. А он, значит, муравей. Вот и все. И ему надо просто проесть себе тоннель на кухню, где таблетки. Хотя, блин, столько он просто не съест. Ну, тогда просто прокопаться туда. И он, совсем успокоенный этим своим решением, что – сон, просто начинает копать пальцами, ковырять, отбрасывать в сторону, толкать ногой, другой, проделывая себе путь на кухню. Вот тут, наверное, поворот. Нет, правее. Тут в стенку уперся. Да где же эта кухня-то? Или она тоже сплошь забита огромным спелым сладким бананом?
Запах уже не ощущается, как не ощущается сладость сока, стекающего по коже. Ну, и сны у тебя, Шарапов, усмехнулся сам себе Семен. Наверное, просто забыл с вечера положить бананы в холодильник, вот запах такой сон дурацкий и навеял… Наверное, так. Хотя, он же этого не хотел. Он просто любит бананы.
…
Легкое головокружение сменилось настоящей штормовой качкой, и Семен упал на колени, опять еле сдерживая тошноту. Да что происходит, в конце концов? Что за гадский сон? Что происходит? Как проснуться?
В глаза ударил солнечный свет, потянуло ветерком с запахом воды, и он вдруг с головой окунулся… В море! Вода соленая! Еще раз нырнул, помотал головой, смывая сладкий сок, высунул голову. А вон и берег, совсем рядом. И пальмы. Пальмы! Вот это сон…
Эти вон, медленно шевеля руками и ногами, присматривался Семен – с кокосами, а вон на тех видны знакомые гроздья бананов. Все верно. Я там, куда только что пожелал: там, где растут бананы. Теплая вода, песчаный пляж, пальмы…
Чем не рай?
Однако, не пора ли и проснуться, наконец? Сон, конечно, хороший, но по ощущению времени, пора за дело. Планов много.
Он поднатужился, открыл пошире глаза, дернулся весь, и окунулся с головой, чуть не захлебнувшись, но коснувшись пальцами ног дна и вынырнув, оттолкнувшись от него.
Бр-р-р… Выплюнул горько-соленую воду. Какой-то слишком уж реалистичный сон. Вкус раньше ему не снился. Переступая через черные валики гниющих водорослей, выбрался на берег, уже понемногу начиная что-то понимать. Вернее, не понимать, а догадываться. А еще вернее… Черт, как больно-то! Напоролся на какой-то обломок и захромал к воде, чтобы промыть ногу. Ой-ой-ой… Это не сон. Вода жгла, как кислота. Это тебе не щипать самого себя – это покруче будет.
Не сон. Но тогда… А как же бизнес? А мужики его? А дом? И как это все? И что дальше?
Семен смотрел вокруг, вспоминая вчерашний день и муравейник, вспоминая вечер, ночь, свой сон. Это что, ему показывают силу, что ли? Мол, никакой ты не бог, даже не муравьиный, а так, муравей перед своим богом? Так, что ли? И что теперь? Молиться? Или просто пожелать чего-то?
Он замер, закрыл глаза, настойчиво повторяя в уме: "Я очень хочу домой. Я очень хочу домой. Я хочу домой и больше никуда". Крик чайки над ухом был как смех – ну-ну, зря, мол, стараешься…
…
К вечеру, опухший от укусов мелких летающих тварей с прозрачными крылышками, с обожженными солнцем плечами, он сидел под деревом и голодно глядел вверх на бананы. Блин… Он же не залезет туда никогда. Ждать остается, когда сами падать начнут, что ли? Так и с голода помереть можно. Такого Семен «своим» мурашам не желал. Такого ему, вроде, не за что. Чем провинился-то?
…
А ночью уже, в свете луны, в прохладе ночного воздуха вдруг клюнула мысль. Повертелась в голове, удобно устраиваясь, а потом заняла всю голову, вытолкнув все остальные мысли:
А кто теперь кормит и рассматривает и переносит с места на место муравьев у него дома? Где и кто теперь их муравьиный бог?
Если это он, Семен, то он – вот он, здесь, под звездами, на белом пляже. Он просто не может сейчас ничего для них сделать. Даже просто поглядеть на них не может. Потому что они там, а он здесь.
А если, как стукнуло его, а если и его всемогущего, который кормил утром бананом, а потом забросил в эти гребаные тропики… Если и его кто-то – как его? Так же взял за шкирку и бросил далеко-далеко?
Внезапная мысль о бесконечности и от того полной непостижимости Вселенной сразила наповал. Если она бесконечна, то, выходит, и богов этих – не счесть. Над каждым, кто мнит себя таким, есть кто-то повыше. И над тем есть. И над тем, что выше всех, как все думают – тоже кто-то… И если вдруг сложилось, что он сам – тут, а его бог – там, а бог бога – еще где-то…
– А-а-а, – закричал Семен, вцепившись руками в волосы. – А-а-а, с-суки!
…
– Заснули, Семен Васильич? – участливо спрашивал водитель, плавно тормозя у знакомого подъезда.
– А?
– Сон какой-то видели?
Семен тряхнул головой. Сон! Всего лишь сон!
– Крути обратно! Ученого забыли!
– Так вы же сказали – ученый не нужен?
– Крути, я сказал!
Через мост их опять пропустили практически свободно, отметив, записав предварительно номера машин и посчитав напоказ, тыкая стволом в каждого по очереди пассажиров. Вот и то самое место. Ученого у муравейника не было. Муравейник был, а ученого, как его – Марк Александрович, вроде – не было.
Семен заставил всех выйти из машин, пройтись цепью вдоль опушки, покрикивая. Стрелять, даже в воздух, не позволил – им еще возвращаться через мост, а вояки могут заинтересоваться, кто тут учения со стрельбой организует.
– Ладно. Возвращаемся. Завтра с утра – в институт, к воякам. Подготовьте там встречу, переговоры, типа. Ну, заранее, чтобы не устроили стрельбу.
– В девять, Семен Васильич?
– Нам еще ехать надо будет… Ну, пусть будет в десять. И грузовик подготовьте. На трех машинах пойдем. За товаром.
– Какой там еще товар, у вояк?
– Склады у них там, дурило. Большие склады. И оружие. А у кого оружие сегодня – тот власть.
Рабочий день постепенно входил в колею.
***
– Ну, докладывай, что у нас плохого?
Министр был хмур с самого утра. В последнее время это было обычным и привычным для его подчиненных.
– Атакован блокпост на трассе Краснокамск-Молотов, товарищ генерал-лейтенант.
– Ну?
– Есть потери личного состава.
– Раз атакован, значит, сразу и потери, – пробурчал недовольно министр. – Подробности известны?
– Так точно. Можно сказать – «кавказский» вариант.
– Не понял… Каким боком – кавказский? Это ж Урал!
– Согласно донесению, к блокпосту подошла колонна автобусов и грузовиков…
– Из города пробиться сумели? – заинтересованно поднял голову министр.
– Нет. В город.
…
Короткая колонна затормозила у опущенного шлагбаума, повинуясь взмаху полосатого жезла в руке расслабленно опирающегося на опорный столбик сержанта. С шипением распахнулись двери автобусов, и из них волной повалила толпа ярко одетых женщин, сразу зашумевших о чем-то не по-русски, затрещавших о своем, о девичьем, разбежавшихся по всей территории блокпоста.
– Эй, эй…, – неуверенно заоглядывался сержант. – Тут нельзя, тут запретная зона!
– Какая зона, слушай! Мы всегда тут ездили. Праздник у нас сегодня, понимаешь?
С грузовиков через задний борт, приподняв опущенный брезентовый полог, спрыгнуло несколько крупных черноусых и чернобородых мужчин.
– Документы тебе надо показать? Какие документы хочешь, а?
– Здесь нельзя находиться, – отступал под напором яркой галдящей толпы сержант. – Запрещено, понимаете?
– Как запрещено? Что же теперь, женщинам в лес сходить нельзя? Ты что, хочешь увидеть как наши женщины делают это, да? Ты молодой, э? Не видел, как женщины делают это? Тебе что ли интересно, да?
Он покраснел густо, замялся с ответом, но потом все же махнул рукой своим и успел еще крикнуть:
– Караул, в ружье!
Из вагончика-бытовки выскочила дежурная смена с автоматами – двое солдат. Их тут же окружили, задергали, закричали в уши на разные голоса, отделили друг от друга, не давая ни услышать команду, ни принять собственное решение. А к сержанту через толпу женщин, как ледокол, разводя всех в стороны, подошел один из чернобородых:
– Ты что, сержант, женщинам нашим угрожаешь? Стрелять будешь в женщин, да? В матерей – стрелять?
– Но ведь нельзя же здесь! Запретная зона!
– А вот мы и проверим, какая она тут у вас – запретная…
Он шагнул вперед, чуть мимо сержанта, слегка толкнув его плечом, оглянулся на ходу, что-то гортанное рявкнул женщинам, сразу замолчавшим и присевшим, будто в испуге…
Зато вдруг зло загремело, засверкало из-под рывком откинутого брезента грузовиков, посыпались гильзы, а сержант, всхлипнув, начал медленно опрокидываться на спину, пытаясь слабеющими руками достать черную рукоятку ножа, торчащую из-под челюсти. Чернобородый с интересом смотрел на него, копошащегося под его ногами все медленнее и медленнее.
Вагончик, расстрелянный в сито, дымился, разгораясь. На обочине дороги, головами в канаву, неудобно задрав ноги к небу, скомканными поломанными куклами лежали трупы. Шлагбаум хрустнул перед капотом тяжелого грузовика. Колонна двигалась в Молотов.
…
– Командиров, мать их так, наказать. Сильно наказать. Бдительность усилить. Укрепить блокпосты…
– Уже сделано.
– Ишь, шустрые какие. Сделано. Когда все уже случилось… Кольцо нужно быстрее делать сплошное, проволоку тянуть, сигналку ставить. Чтобы строители работали, не останавливаясь! Чтобы график выполнялся, а то скоро и мне на доклад идти… И дорогу рокадную, и чтобы патрулировать постоянно. Чтобы по плану все было, как приказано. Да, что там из Молотова сообщают? Как там дела?
В Молотове все было в порядке, насколько можно было назвать порядком режим зоны чрезвычайной ситуации. Комендант докладывал, что исчезновения людей продолжаются и аналитики считают – в тех же масштабах. При резком сокращении общего количества населения города, получается, что и больше их, исчезновений, если в процентах считать, гораздо больше. О колоннах пустых автомашин на полдороги к блокпостам и проверке их. О мародерах, повадившихся в город. О студентах, прибывших недавно к месту постоянного жительства, согласно отданному распоряжению и привлекаемых теперь к службе, потому что отсрочки в зоне ЧС не признаются.
– А вот рапорт о тех уголовниках, что порезали наших.
– Ага, ага…, – министр нацепил на кончик носа изящные очки в золотой оправе с небольшими, в половину обычных, стеклами. – Что косишься? На себя посмотри – мне-то только для чтения!
– Непривычно как-то, товарищ генерал-лейтенант…
– А мне привычно, что ли? А вот читать, да еще по утрам и вечерам – помогает. Так, что там с этими…
…
С «этими» все вышло просто. Когда колонна из двух автобусов и двух крытых тентом грузовиков, не заезжая на мост, повернула на развилке сразу влево, к Гайве, с поста сигнализировали на горку. БТР по команде тронулся с места и, не торопясь с разгоном, двинулся по пятам, находясь постоянно не в зоне видимости.
Когда колонна, рыча раскаленными движками, не сбавляя скорости, выскочила на гору над ГЭС и резко остановилась, упершись в бетонные блоки перед блокпостом, сработавшая ранее тактика не помогла. Над головами высыпавших из автобусов женщин хлестнула пулеметная очередь, а усиленный мегафоном голос проревел:
– Всем лечь на землю, руки на затылок! Стреляем на поражение!
Из грузовиков посыпались, пригибаясь и разбегаясь в стороны, мужики с автоматами в руках. А вот тут как раз и БТР за их спинами не спеша въехал в гору и поставил точку в передвижениях длинной очередью. Кто пытался убежать или прикладывался к оружию, чтобы выстрелить, погибли практически сразу. Потерь у ВВ не было. Не для того стояли они, чтобы терять своих бойцов. Остальных налетчиков обезоружили, допросили, узнали цели – военные склады, оружие и обмундирование. На склады не они одни целились. Информация была, что очень многим они глянулись. А потом, погрузив в их же транспорт, проводили до развилки у моста. Там ошарашенных бандитов и визгливо орущих что-то женщин повернули на тракт и отпустили. Предупредили, если появятся еще раз, стрельба начнется раньше. Еще от моста, с первого поста. И сразу на поражение. Так что – летите, голуби, летите. У нас тут, чтоб вы знали, не советский гуманный закон, а зона чрезвычайной ситуации. Нам тут рассуждать и лишней моралью нагружаться некогда. Ясно?
Видимо, им все было ясно. Колонна отправилась в обратный путь.
…
– Ну? – оторвался от чтения министр внутренних дел. – Ну? Это же не конец? Где эти гады теперь?
– Нет гадов, товарищ генерал-лейтенант! Совсем нет.
– Упустили, что ли? – поднял тот очки на лоб, с подозрением смотря на докладчика.
– Никак нет. Не прибыли они к оцеплению. Не доехали. Стоят их машины на той же дороге. И похоже – пустые стоят.
– Ну, и что я доложу? Наказали мы их или нет? Как это теперь интерпретировать? – министр с удовольствием выделил голосом длинное слово.
– Налетчики, виновные в смерти наших военнослужащих, более не существуют.
– Хорошо формулируешь. А доказать?
– «Соседи» снимки уже сделали. Космос подтверждает.
– Значит, говоришь, можно идти на доклад?
…
Все вопросы по городу были переданы в Москве в ведение специально созданной комиссии по чрезвычайной ситуации, в которой преобладали силовики. Ситуация была признана чрезвычайной на всех уровнях. Дипломаты трудились, донося до соседей ближних и дальних точку зрения советского руководства: да, у нас трудности с крупным промышленным городом, да, проблема пока не решена, да, ученые трудятся. Но – помощи не требуем, справимся своими силами, опасности для остального мира не существует. Для подтверждения этого разрешается ведение наблюдения всеми имеющимися способами и средствами. От международных организаций принимаются заявки на посещение зоны ЧС группами ученых. Предупреждение: до полного выяснения границ ЧС и способов преодоления ЧС, все, вошедшие в зону, обратно не выпускаются. Для предотвращения вспышек ксенофобии все жители города возвращаются в него. Информация о «закрытии» города и создании зоны ЧС прошла в центральной прессе – то есть, население страны тоже проинформировано. Связь с городом ограничена и взята под контроль с целью воспрепятствования распространению панических непроверенных слухов. Информация из зоны ЧС разрешалась к распространению только с согласия комиссии.
Слово «зона» стало общеупотребимым и понятным каждому. Если сегодня говорят о «зоне» – сразу ясно, о какой.
Первыми вопросами, которые решала комиссия, было снабжение населения города продуктами питания и предметами первой необходимости, нормы такого снабжения, порядок поставок. Молотовские заводы и фабрики, как выяснилось, продолжали работать и выпускать продукцию, хоть и в меньшем, чем до кризиса, объеме. Значит, стоял вопрос обмена продукции города на продукты и товары. Деятельность бюджетной сферы. Коммунальные службы… Вопросы возникали новые и новые.
Комиссия работала непрерывно, расширяясь за счет включения в нее новых членов.
Глава 14
"Вопрос об абдукции (похищении) людей и экспериментах над ними остается достаточно острым и малоисследованным, – пояснил эксперт. – Над нами беспардонно, не спрашивая разрешения, продолжают экспериментировать агрессивные цивилизации космоса. Правда, это чаще всего делается энергетическими цивилизациями, которые заинтересованы в паразитировании на энергетике землян и хотели бы энергетически подчинить себе нашу расу. Вероятно, ради этого проводятся похищения и в лабораторных условиях исследуются наши тонкие энергетические тела, ставятся энергетические имплантаты, выявляются любые наши реакции, начиная от реакций голода и страха и кончая сексуальными эмоциями".
Ученый больше всего сетует на то, что наука подобными вещами заниматься напрочь отказывается. Ведь в противном случае "рухнут их мифы о трехмерности мира и уникальности земной цивилизации". Священнослужители прекрасно осведомленные о происходящем, относят подобные явления "к бесовщине". Если говорить о масштабах бедствия, то, "эксперименты темных цивилизаций над тонкими телами людей уже приобретают характер эпидемии". Однако подвергаются агрессивным нападкам не все земляне, а только "люди со слабыми душами, пораженные порчей или родовыми проклятиями". Ну и те, кто мыслит и ведет себя безнравственно. "По делам и мыслям вашим…" – уточняет эксперт.
Из новостной ленты Утро.ру
Дверцы лифта не успели закрыться, потому что снаружи кто-то поставил между ними ногу в запыленном летнем ботинке. Пожужжав мотором и подергавшись, они снова разошлись, а в лифт запрыгнул запыхавшийся немолодой худой мужчина с обширной лысиной в полголовы.
– Ну, и на какой этаж мы едем? – промурлыкал стоявший лицом в угол высокий и широкий как шкаф, со спиной, бугрящейся мускулами сквозь легкую футболку, коротко стриженый парень.
– Отпустите меня, пожалуйста, – раздался из самого угла плачущий девичий голос. – Ну, что вам от меня надо?
– А то ты как будто не догадываешься, дурочка. Как маленькая, прямо. Всем мужчинам от вас нужно только одно, – хохотнул здоровяк. – А я как раз мужчина. Ну-ка, посмотри на меня!
– Ну, отпустите… Ну, зачем вы? – голос дрожал.
– Дура, все равно же пропадать. Так зачем – зря? Дай хоть попользоваться… А потом, может, тебе еще и понравится! Гы-гы… Я такое умею…
– Я вам не помешал? – осторожно шагнул сзади вошедший. – Девушка, вам помочь?
– Дядя, езжай на свой этаж, запрись и сиди там тихо в своей квартире, понял? – не поворачиваясь, упираясь руками в стены кабины так, что между ними, как в клетке оказалась маленькая девчушка лет четырнадцати на вид, бросил «качок».
Металлический щелчок почти совпал с моментальным прикосновением холодного железа к горлу парня. Чуть-чуть, вроде, надавил, а сразу зацепил, потащил чуть в сторону, и показалась капелька крови.
– Эй, ты что делаешь? Урод, да я же тебя закопаю! – зашипел бугай.
– Стой спокойно, а то заляпаем лифт – не отмыть будет, – тихо и спокойно произнес худой, еще чуток поднажав на рукоятку страшного складного ножа, чем-то похожего на небольшой серп с хищным узким, вытянутым крючком острием и насечкой по внутренней стороне клинка.
– Ах-х-х…
– Тихо-тихо… И не дергайся – порежешься. А ты, девочка, иди. Иди к себе домой, – так же спокойно сказал он, почти не видный ей из-за спины бугая. – А выходить когда будешь, нажми мне на последний этаж, пожалуйста. Мы еще прокатимся с мальчиком. Поговорим… Тс-с-с… Спокойно-спокойно! Не дергайся!
– Спасибо, – пискнула сдавленно, выбегая на третьем этаже, девушка, да скорее девочка – настолько была маленькая и худая. На выходе хлопнула ладошкой по крайней кнопке и выскочила уже через медленно смыкающиеся двери лифта. Мотор заработал, завибрировали стенки.
– Ну, что, мальчик… Ма-чо… Говоришь, все равно пропадать? Чмо ты последнее, а не мачо… И ведь прав ты, прав во всем, похоже. Пропадать всем. Тебе – первому, – говорил худой медленно и протяжно, и вдруг резко отскочил в другой угол.
А накачанный бычок булькнул горлом, схватился за шею обеими руками и осел, поворачиваясь и разливая вокруг красную горячую кровь, брызжущую сквозь пальцы.
– Ф-ф-у-у, ты еще и обоссался, – пробормотал худой, перешагивая через подергивающиеся ноги в огромных кроссовках сорок шестого размера.
Он вышел в двери, стараясь не вляпаться в быстро набегающую лаково блестящую красную лужу. Нож держал чуть на отшибе, чтобы не испачкаться, хотя на лезвии, казалось, и не было почти ничего. Выходя, ткнул пальцем в кнопку с цифрой «1», дождался, пока лифт унесет тело неудавшегося насильника вниз, и полез левой рукой в карман за ключом от квартиры.
***
Со своими, местными, мародерами-алконавтами в городе справились достаточно быстро. Да, милиция пропала куда-то сразу после бойни у управления, ну еще и после гайвинских событий. Но привыкшие к дисциплине и порядку горожане, которым магазин под боком, в соседнем доме, где из года в год закупаешься выпивкой и закуской по пятницам, где жены покупали продукты на каждый день, первыми встали на их защиту. Это и понятно: сегодня ты поучаствуешь в лихом грабеже с битьем стекол – мешок сахара сопрешь… А что будешь жрать завтра? Этот же сахар ложкой, да без хлеба? И вообще, толпы расхристанной молодежи, почему-то первой реагирующей на «волю», упившейся в первые «безмилицейские» дни, бьющие витрины, тащащие все, что в них лежит, вступающие в драки стенка на стенку за право грабить магазин в том или другом квартале – все это слишком было похоже на кадры из документальных и художественных фильмов о загнивающем уже который век Западе. Не наше это было, не правильное. К тому же еще, такой вопрос: как детям гулять в такой обстановке? Да и самим жителям – как на работу, и особенно – с работы?
Уже к середине весны, как потеплело на улице, практически в каждом доме, а потом и поквартально образовались первые отряды самообороны. В старых кварталах в первую очередь. Там народ жил давно, знакомы были все и со всеми чуть ли не поколениями, так что каждого нового, незнакомого человека рассматривали внимательно и приглядывали за ним на всякий случай.
Охотники вытащили из железных шкафов свои двустволки, почистили и смазали их, и открыто носили теперь на ремне, перепоясавшись патронташами, как на картинах про революцию. Кто-то таскал с собой самодельные дубинки или нунчаки, популярные одно время у увлекшейся восточными единоборствами молодежи. В спортивных магазинах, тоже побитых и пограбленных, смели из загашников все свистки, давно числящиеся в неходовых товарах.
Красная повязка дружинника, куртка – вечерами еще бывало прохладно, это тебе не Сочи, а Молотов, оружие – пошли по улицам патрули, здороваясь солидно с соседями и покуривая на перекрестках. На свист собирались «самооборонцы» от нескольких домов, а то и кварталов.
Тут же выделились и организаторы – те, кто был не равнодушен, кто первыми пошел по квартирам, кто создавал списки и графики дежурства, кто делал из своего собственного жилья своеобразный штаб народной дружины этого подъезда, потом – дома, а там, глядишь, и всего квартала или целого района.
В райсовет, в администрацию местную, никто не пошел за указаниями и распоряжениями почему-то – из тех, кто поздоровее и поэнергичнее. Хотя, райсоветы еще работали. Правда, внизу вместо милиционера стояли теперь те же самые дружинники, присматривающие за каждым входящим и выходящим.
Работали по графику практически все учреждения уровня района и ниже. Что там «в городе» или даже «в области» народ не знал и не слишком-то интересовался. Последнее сообщение о высоких властях было как раз тогда, когда еще работало телевидение. Когда из Москвы устало-похоронным голосом было сказано о трагической случайности, унесшей всю молотовскую верхушку. А потом, через день, что ли, сообщили о чрезвычайной ситуации в Молотове и окрестностях. Прочитал текст, серым суконным языком написанный, простой диктор. Не из «звездных». Сказали: зона, мол, чрезвычайной ситуации. Исследуется, мол. Но пока выходить нельзя, потому что может быть зараза, и с целью пресечения, и чтобы, мол, не расползалось «это», подняты войска, и пусть окружающие ничего не боятся. Потому что государство и партия контролируют ситуацию.
Потом-то телевидения сразу и резко не стало. И дело не в «глушилках», которые больше против запада работали, и не в обрезанных проводах. Говорили – те, кто поближе к телевышке жил – что была стрельба и взрывы возле здания телецентра. Вот с тех пор никаких новостей из мира народ и не знал. Отсутствие привычного телевизора по вечерам вызывало раздражение, но ругаться, кроме как на московское начальство, было больше не на кого. А на Москву пока еще в открытую не ругались, помнили спинным мозгом, на генном уровне, каково оно – с Москвой ссориться.
По-прежнему работали крупные заводы. Правда, в режиме сокращенных смен из-за банальной нехватки рабочих. Но зато там кормили, на заводах. Заводские столовые продолжали готовить обеды, которые стоили те же копейки, если считать на рыночные цены.