Ксенос и фобос
Не хватало на заводах и инженеров, и администрации. Все-таки в колоннах автомобилей, что рванули из города по весеннему солнечному тракту, было слишком много тех, кто считал себя руководителями.
И так получилось, что заводилами, организаторами отрядов самообороны оказались не самые шумные и хулиганистые молодцы, а незаметные в обычное время солидные отцы семейств, с утра до вечера обычно стоящие у станков.
Они и сейчас, в это странное лето, ходили на работу пять дней в неделю, оставаясь дома только в выходные. По графику выходили в дружину. График утверждался в заводоуправлениях. Туда постепенно перешло управление районами. Там еще весной собрались оставшиеся руководители, профсоюзные работники, бригадиры, просто честные работяги из тех, кому не все было по барабану, кого уважал народ. Собрались и создали первые органы самоуправления с привычным именем – советы. Там не все были избраны с мест, из цехов, но на это внимания не обращали. Тут не процедура была важна, а сам факт, что есть люди, берущие на себя ответственность за жизнь и здоровье окружающих.
Подходили в советы партийные активисты, предлагали свою помощь в организации – опыт-то у них ого-го какой, исторический! Но тут уж профсоюз встал во весь рост: вам сюда нельзя по закону! Присутствовать, наблюдать, советовать – это да, это как положено, это мы допустим. А вот руководить производством – это уж мы сами как-нибудь, без вас. Все-таки уже больше сорока лет такой порядок держится: партия напрямую не вмешивается в дела производственные. Контроль, внутрипартийная дисциплина, демократический централизм, идеологическая поддержка экономики, спецназ и безопасность – но не напрямую, без команд. И райкомы партии в районах остались в своих особнячках, в которых были до 1954 года, не перестраивались и не росли высь, как администрации городские и областные.
Выстраивалась постепенно цепочка зависимостей. Предприятия должны были работать, иначе потом не разогреешь печки, не включишь конвейер. Поэтому надо привлекать рабочих, поддерживать дисциплину, помогать рабочим – ну, хотя бы до дома добираться вовремя, хотя бы на смену чтобы успевали. Ну, и помогать им, уже как дружинникам, чтобы чувствовал рабочий класс за спиной поддержку.
Заводы выделяли транспорт, оплачивали дежурство в дружине, как рабочий день. Деньги? Деньги вдруг нашлись. Оказалось, есть связь с «большой землей». Есть постоянный канал связи, а с ним и уверенность, что не бросили их тут просто помирать за колючей проволокой. Каждый день эшелоны снова отправлялись в путь, меняя бригаду на недалеких «приграничных» контрольных станциях. Каждый день приходили эшелоны в город: это уже свои бригады, дождавшись «встречки», меняли там машинистов и проводников.
Даже пассажирское движение возобновилось. Правда, не так, как раньше, когда на вокзале было не протолкнуться, но раз в неделю, примерно, пара вагонов в смешанном поезде оказывались стандартными купейными, с пассажирами, с любопытством оглядывающимися на пустом перроне.
Работали школы.
Хоть и каникулы были по всей стране, а вот в Молотове школы работали. Школьники жили там, как в интернатах, как в летних лагерях отдыха. Столовые работали в полные три смены. И связь с шефами теперь была не как раньше, не из-под палки. Заводы помогали школам инвентарем, продуктами, деньгами, охраной – там же свои дети!
Оставшиеся целыми магазины, те, что отбились, где была охрана, или где дружинники вовремя спохватились, заложили кирпичом витрины и работали по графику. Получали с товарной станции свои заказы, торговали – по тем же ценам, что и раньше. А тех, кто хотел повторить беспредел весенних дней, устроить себе дармовщинку, наесться-напиться бесплатно, быстро приструнили. Да их и меньше стало, чем весной, беспредельщиков этих. Гораздо меньше.
И каждое утро бригады встречались в раздевалках, здоровались, радовались, что вот и еще раз увиделись, и шли к станкам.
Иногда по городу на малой скорости прокатывались военные машины, откуда тут же, по первому сигналу, сыпались суровые автоматчики, оказывающие всяческую помощь складывающейся новой власти.
Власть эта сама себя признавала временной, на период «чрезвычайки», потому что кто ж им тут приедет командовать-то. Но когда еще та «чрезвычайка» закончится?
***
– Сидорчук!
– Я!
– Виктор, бегом, бегом! Хватай всех своих, бери БТР…
– О-о-о… И БТР? Серьезно.
– Два, блин, бери! Поднимай своих!
– Уже, товарищ подполковник. Через пять минут будут стоять на плацу, – Сидорчук глянул искоса на часы, прикидывая одновременно, что могло случиться.
Послеобеденное время обычно он отдавал на отдых. Час-два поспать, полежать, а потом можно снова устраивать тренировки, гоняя в хвост и гриву набранный наконец взвод разведки, ставший, по существу, группой оперативного реагирования при командире.
Пока выбегали его орлы, пока строились, Клюев выдавал информацию. С вокзала сообщили, что кто-то перехватывает поезда и ссаживает наших. То есть, через контроль они в зону проезжают, а до города – нет. Говорят, милиция. В форме, с оружием. Причем, это нам стало известно только теперь. Как долго длится? Месяц? Два месяца? По существу, выходит, типичное похищение людей. Бандитизм какой-то и беспредельщина.
– В общем, так. Оружие применять, невзирая на чины и лица, согласно чрезвычайной ситуации. Людей спасти. Информацию собрать. Своих сберечь. Вопросы?
Вопросов быть не могло, за исключением одного:
– Опять, черт, операция не проработана…
– Виктор, мать же твою… Там люди. Наши люди, понимаешь? Они-то ни в чем не виноваты! Да, и Кудряшова возьми. Есть у него какие-то мысли. Но в бой, если что, не пускай. Держи при себе.
– Есть, держать при себе. Вить, Степаныч, слышал? Воли не дам, согласно команде.
– Да поехали уже, что ли!
– По машинам!
Два БТР и два грузовика выскочили из зеленых ворот, тут же медленно сомкнувшихся и восстановивших «разрезанную» красную звезду, крутнулись на пятачке, понеслись вниз, в поселок, поднимая пыль над перегретым асфальтом.
Лето было жаркое, как это часто бывает на Урале. С синим-пресиним небом, с сухим жарким ветром, с высушенной по степному щетинистой некрасивой травой, в которой запутался еще июньский тополиный пух. Тополя от жары начинали сбрасывать листву, как осенью. Желтый пересохший лист громко хрустел под ногами.
В лесу тоже было душно и жарко. Пахло горячей смолой, которая буквально пузырилась на горячих еловых стволах. Но хоть там, в глубине леса, не было прямых солнечных лучей.
Разведчики шли не цепью – не так их учили. Парами, прикрывая друг друга, останавливаясь и вслушиваясь в птичий грай.
…
– Ну, что молчим? Докладывать будем, или как?
Кабинет прогрелся за день, но они все равно закрыли окна и занавесили их плотными шторами. И дверь закрыта на ключ – чтобы никто «случайно» не ворвался к командиру, а заодно просто узнать, что там и как на воле.
Сидорчук переглянулся с Кудряшовым, приподнял брови – мол, может, ты? Тот помотал головой, устало утерся ладонью, скрывая зевок.
– Командир, там фигня какая-то…
– Ну, мне допрос вести, что ли? Доклад, майор!
– Да ладно тебе, Иван Иваныч. Тут надо думать и разговаривать. То есть, разговаривать и думать. Я начну, а Витя подскажет, если я чего не заметил, да?
Кудряшов кивнул, подвинулся ближе к столу и поставил на него локти, упершись подбородком в кулаки, приготовившись слушать и подсказывать.
– Мы там не стреляли, командир. Ни одного выстрела не было. И в нас не стреляли. Некому было стрелять. Ворота выломали – пошли на таран. Потом мои вошли сразу за броней, взяли все точки под контроль. Ну, и мы с Виктором, как командиры, как курортники – в конце. Это даже не пионерлагерь был, а пансионат, что ли, какой-то. Или санаторий детский. Мозаика кругом, лавочки резные, стрелки цветные на асфальте выложены. Зелень, чистенько так. У ворот вышка кирпичная с пулеметом. И на углах ограды оборудованы гнезда. Были. То есть, пулеметы-то там стоят, и патронов в коробках хватает. Стрелков нет. Если бы они там были, да уперлись, пришлось бы повоевать. А так – вошли, стоим, смотрим вокруг.
– Атмосфера только там такая, знаешь… Не праздничная. Тяжелая какая-то. Давит, как в жутиках американских. Так и ждешь какого-нибудь монстра…, – добавил раздумчиво Кудряшов.
– Ну, я этого как-то не заметил, атмосферы и прочего такого. Я приказ получил. Мне – людей сохранить и задачу выполнить. В общем, докладываю: нет там никого, командир. Спасать некого, – он снова включил своего «сидорчука», отгородившись исполнительным туповатым служакой от окружающего мира.
– Подробнее прошу, – проскрипел недовольно Клюев.
– Подробнее пусть вон твой аналитик говорит. Я свою задачу выполнил: мы объект нашли, вошли, практически без подготовки, без планирования, без разведки, с риском, обеспечили безопасность личного состава. Все.
– И что, мнения своего нет?
– Да какое там свое мнение? Не люди там были, так понимаю. Хуже, чем в Средней Азии, когда давили этих наркобаронов…
Кудряшов зябко передернул плечами:
– Они там, похоже, опыты проводили. Понимаешь, Иван Иваныч? Над живыми людьми – опыты. Ставили аппаратуру всякую, черт знает какую, камеры – снимали все аккуратно, сами за стеклом стояли – и опыты над ними. Самые разные. А в охране, как и говорили нам, милиция местная сплошь. Похоже, Сан Саныча кадры работу продолжали. С этими, с уфологами хреновыми… А за корпусами у них там, представь, вместо кладбища – ровики для «отработанного материала». Понял?
– Значит, не успели мы?
– Не так. Ты не понял. Они ведь не ушли оттуда. Ворота были на запоре изнутри. Оружие – на местах. Не понял, да? Там всё на своих местах. Все, как было. Приходи и изучай. Журналы открыты. Опыты все описаны и записаны. Теория у них там новая возникла – над ней и работали…
– Теория, говоришь?
– Теория, гипотеза, вывих мозговой – как хочешь, так и называй. В общем, набрали они фактов, статистики всякой, что некоторые люди становятся как бы катализаторами. Ну, то есть, сами не пропадают, не исчезают никуда, а вот те, кто рядом с ними – фьють!
– Опять вы мне про исчезновения? На моем уровне это не решается!
– Ну, так, командир! А с чего у нас зона чрезвычайной ситуации? С чего дороги перекрыты, въезд-выезд запрещен? Мы тут с оружием рассекаем по простой устной команде – с чего бы?
Подполковник молчал. Слушал, стоя, опершись спиной о закрытую дверь, прислушиваясь заодно – что там, за дверью, не идет ли кто любопытный.
Два майора, чем-то похожие, то ли возрастом, то ли выражением лица общим, глазами прищуренными, сединой ли ранней… Как родственники, как братья даже. Бывает же так в семье, что братья, вроде, и не похожи друг на друга, а глянешь так искоса – близнецы почти.
– Знаешь что, Иван Иванович, – поднял голову Кудряшов. – Я, наверное, в разведку ухожу. Вон, к Виктору. Там я больше увижу и больше смогу понять. И пользу принесу, если что.
– Это как – ухожу? Без команды?
– А я, не забывай, пожалуйста, тебе не подчиняюсь. И служба у меня другая, и подчиненность особая. И потом, подумай сам: ну, зачем тебе аналитический отдел из одного человека? Лучше ученого возьми. Вон, Марк у тебя хорош будет. Ты с ним побеседуй, побеседуй. У него теории есть, и сам он исследователь. Кое-что подкинет для мозгов.
– Это какой Марк?
– А тот, что прошел в одиночку через весь лес. Шел, говорит, шел – и пришел. Ну, биолог, помнишь? По муравьям специалист.
– Он же сумасшедший немного, мне так показалось?
– А кто у нас нормальный? Ты себя нормальным считаешь? Вокруг-то посмотри, протри глаза: что у нас тут нормального и как тут могут жить нормальные люди?
– И ты, значит, тоже?
– А я – в разведку. Возьмешь, Сергеич?
Сидорчук, молча с удовольствием наблюдавший за перепалкой командира с аналитиком, тут же поддержал:
– А что. Возьму, Степаныч. Мы с тобой не первую горячую точку вместе остужаем. Мне надежные люди во как нужны! – резанул он ребром ладони по горлу.
– И ты, Брут? – закатил глаза в притворном изумлении Клюев.
– Да ладно тебе, командир! Все ж для пользы дела! Леса обшарим, округу изучим, тропки-дорожки проверим. Ну? Ты не обижайся только.
– Какие обиды? Тут прямое неподчинение непосредственному начальнику в зоне чрезвычайной ситуации…
– Вот никогда не любил, если жать начинают и угрожать. И сейчас тебя прошу: не жми. Ничего не выжмешь. Советом всегда помогу, а сидеть при тебе в кабинетике на втором этаже и ученые вопросы обдумывать – не по мне. Не дело это, если вокруг города такие пансионаты стоят.
…
– Кстати, а ты заметил, Вить, что командир-то наш не удивился совсем.
– Про ментов-то? Заметил, да.
– Да не про милицию, не про опыты, не про могилу я! Он же исчезновению всех не удивился. Даже и не переспросил. Как знал. Ну, или догадывался.
Глава 15
Сталкеров в рай без очереди пропускают!
А.и Б.Стругацкие
Счастье – эмоциональное состояние (эмоция), при котором человек испытывает внутреннюю удовлетворённость условиями своего существования, полноту и осмысленность жизни и осуществление своего назначения. Строго говоря, древнегреческое слово счастье – «эвдемония» (eudaimonia, eu – добро, daimon – божество) – дословно означало судьбу человека, находящегося под покровительством богов.
Открытая энциклопедия
Да он у нас тихий вообще-то. Когда больничка погорела, ну, та, что в центре, понял, да? Вот народ оттуда и стал разбегаться, кто смог, кто успел, значит, а он к нам пристал. Ну, а что… Мест свободных в домах теперь полно. Квартиры пустые – занимай любую. Мебель есть, сантехника, ковры, книги. Это конечно, если народ местный согласен. Чтобы не было, значит, никаких проблем с соседями. У нас все честно.
Нормальный мужик оказался, кстати. И в больничке в этой он был вовсе не на лечении, а на обследовании. Он всем рассказывал, как дело было. Сам пришел, сам все рассказывал. Добровольно сдался, понимаешь?
На работу он устроился в штаб дружины от завода Дзержинского. К станку-то его нельзя было пристроить – не специалист. А вот на телефоне сидеть, охранять, графики сочинять – это он запросто. И в патруль с нами ходил не раз. Нормальный, говорю, мужик. Надежный. И умелый – сразу видно, что служил.
Так, когда мы ходили – у нас по графику двенадцать часов через четверо суток – он много рассказывал. А что там делать еще? Порядок мы в городе кое-какой навели, шпану приструнили, алкашей по домам загнали, чтобы народ не смущали. Опять же с магазинами наладили связь – а то пару недель трудно было даже хлеб найти. Ну, и с военными познакомились, контактами обменялись. Они себе тоже простой телефон поставили на постах. АТС теперь свободная, выходит. Номеров чистых – бери хоть по три штуки на квартиру, хоть в туалет ставь – если средств у тебя хватает на работу монтера.
Так вот, Ваня – его Иваном звать, кстати – нам много интересного порассказывал о своей жизни. В общем, мы тут с мужиками потом под пивко посидели вечером, покумекали малость, мозгой коллективно шевельнули… Ты фантастику-то вообще любишь читать? Вот у меня сын очень фантастику любил. Да. Любил фантастику…
Так о чем я.
В фантастике есть такое направление, что миров, будто, много. И вот все эти миры рядом друг с другом, прямо как книжки в шкафу, тесно-тесно. Ну, понимаешь, да? Достал соседнюю книжку, она на вид похожа – а там совсем о другом. Вот и тут на одной, вроде, полке книги стоят, и соседние они, понимаешь? А внутри – совершенно разные. В одной, скажем, детектив про Холмса, а в другой, наоборот, фантастика, а в третьей и вовсе юмор. Вот так и миры разные. И, похоже, пересеклись они у нас здесь в городе. Так пересеклись, что наши ребята теперь пропадают туда, а ихние – к нам, следовательно. Я вот надеюсь все, что сына мой там нормально живет. Раньше-то хуже думал обо всем… А теперь – надеюсь.
Хотя, Иван нам такое порассказывал – ой-ой-ой. Мы даже учебники из дома приносили – только чтобы по пунктам, по годам, по фактам пройтись.
В общем, у них там сплошная фантастика, начиная с пятьдесят третьего. Нет, до того тоже есть какая-то разница, но очень уж маленькая. Это надо специально копать и выяснять. А вот с пятьдесят третьего – все по-другому.
Что говоришь? Развилка? Альтернатива? Ну, так и у нас развилка была. Но все не так получилось в итоге. А у них там просто фантастика. Конечно, его в больничку сразу запихали, как разговоры такие услышали. Это мы уже ко всему тут привычные теперь, и фантастики не боимся.
Нет, ты подумай, а, что он говорил: у них там Советского Союза нет! Понял, да?
Ага. Вот и я сказал сразу – фан-тас-ти-ка. Полный бред какой-то. Только там, у них, еще хуже, чем в книжках. Там ведь ни войны никакой не было, ни кризиса мирового или эпидемии какой, как в настоящей фантастике. Там всё – сами. Понимаешь? Наши, советские люди – все сделали сами. Никогда бы не поверил, но Ваня же врать просто так не будет?
Что говоришь? Что у них там вместо нашего Союза? Так Россия и республики, значит. Все наособицу. Все сами по себе. Все друг другу чужие. Так вот и живут, представляешь?
Ну, подумай сам. Такое услышал бы – сам бы не позвонил, что ли, куда надо? А куда? Вот! Вот именно! В больничку. Туда его и определили на исследование.
А мы тут уже и верим ему. Нашу жизнь описать кому – тоже ведь не поверит никто, лечить будет. Или книжку напишет.
А еще Ваня наш уверен, что это именно у них, там, в его мире, что-то грохнуло, не у нас. Эксперимент, мол, какой-то проводили, да, видать, неудачно. Коллайдер там какой-то. Вот потому и пересеклись наши миры. Потому он, Иван, у нас, а сынок мой, надеюсь теперь, у них. Очень надеюсь.
***
– Первыми приходят на поле боя мародеры. Сразу после боя, мертвецов обирать. А за ними уже – похоронная команда с попами, для отпевания и закапывания… Ну, и им кое-что достается, конечно.
– Это ты к чему говоришь? Мы тебе кто, мародеры, что ли? Или похоронная команда?
– Да вот не знаю даже. А кто вы?
– Ты, чудо лохматое, в кино хоть бываешь? Нет? «Сталкера» смотрела? Зачем в Зону ходят – помнишь еще?
– А что там, в кино такое было? Что-то не припомню.
– Там такая комната была, вспоминай, вспоминай. Именно в нее и шли все. Туда всех сталкеры водили. Там желания исполнялись.
– Ну, так это ж фантастика, ясное дело. И вы, значит, меня сейчас будете уговаривать отвести вас в ту комнату? Вот же придурки!
Чудо, оно и правда было лохматое. Рыжее, растрепанное чудо женского пола, лет… Ну, скажем, от двадцати, потому что за лохмами, да без косметики, да в темном кабаке, пропахшем табаком и пивом – как определить точнее? Худая, рыжая, растрепанная.
Зато была она из самой Зоны, тамошняя, можно сказать, с Заозерья. И если поначалу кое-где были «эксцессы», как говорили по телевидению, то теперь, когда никого почти не осталось в городах и селах из орденоносного города Молотова и ближайших окрестностей, спрос на их услуги вдруг резко возрос.
Услуги же были такие: рассказать подробно о городе, что помнишь, показать все на карте, объяснить всякие маршруты, и как ехать и где идти, о трудностях и опасностях, если есть такие – тоже не забыть. Ну, и самое верное, но и самое дорогое – нанять такого «специалиста», чтобы сам показал, сам провел туда, в зону чрезвычайной ситуации.
Вера Ильина свое Заозерье помнила отлично. Если из города ехать, проезжаешь сначала Гайву, показывала она по карте, потом мимо рынка и вот так, мимо заводов, через лес, а вот тут уже и Заозерье. Практически на самом берегу водохранилища. Место высокое и зеленое. Можно, конечно, туда и пешком. И оттуда тоже можно пешком. Если от Заозерья идти, то вот так можно, а потом по-над берегом по лесу, собирать грибы. Выйти можно опять же к Гайве, а там сесть на автобус – и назад, домой. Ну, это можно было, когда автобусы еще ходили, и все нормально было. Или вот так вот, лесом до забора, там военный институт, потом вдоль него, пособирать под забором белых огромных груздей в две ладони, потом правее свернуть через темный ельник, где сыроежки и иногда подосиновики, и выскочить из леса у Кабельного. И там, на остановке, дожидаться своего автобуса, перебирая грибы под завистливыми взглядами пассажиров.
Дома у нее оставались мать и бабушка. Отец утонул на рыбалке, когда ей было двенадцать. Ну, может и не утонул. Только вернулись с моря рыбаки без него – пропал человек. Да, водохранилище у них морем зовут. Там же с середки берегов не видно.
Вот с тех пор ее купаться не пускали с ребячьей компанией. Только со взрослыми. А если в лес по грибы-ягоды, то хоть каждый день, тем более в каникулы.
Ну, и в город, конечно, ездили. В магазины, в театр иногда, ага.
После школы сразу она уехала в Киров, заранее выбрав его за близость к Москве. Если из Молотова на поезде ехать, то сутки до столицы, а вот из Кирова – всего ночь. В Москве институтов больше, но поступить туда, что странно, тяжелее. Вот, вроде, и мест в институтах больше, но и народа там – ого-го. Поэтому – Киров.
Курс спокойно отучилась, а на летние каникулы вернуться домой уже не получилось. Она как-то умудрилась проскочить сквозь частый бредень проверок, когда молотовчан выдергивали с работы или с учебы и отправляли домой. А теперь она сама пробиралась в ту сторону, домой. Мама и бабушка – вот ее корни. Вот ее родня. И больше нет у нее никого в этой жизни.
– Постой, ты сказала – курс? Всего один курс? Так сколько же тебе лет?
– Уже восемнадцать, блин! А ты хочешь мне предложение сделать, что ли?
Предложение ей этот московский паренек делать не собирался. Смущался и отнекивался. Просто он думал – старше. Вера ему нужна была совсем для другого: в «системном» народе ходили слухи, что в Зону можно безболезненно войти, только если с тобой тамошний житель. А иначе ничего просто не выйдет. Иначе Зона не пустит. Зато, если суметь пройти… О-о-о!
– И что там? Какое о-о-о? Счастья всем и бесплатно, как в книжке?
– Не в этом дело. Понимаешь, там – Зона, – он произнес это слово мечтательно, с придыханием. – Там чудеса. Там фантастика. Вот все то, что в книжках придуманное – там по-настоящему. То есть, писатели все и всегда выдумывали, а тут – все по правде, понимаешь? Там, может, каждые руки на счету. А может, и правда – счастье там… Что-то же там есть. Это же все неспроста! Никто же ничего не знает!
– А не страшно?
– Страшно. И очень интересно. Страшно интересно. Потому мы и идем. Вот наша группа, знакомься.
Они все были из одного института, с одного курса, к тому же связанные совместными посещениями клуба любителей фантастики, что на физтехе, – трое студентов и две студентки. Вера не запомнила названных имен. Вернее, даже не пыталась запоминать. Зачем?
– Ишь, как все у вас красиво получается! Три пары, три пары, три пары, – пропела она по оперному.
– Да ты не думай, мы будем все делать, что скажешь. Скажешь, гайки вязать – будем вязать гайки. Скажешь, спиной вперед идти – так и пойдем задом-наперед. Нам в Зону надо, понимаешь? На вот, посчитай. Тут должно хватить, мы уже спрашивали.
Идеи – идеями, а деньги счет любят. Вера прикинула на взгляд – рублей с тысячу разными купюрами. Очень хорошие деньги.
– А вы знаете, ребята, что с блокпостов теперь, как рассказывает народ, стреляют по пешеходам? Боятся они – знаете? А транспорт если подходит – так только с сопровождающими?
– Но ты же местная, ты дорогу знаешь, ты проведешь. Так?
Ну, какая она местная. Свихнулись они там на своей фантастике. Хотя, вшестером по-любому лучше, чем в одиночку. И деньги опять же неплохие. Можно будет оставить немного маме и бабушке. А блокпосты эти мы обойдем, обойдем. Вон, карта у них хорошая есть, там дороги все указаны. Мы же не пойдем по дорогам. Палатки? Нет, палатки не нужны, наверное. Погода все лето стоит хорошая, сухая, спать можно прямо на земле. Пенки взять, мешки, если синтепоновые, легкие. И потом, что там спать-то? Вот, так вот обойдем Зону с запада на север, потом свернем вниз… Трое суток – это самый максимум!
«…И прямо к моему Заозерью выйдем,»– думала Вера, смотря на расстеленную на столе карту.
***
– Запомните еще раз: мы не спецназ, а разведка. Поэтому мучить вас, как своих спецназовцев, я не буду. Но даже и в спецназе важнее умение быть незаметным, бесшумным, чем умение разбивать бутылку о собственный лоб или кидать разные острые предметы. Лучше отступить, чем ввязаться в бой. Лучше договориться, чем доказывать свою силу, лучше стрелять издали, чем в упор, лучше уйти без потерь и потом вернуться за победой, лучше готовиться до операции, чем считать потери после нее… К бою!
Пока Сидорчук муштровал и учил своих разведчиков на стрельбище в лесу за казармами, Виктор Кудряшов, взяв на всякий случай двух автоматчиков, разъезжал по городу, разговаривал с людьми. Он останавливался возле каждого патруля дружинников, подъезжал к проходным всех крупных заводов, несколько раз возвращался и беседовал с комендантом железнодорожного вокзала.