Ксенос и фобос
И вот этих-то, официально прибывших, ему встречать было совсем не интересно, но – приказ. Вернее, не только приказ, но еще и личная просьба.
Клюев сказал, как всегда размеренно и четко, что начинают идти в город официальные группы. С разрешением из Москвы. На законных основаниях. Что встречать их и сопровождать до города – им, то есть тем, кто здесь. Что у него, у подполковника Клюева, практически коменданта зоны чрезвычайной ситуации, для такой задачи сил и средств нет – весь народ в патрулях и на постах. Зато есть у него разведка. А разведка может все. Вот и в те разы, когда трассу разведывали, доходил ведь Сидорчук практически до блокпостов. И – ничего. Значит, ему, получается, можно туда ходить. А вот другим, вполне может быть, нельзя. Кто будет проверять на себе или на людях? Кто будет экспериментировать, посылая людей туда, где другие пропали? В общем, сказал Клюев, надо, Витя.
Раз надо, он и водил. Не часто. Раз в неделю, иногда – в две. Но все равно это было нудно и муторно. Он попытался договориться как-то с Кудряшовым, но тот усмехнулся как-то странно и напомнил о прошедшем не так давно разговоре.
Разговор у них тогда вышел долгий. Хорошо, что командир ввел сухой закон, а то ведь – мало ли что. И в том разговоре «на сухую» майор Кудряшов заявил, что в Зоне он никому не подчиняется. Потому что в Зоне законы и уставы не действуют. Действует тут чрезвычайная ситуация. А то, что он делает, делает по соображениям целесообразности – и только. Вот ведь, гад какой. Целесообразно ему было, понимаешь, факты анализировать – анализировал и сказки писал. Целесообразно, выходит, было весь город объехать за неделю – так и сделал. А исполнять приказы, «держать Зону» – это ему вовсе не целесообразно. И этого он делать не будет. Вот и «экскурсии» эти водить не будет. Не экскурсовод он. Он майор милиции Кудряшов Виктор Степанович, сорока лет, аналитик министерства, так-перетак, а не экскурсовод музейский и не охранник.
Он говорил о времени, которое провел тут, о том, что никаких вирусов, похоже, здесь нет, и нет никакой заразы. Что опасно, судя по всему – само место. Вот это – топал он каблуком в пол. Это место – опасное! Это здесь физика какая-то, а не биология, так думается ему. И поэтому загонять сюда людей, держать здесь людей, заявлять на всю страну, что все дело в людях, в заразе – это преступление. А преступных приказов он не исполнял и исполнять никогда не будет.
В общем, пошумели они тогда крепко. Дашки дома как раз не было, поэтому успели высказать друг другу все: и о руководящей и направляющей, и о спецназах всех уровней подчиненности, и о самой этой подчиненности и кто кому, и о событиях в этом городе, из-за которых все и началось. И о местном начальстве, которое, похоже, знало что-то, но скрывало от всех. И о погибших пацанах, которые просто и тупо выполняли приказы командования. Всего-навсего выполняли приказы командования.
Вот такое он зря тогда сказал, потому что был это удар ниже пояса. Сидорчук только и сказал, сдерживаясь еле-еле, сквозь зубы:
– Уходи, Витя. Все, мы поговорили. Иди теперь отсюда. Иди.
Даже не встал из-за стола, чтобы проводить старого товарища. Не мог. Трясло всего. Руки дрожали так, что спрятал их подмышки, прижал. «Пацаны погибли»! Какие пацаны, мать его так! Лучшие ребята! Лучшие из лучших! Спецназ, который сам муштровал и готовил, с которым прошел такое…
Вот с тех пор, с того самого разговора, он старался с Кудряшовым лишний раз не пересекаться.
Так и получилось, что водить «экскурсантов» выпало самому Сидорчуку. И после первого раза выработался ритуал, а заодно и проверка такая. После самого первого раза, добавившего ему седых волос.
Виктор оглянулся на идущих за ним людей, присматриваясь к лицам, к глазам. Вроде, обычный народ, без лишнего всякого этакого.
И тогда ведь были нормальные на вид.
Первая группа! Двадцать человек! Москва, понимаешь, дала согласие! Они тащили объемистые рюкзаки, несли на себе сумки с аппаратурой, не выпускали из рук фотоаппаратов и видеокамер. Тоже не было транспорта. Тогда еще они не нашли тот пазик, что мог доезжать почти до запретки. Шли пешком, без лишних споров и разговоров.
Через час поравнялись с колонной пустых автомобилей, прижавшихся к обочине. Сразу мешки свои поскидывали, защелкали, засверкали вспышками, стали устанавливать какие-то приборы. Кто-то полез за руль, повернул ключ – заработал двигатель. Как будто только что остановились – все работает. Плавно вырулил в сторону. Вот, мол, транспорт. Почему же мы пешком идем?
Сидорчук пытался командовать, кричать, даже хватался показательно за кобуру, но «пришельцы» сами оказались вооружены. В некоторых чехлах лежало, оказывается, не оборудование, а винтовки и автоматы. Зачем? Зачем это? Пятеро остались в стороне, растерянно поглядывая на майора. Пятнадцать на трех джипах рванули за поворот. Ну, и что было делать? Стрелять вдогонку? Связи нет никакой, пока не дойдем до блокпоста. Садиться за руль? Догонять? Здесь? Нет уж… Это будет слишком похоже на одежду, снятую с мертвеца.
Они постояли, переминаясь. Посвистели, посмотрели по сторонам. Мол, ничего такого страшного. Ну, пять, так пять. Даже и лучше. И пошли по дороге. А еще через полчаса нашли все три машины, аккуратной колонной стоящие у самой обочины. И автоматы там, и винтовки. И мешки в багажниках. И ключи в замках зажигания.
– Ну, – повернулся Сидорчук к оставшимся с ним. – Кто еще хочет покататься?
Сказал, вроде, с шутливой интонацией, показывая, что ничего страшного, что все это нормально для Зоны. А у самого холодный пот по спине и волосы дыбом. Как перед грозой в духоте лета. И те, пятеро, явно взбледнули с лица. При всех их интересах к этим машинам даже не подощли – обходили по дуге, по другой обочине.
От этого места они без остановки шагали до самой ночи. В лес не полезли – страшно. Сели на свои мешки посередине дороги. Так и дремали, карауля друг друга. Так ведь не укараулишь. Надо же и отойти иногда. Организм требует.
К блокпосту на мосту Виктор привел троих. Из двадцати – троих! Его подбросили оттуда до ворот на патрульной машине. И от ворот, от КПП, он шел до общежития час. Час!
Он бы и еще дольше шел, наверное, но вдруг налетела Дашка, обняла, затормошила, встрепала шевелюру, задергала за рукав, заприжималась, заговорила, заговорила, заговорила, заглядывая в глаза:
– Горе ты мое луковое! Вернулся, солнышко мое! Вить… Я же так боялась за тебя!
Глава 17
А надо чтобы можно было пальцы в волосы запустить. На затылке. Там надо-то 3-4-5 см, можно и без локонов обойтись. Так нет ведь – столько же радости, как скрести когтями по кафелю.
Пальцы сунешь – мущина становится как кукла на перчатке: таращит глаза, открывает и закрывает рот, активно двигает руками.
Руку вытащишь – мущина обмякает, падает рядом тряпочкой – до нового употребления…
LiveJournal, zlaya_koroleva
– Думаю, это просто подготовка к контакту. Понимаешь? «Они» нас готовят к встрече. И город наш – как раз, похоже, место такой встречи.
– Какие же они уроды тогда, что так готовятся? Представляешь? Натуральные уроды… Страшилища чешуйчатые… Ненавижу их!
– Вот-вот. Наверное, именно страшилища. Потому и чистят место встречи, чтобы не было никого из этих, как их, ксенофобов. Чтобы спокойные и флегматичные все были. И не боялись чтобы ничего и никого… И ты – поспокойнее, поспокойнее будь. Нам еще с тобой работать и работать.
– Ну, что ж… Тоже, типа, гипотеза. Не хуже и не лучше других. То есть, те, кто еще остался – это вроде как почетный караул, и толпы встречающих, и в воздух чепчики?
– Вроде того, вроде того.
Виктор встретился с Верой в первый раз совсем недавно, всего с полмесяца назад. Она тогда стояла в окружении каких-то туристов с рюкзаками на асфальтовом пятачке в самом конце Мостовой. Это не та мостовая, что бессмертным булыжником выложена, а деревня такая – Мостовая, куда доехал Кудряшов со своей инспекцией-разведкой «краев» зоны. Дальше за асфальтом был проселок, пустые осенние поля и лес, из которого, похоже, туристы и вышли.
– Ну, чего стоим, кого ждем?
Стандартный вопрос вызвал вдруг смешки, перешедшие в откровенный ржач, когда уже и слезы из глаз, и в горле судороги и больно в животе, а все смеешься и смеешься, не переставая.
– Ничего себе – Зона! – прокашлялся, вытирая слезы, один.
– Да, вот. Так и живем, однако!
Минут двадцать ушло на выяснение обстоятельств нежданной встречи, рекомендации ребятам идти прямо по трассе на город, чтобы потом, если что, их подобрать. Хотя, они ничего конкретного не обещали. Они мялись, посматривая на старшего, и даже подумывали устроиться где-то здесь, на границе леса. В этом селе, в котором минимум треть домов, это уж точно, пустые стоят.
А Веру Виктор сразу пообещал подвезти в Заозерье, которое было последней его точкой на сегодня. Уазик чихнул остывшим движком, дернул и понесся вниз, к перекрестку. Потом налево по трассе мимо опустевших дачных поселков и маленьких, на два-три дома, деревушек, где и остановки-то автобусной не было никогда.
Заозерье в центре было немного похоже на Гайву, как почти всегда похожи микрорайоны одного и того же города. Такие же трех и пятиэтажные кирпичные и блочные дома, раскидистые тополя между ними, огороженные низенькими самодельными заборчиками клумбы с засохшими цветами. А чуть в сторону от центральной улицы шагнешь – самая обычная деревня с нахмуренными старыми домами, высокими заборами и сараями с проваленными спинами-крышами.
– Дальше я пешком, – сказала Вера, дергая ручку вниз..
– Мы тут прокатимся чуток и вернемся. Будем ждать, – глянул на часы Кудряшов, – в течение получаса. Выйди, махни, что все в порядке, мол. И не вздумай лезть куда-нибудь в темноту в одиночку. Скоро вечер, а у нас не принято по ночам-вечерам поодиночке шляться. Понятно?
– Да-да, – кивала Вера, почти не слушая. Ее тянуло туда, чуть вверх по улице, направо и прямо. Там ждали ее единственные родные люди на Земле. К ним она пробиралась пешком и на попутках, пока еще подбирали, пока не начались первые посты на подходах к Зоне. Ей же, в принципе, ничего и не надо. Только дойти, стукнуть в дверь, обняться, постоять так минутку… А потом можно и в ванную – у них газовая колонка, а газ, говорили, не отключали. Значит, вода горячая будет. А потом – за праздничный стол по случаю возвращения. И говорить, говорить, говорить до самой ночи, когда на улице тишина, только глухо взлаивают изредка собаки… А на кухне тепло. И запахи домашние.
…
Когда уазик, сделав свой круг по окраинам, вернулся на площадь, где раньше отстаивались городские автобусы, Вера сидела под козырьком автобусной остановки. Легкий ветер шевелил растрепанные волосы. Она не плакала. Или, может быть, уже выплакалась, но по лицу ничего не было заметно. Увидев подъезжающую машину, спокойно встала и закинула за спину свой рюкзак.
– Ну, что?
– А тут никого нет. Во всем Заозерье никого нет, – ответила она и потянула ручку задней двери.
– Погоди, в середку посадим…
Это страшно, когда вокруг полно народа, а твоих – нет. Этого все и боялись с самого начала. Вот ты есть, есть народ, который суетится, что-то делает. А вот его, твоего знакомого или родного даже – нет. Это страшно.
А когда поселок весь пустой, и нет совсем никаких следов, и листья лежат на тротуарах и на проезжей части – это и не страшно совсем. Это как в кино. А кино, даже самое страшное, все равно придуманное. Там все равно знаешь, что скоро закончится весь этот ужас и кошмар. И главное знаешь – хорошие просто обязаны уцелеть. А хорошие – это свои.
– Никого нет, – еще раз сказала Вера, уже усевшись между двумя плечистыми прапорщиками в камуфляже. – Наверное, все разом снялись и ушли. Искать теперь надо там, за зоной.
– За зоной? – переспросил с интересом Кудряшов. – А у нас ведь из зоны выхода нет – знаешь? Пытались тут пробиться многие – так нет никого из них теперь.
Он обернулся, посмотрел на ее лицо:
– Нет-нет, ты не думай! Никакой там стрельбы, да и никакой запретной зоны еще не было! Просто не дошли они, не доехали. Вот были – и нет их. Мы не знаем до сих пор, почему так получается.
– Но ведь не умерли?
– Нет, конечно, ты даже и не думай! Просто пропали – и все. Как в другое измерение провалились, что ли.
– Как в фантастике?
– Да, как в фантастике.
Виктор подвез ее до ближайшей действующей школы. В коридорах пахло едой. В классах стояли кровати. Усталая – как ее назвать, директриса, что ли – сказала, что помощники им нужны, потому что народа не хватает. Студентка? Очень хорошо. В общем, «поставили на довольствие» Веру.
А Кудряшов при расставании обещал заезжать.
…
– Уроды они, уроды, точно… Нельзя же над детьми так издеваться. Ни родителей, ни жизни настоящей. Вечный пионерлагерь какой-то получается. А что зимой? Куда они будут ходить купаться? Чем заниматься? Нет, я так не могу – сидеть тут и тупо дожидаться невесть чего.
– А что ты можешь предложить? Вернее, не можешь, а что хотела бы?
– У-у-у… Хотела бы. Я хотела бы, чтобы все вернулось. Чтобы родители были с детьми. Чтобы дети – с родителями. Чтобы жили нормальной жизнью. Чтобы не было этого вашего повседневного идиотизма…
– Стоп, – поднял ладонь Кудряшов. – Стоп. Подожди.
Он снял мягкое камуфляжное кепи, пригладил волосы, почесал напоказ, для смеха, в затылке. Вот же… Или не оно? Он же тоже ощущал иногда какую-то неправильность, но – в чем?
– Вер, ну, ты можешь без нервов как-нибудь?
– Не могу! Вон, ты только посмотри на них! Это же дети… Они в чем и перед кем виноваты? Какое тут – без нервов!
– А ты все же попробуй, попробуй. Как аналитик, скажем.
– Как ты, что ли? – улыбнулась Вера.
– Ну, предположим, как я. Расскажи мне такую вот историю. Вот про идиотизм про этот, о чем сказала только что. У нас здесь, может, просто глаз замылился уже на этом ожидании невесть чего и невесть когда, и на всей этой чрезвычайщине. А ты у нас все-таки со стороны пришла, человек новый. Может, попробуешь, расскажешь? А я подумаю, что можно сделать.
***
Жили-были рыбки. Маленькие и побольше. С хвостом, длинным и прозрачным, как вуаль, и почти без хвоста. Наподобие маленьких цветных колобков, весело катающихся под водой, и похожие на плавающие иголки. Жили они в море-океане, где для них не было границ и не было преград. Вернее, преград было всего две: сверху, откуда лился свет, было место, где нельзя было плавать и дышать. А снизу, где было темно и холодно, было твердое, в котором тоже нельзя было плавать и дышать. И все. А остального мира было столько, что ни одна рыбка никогда не могла его оплыть и осмотреть весь. Не могла вовсе не потому что запрещено было, а потому что сил не хватило бы. А запретов и преград для этого не было.
А потом пришел человек, зачерпнул глубоко и унес с собой огромный аквариум воды, песка, камней, водорослей и рыбок, которые там, в этом месте, жили. Аквариум поставили в большом зоомагазине, и он стал достопримечательностью городка, в котором жил тот человек.
Каждый день прибегали дети и смотрели сквозь толстое стекло, как лениво плавают по кругу красивые рыбки, а по стеклу медленно переползают улитки, оставляя за собой полоску чистоты. Когда рыбок кормили, они все сразу начинали толпиться вокруг того места, куда сыпали корм, вырывать крошки друг у друга, хватать жадно, а потом, наевшись, плавно помахивали плавничками, уставившись круглыми глазами в стекло, за которым им все равно ничего не было видно.
Многие захотели и себе аквариум, дома, чтобы смотреть на красивых рыбок в любое время. Родители покупали аквариум, наливали в него воду, строили подводные гроты, раскладывали красивые камушки и ракушки, а потом они приходили вместе в магазин и показывали – вон ту, и еще эту, и те две.
Хозяин магазина брал марлевый сачок и вылавливал рыбок, в сторону которых ткнул детский пальчик, выкладывая их в специальный пакетик с водой.
Оставшиеся некоторое время метались по аквариуму, тычась в прозрачную твердую преграду, потом успокаивались и вели друг с другом неспешные беседы о том, что могло случиться с пропавшими соседями. Они пытались понять правила, признаки, по которым, то одну, то другую рыбку уносило куда-то, и она больше не появлялась. Каждый день, который для рыбок был, как для нас месяц, количество их уменьшалось и уменьшалось. Самые умные старались держаться углов аквариума и не выделяться своей активностью. Они решили, что именно активность и даже агрессивность – вот то, из-за чего пропадают соседи и товарищи. Они не думали, а что будет, если все станут спокойными, флегматичными, правильными, начнут держаться углов и темных мест…
Неужели тогда остановятся эти странные пропажи? Не станут их вылавливать марлевым сачком? И может быть – а почему бы и нет, кстати – их всех вернут в бескрайний море-океан? Главное – правильно себя вести?
***
Кудряшов читал и морщился.
– Что, не нравится?
– Да, понимаешь…, – он еще раз пробежался глазами по странице. – Вроде, все у тебя правильно написано. Вот эти вот, «умные», это вроде как мы здесь – все время гадаем, анализируем, пытаемся понять, по какому принципу уносит у нас соседей… Но это же не идиотизм, если по отношению к аквариумным рыбкам? А? Они же все равно ничего не могут сделать? Или ты себе как-то представляешь революцию, что ли? Как они все вместе побеждают людей и потом, бодро шлепая плавниками и распевая революционные песни, отправляются в дальний путь к морю-океану? И пошли они до городу Парижу…
– Пешком! – рассмеялась Вера. – Все-таки ты писатель. Ишь, как образы из тебя прут… Вот взял бы и написал бы сказочку.
– Я писал, – серьезно кивнул Виктор. – И ты даже читала некоторые. Но это было раньше, когда не было практически никакой информации. Вот я ее и домысливал, додумывал, выдумывал и экстраполировал.
– Ну-ну… Они завсегда своим образованием хвалятся… Ну, хорошо. Не магазин и не аквариум. А просто кусок океана объявили запретной зоной, чтобы ни туда, ни оттуда нельзя было. И из этого куска океана кто-то или что-то раз за разом хватает рыбин, жарит, солит, поедает со вкусом. А оставшиеся суматошно носятся, стараясь не выплыть за объявленные границы, спорят, кого следующим съедят… Это не идиотизм?
– А рыбы – они и есть самые тупые. У них мозгов мало.
– Вить! Не в рыбах же дело. Чего ты смеешься? Вот, скажи, зараза есть в городе?
– Уверен – нет никакой заразы. Иначе все бы заболели давно.
– А тогда в чем смысл запретной зоны?
Они сидели на невысоком бетонном крылечке с задней стороны школы. Там, где одна дверь, с самого края, вела коротким коридором в высокий и узкий спортзал – только-только на волейбольную площадку место. А с другого угла, поднявшись на три ступеньки, упираешься в крашеную белой масляной краской дверь столовой. Детей водили кормиться изнутри, из вестибюля первого этажа, в главные двери. А здесь был вход на кухню. Недавно привезли продукты, и оказавшиеся совершенно случайно рядом Кудряшов и два его бойца помогали таскать картошку и макароны в подсобку. Перетаскали, мужиков усадили перекусить и попить горячего чая, а Виктор с Верой, чье дежурство на кухне было сегодня, вышли покурить. Тут было тепло, от ветра защищала стена, исписанная разноцветными надписями, прославлявшими выпускников разных годов. Тут было тихо, потому что дети бегали и играли с визгом и шумом в спортгородке, это как раз с противоположной стороны, и на площадке перед школой.
Два окурка синхронно полетели в черное жерло старинной чугунной урны, когда-то выкрашенной бронзовой краской, но теперь щеголяющей ржавчиной именно что «под старину».
– Вот и я не вижу смысла в этой «эапретке». Я бы еще такую сказку написал, про дракона. Он тут где-то живет будто бы. И все, что «под ним» – это вроде бы его собственность. В том числе и местные люди, и дома, и промышленность – всё. Он не потерпит, если кто-то попытается эту его собственность отнять или утаить. Вот потому со всех краев страны и собирали наших, и присылали сюда. Потому что нельзя. Потому что иначе дракон рассвирепеет. И что там будет, если дракон озлится – никто не знает.
– Драконы питаются невинными принцессами?
– Ну, не только принцессами, если верить книгам. А у нас и не совсем невинными. А не понять какими. А может, дракон – это такой огромный компьютер? И просто программу выполняет? В общем, ничего-то мы не знаем. Ни-че-го…, – пригорюнился он.
Вера протянула руку и потрепала Виктора по затылку. Ласково, медленно. Он прикрыл глаза, чуть откинувшись на эту теплую и нежную руку.
– Ишь, котяра какой… Нравится? А ты женат, Кудряшов?
– Женат.
– И дети есть, небось?
– Дочка. Твоих лет как раз.
– Так какого ж хера тебе от меня надо, а? – она прихватила волосы и дернула крепко пару раз. – Я, конечно, девушка простодушная и доверчивая. И привязчивая. И на хорошее отзывчивая. Деревенская, типа… Но ведь мог бы и обмануть, если что… А?
– Да ты не так поняла, Вер…
– Что я не так поняла? Что ты случайно чуть не каждый день сюда заезжаешь? Что мы с тобой по часу-два болтаем обо всем? Что я не так поняла? Ну-ка, колись, майор!
Она резко отдернула руку, и он, качнувшись, чуть не врезался затылком в стену.
– Ну, вот…, – пробормотал Виктор недовольно. – Так было хорошо, а она взяла и все испортила.
– Ты забыл еще сказать, что обещать – не значит жениться, ага! – рассмеялась она.
– А никто и не обещал, между прочим…
Они с самого начала выбрали такой стиль общения. Виктор был старше вдвое, но это было совсем не заметно. Ну, седина на висках. Ну, морщины у глаз. Зато он так вживался в роль, так подшучивал над ней и над собой! А она подхватывала, слово за слово – разговор мог тянуться и тянуться, пока не подходил водитель и многозначительно не показывал на часы.
– Скучаешь по своим?
– По дочке – очень, – кивнул он.
– А что ж не уходишь?
– Ну, вот… Я же объяснял тебе, рассказывал – ты не веришь, что ли? Никто не вышел, понимаешь? Никто. Люди ехали колоннами. Другие просто ехали, спешили. И никто даже до блокпоста не добрался. С той стороны стоят на всякий случай, что ли – а никто так и не вышел к ним.
– Угу. Дракон, значит, своего не отдает?
– Да, похоже на то.
– А к нам, сюда, значит, можно? Я вот пришла. Ребята вон в Мостовой, если живы. Эти, кого официально водят…
– Ну, если аналогии про дракона, то к нему в пасть – он всегда рад. Вот когда из пещеры его богатства тырят, или когда пища разбегается – он в зле. И тогда держите его семеро – все равно не удержите. Вот и пропадает народ.
– А если не его народ?
– В смысле?
– Ну, эксперименты ставили? Вот что-то случилось. И началась эта ваша «гусиная фигня». И все, кто тут был и вроде как теперь «под драконом» – им выхода нет. Так? А если попытается выйти тот, кто пришел позже? А?
– И эта девушка еще спрашивает, что мне от нее надо! Да таких умных и красивых – ищи, не сыщешь! Вер, а попробовать не побоишься?
– Ага. Так и думала! Использовать меня хочет. Попользоваться! Вот такие вы все мужики – козлы!
– Ы-ы-ы… Ну, хватит, хватит уже. Хорошо сегодня посмеялись. В общем, давай-ка мы с тобой завтра поэкспериментируем. Я же тоже «понаехавший». Вот за руки возьмемся и прогуляемся до пашни, до полосы. А?
Вера улыбнулась мечтательно:
– Вы такие вещи говорите, товарищ майор. Такие завлекательные… Кстати, а чего – завтра-то? Давай сегодня!
– А сегодня ты на кухне дежуришь. А мне – в объезд по точкам. Вон, уже ждут и тебя и меня. Не будем нарушать дисциплину.
– Эх, ты, – она опять залезла пальцами в его шевелюру, пошевелила там, почесала, смеясь на его совершенно щенячье выражение. – Дисциплинированный мой. Ну, ладно, Вить. Давай – завтра. С утречка, чтобы не дергаться весь день.
***
– Ну, и что вы мне сегодня новенького расскажете? А? Господа министры и товарищи силовики – что нового, что хорошего в нашей жизни? Жизнь стала, наконец, лучше? Или она стала еще веселей?
– Доклад комиссии по чрезвычайной ситуации в письменном виде был представлен вам вчера.
– Предлагаете мне его еще раз перечитывать? А что сами скажете?
– В Молотове продолжается резкое падение производства. Есть опасность скорой остановки некоторых предприятий военного значения – из-за банальной нехватки рабочих, в первую очередь. Но в целом в зоне чрезвычайной ситуации ничего чрезвычайного не происходит. По информации, получаемой оттуда…
– Кстати, а сколько у нас каналов информации? Да не переглядывайтесь, не переглядывайтесь. Ишь, моду взяли – от своих еще таиться. Что за недоверие между товарищами? С кого начнем? КГБ?
– У нас есть информация. Так точно.