Ксенос и фобос

Петров привстал.

– Сидите. Давайте, товарищи, сидя. Свои ведь кругом.

– Товарищи, наш аналитический отдел провел работу по поиску хоть каких-нибудь вариантов, хоть каких-нибудь совпадений, что ли. Что мы имеем на сегодня? Первое: все исчезновения происходят в темноте. Второе: практически все выявленные исчезновения происходят, когда человек находится один.

Он поднял голову от бумаг:

– Это зарегистрированные исчезновения, конечно.

– Ну, это понятно…

– Никаких пиков по дням и по времени. Никаких центров. Такое ощущение, как будто огромный компьютер делает совершенно случайную выборку. Алгоритм вычислить невозможно.

– Компьютер? – уперся пальцем в лоб представитель КГБ.

– Это только так говорится, для большей понятности. Что и как на самом деле – мы сказать просто не можем. Даже догадки никакие не подходят тут. Можем только сказать: это не наша, не милицейская и не войсковая операция и никакие это не «врачи-убийцы», – аналитик постукивал пальцем по столу, как бы подтверждая, ставя точки после каждого предложения.

– Стоп, – поднял ладонь генерал. – Проверка и стыковка фактов: что по колониям? Количество побегов не возросло? На вечерних поверках пропажи не обнаруживаются?

– Ну, – уверенно улыбнулся краснолицый полковник, – у нас же светло всегда. И по одному не ходят. Исчезновений-пропаж никаких нет. Так что, это подтверждается.

– Хорошо. У меня тогда просьба к комитету.

– Что можем – сделаем.

– Вы же можете распустить слухи, ну, какие надо? Есть у вас такой механизм действий, да?

– Предлагайте, что бы вы хотели.

– Понимаете, скрыть исчезновения людей уже не представляется возможным. Сплетни разносятся: во всех очередях, во всех офисах об этом говорят. А нельзя как-то запустить информацию – ну, может не информацию, а слух, сплетню, там, что, мол, инопланетяне какие-то, что ли, и что только в темноте и только одиночек выхватывают? Может, приостановится у нас, притормозится, если все на свету и не по одному будут? Опять же, когда хоть какое объяснение – паники меньше, а? Ну, и этих, как их, энлэошников…

– Уфологов, товарищ генерал.

– Пусть смотрят, что и как, мало ли…

– Записал. Сделаем. Хотя…, – покачал головой «незаметный». – Скользко все это как-то. И ничуть, мне кажется, не лучше, чем «врачи-убийцы».

– Да нет, лучше уж пусть инопланетяне… А то пожгут нам все клиники и врачей бить начнут. Уже охрану вынуждены были усилить. Просто, понимаете, товарищи, мы с вами сидим сейчас на пороховой бочке и пытаемся посветить вокруг, чтобы понять, как оно рванет, если что. Опять слово аналитическому отделу. Прошу.

– Мы подсчитали тут кое-что, обыграли некоторые варианты. В общем, получается, что с момента появления в Москве информации об исчезновении более одного процента населения мы можем ждать жесткой блокады города. Блокады информационной, транспортной… В общем, физической блокады. Ее не будет, только если исчезновения будут везде, по всей стране, а не только у нас. Или если, не достигнув процента от численности населения города, они прекратятся.

– А проигрывали вы, чисто умозрительно, сколько может исчезнуть народа за, положим, год? Если ничего не изменится?

Петров все-таки встал, приопершись руками о стол. Пробежал взглядом опухших от бессонной работы глаз по лицам участников совещания, глухо бросил:

– Сто тысяч, если такими же темпами. И даже более того. Это самый приблизительнй прогноз.

– Ну, ни-че-го себе… Десять процентов? Давайте все же ученых, товарищ генерал. Хоть каких-нибудь ученых. Надо же как-то все это… Странное и непонятное.

Часть 2. Весна

Глава 6

Как известно, Молотов горазд на всяческие "инопланетные" выкрутасы. В свое время деревня Молебка и прилегающий к ней "Прикамский треугольник" получили прописку в мировой уфологии как устойчивое пространство наблюдений НЛО. Толпы любопытствующих и вереницы исследователей направляли свои стопы в сторону Прикамья. Затем бум поутих – очевидно, не было повода. И вот – снова…

UFOWOLRD.RU Внеземной мир

Такая знакомая, пропахшая пылью, краской от постоянных ремонтов и табачным дымом на тесных лестничных площадках, превращенных в места для курения, неуютная серая офисная многоэтажка с узкими лестницами, ведущими вверх. А, и правда, зачем там широкие-то лестницы, когда все ездят на лифтах – даже на второй этаж. Но сегодня видимо что-то случилось с лифтами. Похоже, ни один из трех не работает. Только поэтому, наверное, народу на лестницах – просто тьма. Ну, в принципе, как и положено в большом офисном центре. Все что-то таскают всё вверх и вверх, пробегая потом вниз с пустыми руками, толкаясь, обтирая рукавами и плечами стены, пропуская идущих с вещами вверх.

Что-то очень нехорошее, неправильное и страшное от той неправильности происходило там, внизу и на улице, поэтому надо было двери наружные закрыть и забаррикадировать. Там внизу охрана, она уже вызвала подмогу, наверное, милицию или кого из своих. А самим, всем остальным вместе – надо бежать вверх, вверх, вверх. Мужчины в строгих темных костюмах тащат зачем-то столы, спотыкаются, мешают друг другу. Эта видимая бесполезность – столы-то зачем – и непонятность происходящего давит, вызывает дополнительный страх. Женщины пробегают вверх на неустойчивых высоких каблуках, бледные и испуганные. Но никто при этом не шумит, и нет криков или истерик. Все происходит почти в полной тишине. Слышится только тяжелое дыхание и изредка тихие извинения, когда сталкиваются те, кто вниз, и те, кто вверх.

Кто-то пытается устроить баррикаду на третьем этаже, отгородив прозрачными стеклянными дверями и наваленными друг на друга столами один отсек вправо. Вверх по лестнице тащат какие-то компьютеры, пачки бумаг, которые рассыпаются по дороге, сыплются вниз по этажам, планируют в лестничном пролете, скользят по ступенькам, мешая народу, проскальзывая под ногами.

Все больше и больше суетливой паники и спешки от непонятности происходящего. Все чаще и чаще группки, компании небольшие, просто знакомые по общей работе, уходят на этажах налево или направо по коридорам, понимая, видимо, что до самого верха дойти они просто не успеют в такой толчее. Они закрываются в отдельных кабинетах и слышен шум сдвигаемой к дверям мебели.

Вот уже темный после ярко освещенной лестницы технический этаж, впереди вверху – светлое пятно. Это выход на крышу.

И тут вдруг снизу, из закрытого вестибюля, сквозь все двери и этажи из лестничной шахты доносится громкий крик. Кричит сразу много человек. В крике одновременно ужас и боль. И тут же – тишина.

Проходит минута, ну, может, две или три – немного, и такой же крик раздается ближе, на следующем этаже. И снова тишина.

Как будто что-то страшное и смертельное затопляет снизу эту офисную башню. Как будто кто-то огромный окунает коробку с крысами в ведро с водой, и крысы видят, чувствуют эту воду, пищат, царапаются, лезут вверх друг по другу, а через мгновение уже мертвы.

Те, кто шли впереди Ксении, толкаясь, кидаются к лестнице, ведущей на крышу. Ей точно туда не успеть. Она падает на колени от внезапного толчка в спину. Весь этаж засыпан шлаком, как на чердаках старых домов. Больно коленям и локтям на острых крошках. Наверняка, продраны колготки. Кто-то наступает ей на руку и отскакивает в испуге. Вдруг в сумраке Ксения увидела под лестницей, ведущей на крышу, небольшой закуток, отгороженный решеткой. Какой-то, похоже, маленький склад для разной рухляди устроили там хозяйственники, несмотря на все запреты пожарных. И решетчатая дверь приоткрыта и покачивается от постоянных касаний и ударов с этой стороны. Из последних сил на четвереньках она кидается вперед, расталкивая народ, проскальзывает в падении в эту дверь, забивается в самый конец, под ступеньки, в самое узкое и темное место, откуда и самой-то ничего почти не видно. А людской крик, а потом сразу мертвая тишина – уже прямо под ними, на самом верхнем этаже.

Даже когда никто не кричал, что-то там все равно шумело. Кто-то внизу ходил, слышно было, как двигали мебель, разговаривали, шикали друг на друга, спорили о чем-то. Было слышно, что – живые. А тут: крик – и тишина. Мертвая тишина.

И в этой тишине медленные шаркающие шаги по лестнице.

Кто-то поднимается уже на технический этаж, на котором сейчас никого нет, кроме одной Ксении, забившейся в эту дыру под лестницей. Все уже пробились наверх, к свету, на крышу.

Шаги все ближе, ближе, ближе.

Старческие какие-то, шаркающие, как будто идет, еле волоча ноги, дико уставший человек. Или, как если бы очень больной. Старый, больной и очень тяжелый. Вот остановился возле самой лестницы. Она не видит, кто это. Может только представлять, догадываться по звукам. Лежит, не дыша, зажав в панике рот ладонью. Сердце колотится все сильнее и сильнее.

Страшно до обморока. До крика, до истерики – но надо молчать, вцепившись зубами в ладонь и тряся головой.

А этот подошел и стоит. Вздыхает. Вот покачалась, поскрипывая, решетчатая дверца. Опять хриплый вздох. Смотрит, видимо, вверх, на светлое пятно выхода на крышу. Там, на крыше, еще шум. Там много людей.

И вот шаги продолжаются. Мимо двери. Мимо Ксении, забившейся в самый угол, потной от страха, с сердцем, почти выскакивающим из груди.

Шаги вверх по лестнице. Снова остановка. Оглядывается вокруг, похоже. Вздыхает тяжко. И – наверх, в люк. И сразу там, наверху, громкий крик многих голосов. И тишина. Мертвая тишина. Тихо везде. И только ее сердце стучит. Нет больше звуков. Только сердце. Все громче, громче, громче…

…

– А-а-а! – проснулась с криком Ксения, вцепившись в подушку, прижимая ее к груди, в которой колотилось испуганно сердце.

– Ну, что ты, лисёнок? – знакомый голос не успокоил на этот раз.