Ксенос и фобос

– Позвольте, товарищ генерал-лейтенант, я вам одну истории расскажу? Не по делу?

– Ну-ну, – министр поднял глаза на большие напольные часы в темном деревянном футляре, стоящие в углу кабинета и мерно помахивающие большим, украшенным резьбой по металлу, маятником. – Не по делу… Пять минут тебе.

– Я после школы сразу не поступил, и надо было до армии где-то как-то перекантоваться. Ну, вы из личного дела знаете, наверное. Меня родители толкнули тогда на хлебозавод. Там всегда нехватка мужиков, чтобы поддонами ворочать. Встретили меня там нормально. Улыбчивые все такие, ласковые. Приятные даже. Работа, конечно, не для неженок, но справился я в свою первую смену. Не отстал от других.

– Четыре минуты.

– …А когда смена закончилась, в раздевалке, в шкафчике своем, я нашел вот такой пакет с мукой, маслом, сахаром и маргарином. А у нас тогда голодновато было в городе. И вот стою я перед шкафчиком и чувствую, что все смотрят. Следят за моей реакцией все. Вот – я стою. А вот так – все они.

– Хочешь сказать – не взял? – хитро прищурился министр.

– Я тогда комсомольцем был. Идейным, можно сказать. И как почувствовал, что вот это – они, а вот – я. И мы друг другу – чужие. С тех пор у меня, знаете, как в «Мимино»: такая личная неприязнь, что кушать не могу.

– Ха-ха… Понял тебя. Спасибо, хороший рассказ. Тогда еще вопрос: а что наши «соседи»? – выделил он «соседей» голосом. – Они – информированы?

– Так точно. Соседи в курсе, но не от нас. У них свои каналы.

– И что? Как считаешь, они информацию наверх дадут?

– Потому и пришел, товарищ генерал-лейтенант. Информация от них наверх пойдет в ближайшее время. Это точно.

– Угу, – министр подвинул папку к себе, достал лежащий сверху листок. – Значит, предлагаешь подписывать?

– Рекомендую, товарищ генерал-лейтенант.

– А вот хрен тебе, полковник. Мне твои рекомендации – как… Я тут министр еще или где?

– Вы – министр, – встал и вытянулся полковник.

– Ну, вот и спасибо на этом. Сам сказал: вопрос политический. Пусть политики и решают. А ты анализируй пока, собирай информацию и… Ну, в общем, сам знаешь, что делать, не маленький.

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант!

– Кстати, а что ты делал до 1956 года, а? – хитро прищурился министр. И сам хохотнул:

– Шучу, шучу… Ишь, политическое решение ему…

***

Виктор был болен. Тяжело болен. Мучили слабость, температура и кашель, который выворачивал наизнанку при любой попытке не то что заговорить, а просто вдохнуть поглубже. И воздуха все время не хватало, как будто в комнате (в палате? точно – это же больничная палата!) было запущено на полную мощность отопление, да еще включили пару электрообогревателей, которые съедали весь воздух. Дышать приходилось часто-часто, мелко-мелко. А когда засыпаешь, проваливаешься в липкую тяжелую дрему, подкрепленную какими-то пилюлями, что, морщась, надо проглотить и запить пахнущей хлоркой и почему-то всегда горькой водой из стакана, когда расслабляешься чуть, начинаешь дышать медленно и глубоко – тут и настигает опять этот мерзкий кашель, выворачивающий все. Тут уже только держись, не выпускай из себя те таблетки, упирайся, затаи дыхание… А как его затаить, когда дышать хочется, когда сердце стучит, как во время кросса, отдаваясь в голове молотками. А голова от этого стука расширяется, наполняется, и, кажется, что уже похрустывает череп, растет, растягивается во все стороны – сейчас взорвется! Виктор вздрагивал, просыпаясь, на лоб ему клали грелку со льдом, и он снова закрывал глаза и снова видел погони, выстрелы, кровь и опять погони…

– Ну, что, доктор? – слышал он в мерзкой липкой полудреме разговор над собой.

– Что, что… Крупозное, двустороннее. И всякой всячины вдобавок… Почки застудил. Грипп где-то подхватил…

– Но… Это же всего лишь простуда, правда?

– Простуда-то, простуда. Вы знаете, сколько человек унес в свое время простой грипп-испанка? По истории это не проходят, да? Это – здоровых и крепких. А у него, на минуточку, воспаление легких. Серьезное воспаление.

– И что мне передать командиру?

– Лечим, передавайте. Лечим. А что еще?

Виктора ворочали с бока на бок, как послушный манекен в витрине магазина, меняли промокшие от потливой слабости простыни. На холодных он сразу замерзал и начинал дрожать, но тут подключали капельницы, выдавали опять какие-то пилюли, делали уколы, и он опять чувствовал себя, как летом на юге, в командировке, когда ни попить, ни остановиться, ни прикрыться ничем от палящего солнца.

На третий или четвертый день он, наконец, нашел в себе силы, чтобы спросить, сдерживая кашель, казалось, самое смешное и банальное, как в плохом кинофильме:

– Где я?

Слабый шепот был услышан и понят правильно.

– В больнице, где же еще.

Ну, да, в больнице, конечно. А что он хотел услышать? Адрес? Географическое местоположение? Административное подчинение? Как там у классиков? «К черту подробности – в какой Галактике?».

Виктор осторожно кивнул – понял, мол – и снова закрыл глаза. Смотреть на белые стены было больно. Двигать глазами – тоже. Но и спать было невозможно: кашель раздирал легкие. Что-то тяжело булькало под ребрами, но откашляться было нельзя. Кашель был сухим, поверхностным, от которого болело в горле, и выступали слезы. Ему подавали запить, приподнимая под спину. Вода опять была горькая. Почти такая же, как были страшно горькими желтые порошки акрихина, которыми его пичкали после второй командировки.

И все равно, даже после стакана воды, во рту было сухо.

А во сне, в мутном, липком сне, который наплывал и накрывал тяжелым жарким одеялом в любое время суток, ход которых все равно было не угадать, Виктор опять отдавал приказания, и верный Мартичук, орденоносный Мартичук, с которым без царапины прошли две южные командировки, снова уходил в темноту, не обернувшись на прощание.

Виктор вздрагивал, жаркая волна поднималась к голове, приливала к щекам: как же звали его? Неужели он забыл, как звали… Уф-ф-ф… Он снова успокаивался: Пашка. Конечно же – Пашка. И тут же снова в том же повторяющемся кошмаре понимал: Пашки больше нет. И никого нет. А он – есть.

Еще через неделю, тяжело открыв глаза на стук двери, он увидел входящего в накинутом на плечи халате Клюева. Того самого, что принимал их оружие и «закрывал» их после Кислотного.

– Лежи, лежи, майор! – махнул он рукой, хотя Виктор и не собирался даже дернуться – подумаешь, подполковник какой-то. Да еще не «свой». Правда, кто был бы своим сегодня, он еще не успел додумать.

Клюев подошел, такой же, как при первой ночной встрече: в ярко начищенных хромовых сапогах, отглаженной форме, с вузовским значком и колодкой наград на груди, прямой и как будто на пружинках весь, кажется, так и подскакивает при каждом четком шаге. Не присаживаясь, посмотрел сверху, прищурился слегка, как будто взвесил на каких-то своих внутренних весах. Нахмурился чему-то. Оглянулся по сторонам, увидел белый больничный табурет, ловко поддел его носком сапога, придвинув к кровати, присел чуть боком, как садятся на минуту, чтобы сразу вскочить и снова куда-то идти.

А, нет. Все же он не такой же, как в тот раз. Мешки, вон, под глазами, морщины, которых не было видно раньше, губы скобкой вниз.

«Взбледнул чего-то подполковник», – медленно подумал Виктор. Даже и мысли у него были больные, тяжелые, медленные и самые простые, короткие.

– Вот что, Сидорчук. Врачи сказали, что выкарабкиваешься ты. Что, скоро – не скоро, но будешь на ногах. А я тебе так скажу: очень ты мне здесь нужен. Здесь и сейчас, понимаешь. Поэтому лечись, дорогой ты мой майор, выздоравливай, ни о чем лишнем не задумывайся. И… Вот еще что.

Уже вставая, Клюев нырнул рукой во внутренний карман и, оглянувшись на дверь, подсунул под подушку, прижав рукоятку вялой рукой Виктора, тот самый ПСМ, заслуженный, наградной.

– Но я же…, – прошипел Виктор, смаргивая выжатую слабостью слезу, сквозь не вовремя навалившийся и выбивший дух кашель. – …И еще безопасность…

– Забудь, – уже распрямляясь, похлопал подполковник по руке, охватившей привычно рукоятку пистолета. – Нет больше твоего дела, и нет того отдела. Совсем нет. А ты – береги себя. Ну, выздоравливай.

Он повернулся, как на плацу, и пошел, прямой, пружинистый, вколачивая каблуки в пол, к двери, из которой уже появились на натужный кашель какие-то фигуры в синем.

– Вы мне его как следует, как следует тут лечите! – раздался в последний раз голос Клюева из коридора.

Уколы, питье, давление, температура. Уже привычные действия. Но под подушкой – он, родной. А это значит совсем не тот статус, о котором думал Виктор поначалу, после той ночи, когда его сюда привезли и резали ножами и ножницами шнурки на берцах и комбез.

Но, видимо, он и правда начал выкарабкиваться, потому что получился сегодня настоящий день посещений.