Почти фантастика. Сборник рассказов

И вот Ирка стоит, трубку держит и на меня смотрит испуганно. Глаза – вот такие! А я – что? Пошел сразу в ванную. Воду наливать. Надо же делать запасы на всякий случай. Пока вода наливалась, я на кухне еще посмотрел, что из еды в наличии. Мало еды. Надолго просто не хватит. Если на двоих с Иркой – то еще более или менее. А вот еще мама и папа… Они же все равно придут?

А потом начался стук в дверь. Стук – потому что свет тоже отключился. А как свет отключился, так Ирка вовсе испугалась и полезла под свою кровать, хоть там и пыльно было. Мы же убирались тогда раз в неделю, не чаще. В своей комнате – сами. А она – в самую пыль носом. Ждать, когда все рухнет и посыплется. А я пошел в коридор и стал смотреть в глазок.

А там за дверью был отец. Он стучал уже ногами и кричал, чтобы в глазок посмотрели, чтобы скорее открывали, что он специально приехал за нами, и что времени совсем нет даже на сборы. Чтобы я поверил, он зажигалкой подсвечивал – и я видел, что это он. Я дверь стал открывать, тут и Ирка прибежала – тоже дергала засов и снимала цепочку. В общем, открылись.

И действительно, времени не было совсем. Отец сказал, что машина стоит внизу, что все рухнуло, что вот-вот начнется, и надо хоть как-то успеть, хоть нас увезти.

– А как же мама? – спросила Ирка.

– Она приедет, как только сможет, – ответил отец.

Но я видел, что он все врет. Не приедет мама. Потому что она просто не успеет. Мне стало обидно, и я плакал тогда, как маленький. Но все равно прямо в тапках спускался вниз. И Ирка бежала впереди меня.

Мы очень долго ехали. Весь день, а потом еще всю ночь. Останавливались на пару минут – и снова вперед. Сначала по дорогам, а потом уже и без дорог. Отец говорил, что надо как можно дальше от любых городов уехать. Чтобы ни одного города поблизости. Тогда, говорил он, еще можно выжить. Но надо успеть, поэтому надо ехать и не останавливаться. Он включал свет в кабине, смотрел на карту, потом оглядывался назад – там было совсем черно и ничего не видно – и снова рулил куда-то в темноту среди деревьев и кустов.

Ну, вот сюда нас и привез.

Ночью-то мы не видели ничего. Отсыпались. А утром, то есть уже днем, я все рассмотрел. Стоял домик бревенчатый на поляне. Был лес вокруг. Даже совсем без тропинок. Был ручей в овраге. Был огород небольшой. Сарай за домом. Машина во дворе. То есть, это даже и не двор был, а как поляна в лесу. Вот и все. Потом уже к обеду отец проснулся, сказал, что поедет, попытается маму вывезти. И продуктов заодно подкупить. А вы, сказал, осваивайтесь здесь. Но далеко не уходите.

– И еще вот что, – сказал он.

Ушел в другую комнату, там лязгал железным, а потом принес два ружья. Одно большое – Ирке. И другое, поменьше – мне.

– Без оружия – никуда.

Мы книжки про такое читали. Он их сам и привозил. Там в книжках всегда после взрывов и разрухи и катастроф любых появлялись мародеры. И они были даже страшнее, чем настоящая война. Так что мы все понимали. Кивнули, ружья на плечо повесили и пошли осваиваться.

Вот тогда мы с Иркой и подружились по-настоящему. А что? Я вот совсем ничего не боялся. Везде готов был пролезть. Так мы и малину нашли на старой просеке. И грибов там было – завались. В домике была печка. А еще была плитка газовая, и в сарае пять баллонов лежали. То есть, выходит, отец заранее готовился. Это он был просто молодец.

Потом мы до вечера делали опись имущества. Это ведь самое главное. Это в каждой книге написано, что такую опись надо сделать. Потому что иначе не понять, что на самом деле есть, а чего нету. Что экономить надо и беречь, а что можно спокойно тратить.

А когда захотели есть, Ирка сама пожарили грибы. Хлеб мы не ели специально. Чтобы сохранить. У нас же муки, оказывается, совсем не было.

Ну, вот так, значит. А потом сидели до ночи в домике и ждали отца с мамой. В окна глядели. Разговаривали. Еще и это вот нас сдружило – мы разговаривали друг с другом. Впервые – как равные. Мне понравилось. И я Ирку даже залюбил. Я и так ее любил, потому что сестра, хоть и старшая. А теперь – еще больше.

Уже совсем в темноте рычал двигатель. Еле-еле доехал отец. Маму не привез. Весь был усталый и замученный – еще бы, два дня за рулем. Сказал, что – все. Что мы, наверное, последние были, кто успел из города выбраться.

Ирка плакала тогда. А я уже не плакал. Я раньше плакал. А теперь – нет.

И так вот начали мы тут втроем жить. Притирались долго, обязанности постепенно разделили. Отец нашел каждому дело. Он сказал, что можно менять на продукты живицу. Что теперь, когда ни больниц настоящих, ни аптек никаких, живица сосновая – самое мощное лекарство от ран и ожогов. Вот Ирка у нас по хозяйству больше колготилась – но ружье всегда под рукой держала. А мы с отцом ходили по лесу, насечки делали, живицу собирали. Потом раз в неделю он уезжал на весь день до ночи. А мы его ждали. И так вот было у нас долго-долго.

Стрелять научились. Патроны снаряжать. Еще делать разные ловушки и капканы – тоже. Все, что съедобное под ногами в лесу – шло в дело. Грибов и ягод по осени было много. Отец всегда измерял радиацию, качал головой и велел ничего не есть сырого. Только отмачивать, а потом варить и жарить. Так, мол, не вредно. То есть, терпимо так.

И муки он привез два больших мешка.

Но говорил, что чем дальше, тем труднее будет с припасами. Потом, бывало, уезжал уже и на два дня и на три, а то и на всю неделю. Привозил всегда еду. Иногда еще одежду. Мы же росли. Свежий воздух, еда, беготня постоянная по лесу – такие здоровые выросли, что ты!

Сколько лет? Пять. Ровно пять лет так прожили. И зимы, и весны, и лета и осени. Книги, какие были, так я их уже чуть не наизусть знал. Новые-то он редко привозил. Больше все по практике, конечно.

В общем, спас нас тогда отец. Просто вот спас и вырастил. Уважаю.

…

– Товарищ капитан, – вперся в комнату большой в каске. – Все проверили.

– Ну, сержант, что там со следами?

– А что со следами? Трое их тут всего было. И больше никого. Так ведь и внутри – на троих все. Сходится.

– Ладно. Иди там, проверь посты, что ли. А то будет неприятно, если вдруг приедет ночью такой Рэмбо на машине. Начнет гонять нас с перепугу. И на кухню заодно дай команду, чтобы готовили на всех. Похоже, сегодня здесь придется переночевать. Не успеем мы обратно до ночи.

– Есть!

Капитан повернулся к столу, вздохнул:

– Значит, все у вас тут в порядке? Никаких жалоб?

– Какие могут быть жалобы на того, кто спас и вырастил? Да у нас папка – ого-го!

– А тебе сейчас, выходит…

– Тринадцать лет. Это просто я тут такой большой вырос. А так-то мне тринадцать.

– То есть, несовершеннолетний… Это хорошо.

За несовершеннолетнего должны отвечать родители. Даже не сестра, которой уже все девятнадцать. Ишь, цветет и с бойцами заигрывает… Нет. Тут – отец или мать нужны. А от матери как раз заявление уже пять лет как висит. И отец в розыске числится. Выходит, закрыли «висяк». Если еще мужика этого дождаться, то два дела сразу и закроем. И детей матери вернем, и папашу этого – идиота чертова. Вот ведь придумал детям конец света. И не подкопаешься, не объяснишь им ничего. Пять лет!

– А вам живица не нужна? – спросил улыбчивый крепкий парень. – Она ведь очень полезна при ранениях или ожогах. А у вас все же служба – дело опасное. Мы бы на оружие сменяли. А то ружья-то у нас старые. Да и вообще – они против автоматов совсем слабые, если вдруг что. Ну, или хоть на патроны, если вам оружием нельзя.

Супероружие

– Вот все у нас сегодня сикось и наперекосяк из-за этого грузина!

– Да-а-а, сейчас-то на Сталина чего только не понавешали. Всех собак теперь – на Сталина. Сказал бы ты это в раньшие-то времена, когда помоложе был!

– Причем здесь вовсе Сталин? Я о Берии! О Лаврентий Палыче, так его и переразэтак трижды подряд за все хорошее!

Пиво с мужиками за столиком во дворе под раскинувшим толстые ветви старым тополем. В жаркую погоду второй половины лета. После работы, которая отняла, казалось, последние силы в конце недели. Ну, и разговоры, как положено. Пить пиво и молчать – это можно и просто из-под крана хлебать водицу. А если не молчать, то о чем говорят мужики жарким летним вечером, сидя вокруг запотевшей трехлитровой банки с пивом? Вот женщины выдумывают себе разное, что, мол, меряются мужики там всем подряд или девок своих обсуждают, и потому всегда они, женщины эти, стремятся подслушать хоть краем уха мужские разговоры. А мужики, может, вовсе о литературе рассуждают. Кино пересказывают. Футбол – вот тоже тема. Или еще можно о политике. Ну, и об истории, конечно. Потому что как же без истории, если вся наша политика и вся наша жизнь – оттуда?

А если об истории начинают, так обязательно и обстоятельно пройдутся по всем фактам с самых древних времен. Поговорят о варягах и о крещении Руси, поругают слегка Калиту за Тверь и насчет татаро-монголов поспорят… А потом непременно упрутся в ту историю, что была совсем, кажется, недавно – ста лет не прошло. И конечно, каждый принесет по трехлитровой банке янтарного напитка, играющего на солнце солнечным же цветом, из соседнего ларька с громкой надписью «Живое пиво из кегов».

– Не, ну, по Берии сейчас у нас разное говорят… Это в детстве, помню, песенки разные и страшилки. В самом раннем детстве. Давно, то есть. И в кино всегда он такой страшный был. Змея в пенсне.

– Какие разговоры? О чем ты? Я лично занимался вопросом! Понимаешь, я – лично! Только без лишнего базара, мужики. Только вам. А то мало ли что… Ну, вы же меня понимаете?

Пиво на улице пьют из пластиковых больших стаканов, не из кружек фирменных. Если бы кружки стояли поллитровые – то после четвертой начинается замедление процесса потребления и еще вставания постоянные. А стаканы эти полными и не налить – гнутся и мнутся, как в том анекдоте. Вот и подливают раз за разом без счету. Первая банка давно уже обсыхает, отставленная на песочек под дерево. Разговор только разгорается.

Кузьмич в этом дворе, наверное, из самых старых жильцов. Никто сейчас и не вспомнит, когда он сюда приехал. Но приехал – это точно. Он и сам говорит всегда, что владимирский. И родня у него там где-то была раньше. Пиво он сегодня не покупал, но зато вынес самодельных черных чесночных сухариков с солью и кулек семечек на заедки. То есть, право выпить тоже имел.