Суд офицерской чести (сборник)

«Неужели это из-за того случая?» – встрепенулся он.

Да, был один случай, когда Кравец влюбился. Может быть, впервые. По-настоящему. С Валентиной он повстречался в Москве, когда учился в академии. Познакомились у Большого театра, куда Кравец ходил для «повышения эстетического уровня». Его сокурсник на спектакль не пришёл. Из толпы жаждущих попасть на премьеру Кравец выбрал хрупкую девушку и предложил ей лишний билет. В антракте, как и положено кавалеру, пригласил Валентину в буфет. Разговорились. Она, оказалось, тоже учится заочно. В экономическом институте имени Плеханова. А живёт в Челябинске. То есть ко всему прочему – землячка. За время сессии встретились с ней ещё несколько раз. Бродили по Страстному бульвару, держась за руки, как дети. Даже не целовались. Но искра между ними проскочила. Договорились встретиться в Челябинске через месяц.

В один из выходных он сказал жене, что поедет к матери, а сам отправился к Валентине. Тамаре обычно дела не было до того, где находится её благоверный, а тут словно почуяла что-то. Позвонила в Колгино соседке Нины Ивановны и поинтересовалась, приезжал ли Кравец. По возвращении устроила ему допрос с пристрастием: где был, что делал?

– У матери, – соврал Кравец.

– Врёшь! Не был ты у неё!

– Да поезжай к ней сама и проверь: был или не был…

– Ты со своей мамочкой всегда заодно! – рубанула Тамара и в этот вечер дома не ночевала.

Теперь ясно, что жена посчитала Нину Ивановну причастной к его измене. А измены, в привычном понимании, никакой не было. Они с Валентиной просто просидели рядом до утра. Пили кофе. И говорили. Обо всём. Тамаре, наверное, трудно даже представить, что такое бывает.

– Ты женатый человек, – говорила Валентина. – Я не могу разрушать твою семью. Пусть даже и неудачную. Может быть, когда всё переменится, мы встретимся и…

Они больше не встретились. Валентину сбил грузовик с пьяным водителем за рулём. Об этом Кравец узнал из заметки в челябинской газете.

«Я ненавижу вашего сына! И сделаю всё, чтобы мой не был похож на него!» – он снова перечёл письмо. Что ж, Тамара давно начала выполнять своё обещание. Сын всё больше сторонится его. Наотрез отказался пойти в Суворовское училище: «Ну, ты даёшь, ещё я в армии только не служил… Что мне, делать больше нечего?» Иван живёт своей жизнью, в которой только телевизор да телефонные звонки знакомым девчонкам. А может, и что-то другое, неведомое Кравцу… Горько сознавать, что твоё чадо будто бы и не твоё. Словно и не стирал ты его пелёнки, не рассказывал сказки, когда он был малышом, не носился по больницам, когда он болел… «А что, если я сам виноват в отчуждении сына? Ведь у меня всегда впереди семьи служба была. Служба и литература. А сын-то – живой человек! Ему не рукописи, не звёздочки на погонах, а я сам нужен…»

Кравец скомкал Тамарино письмо. Потом разгладил и засунул в конверт. «Зачем? Чтобы когда-нибудь ткнуть ей в лицо, обвинить?.. Глупо. Она давно чужая… Ей ни к чему мои обвинения, моя боль. Вывод один: винить надо себя одного. За всё. В том числе за это послание. А значит, и за мамину болезнь…»

5

Ночь была бессонной. Он лежал на стареньком диване, пружины которого больно впивались под ребра, и глядел в окно. Там, под порывами ветра, метались из стороны в сторону ветки старого тополя. На тёмном небе стыла одинокая звезда, создавая иллюзию далёкого маячка, дарующего надежду. Теснились в голове мысли, одна мрачнее другой. И ни одного просвета между ними, словно жизнь уже закончилась и потеряла всякий смысл…

Вспомнилось вдруг, как после второй измены жены пытался повеситься. В ванной приладил к трубе бельевую веревку. Завязал петлю. Просунул голову… И тут в дверь забарабанил сын – Ване тогда было пять:

– Папа, папа! Открой! – и заплакал навзрыд, как будто понял, что происходит.

Кравец мог бы подогнуть колени и повиснуть в удавке, но вдруг увидел ситуацию со стороны: плачущий ребёнок колотит в дверь, а за ней – здоровый мужик пытается свести счёты с жизнью из-за того, что запутался и не может найти выхода… «Что будет с мальчишкой, когда он увидит меня с выпавшим языком и вытаращенными зенками?» Картина показалась настолько дикой, что он тут же развязал узел, спрятал веревку в стиральную машину и распахнул дверь.

…Утром он побывал в больнице. Нина Ивановна была ещё очень слаба. Пока он был у неё в палате, дважды заглядывала сестра, которой он вчера вручил деньги. «Отрабатывает аванс», – подумал Кравец.

Из больницы он отправился на почту. Выстояв длинную очередь, отослал в часть телеграмму, заверенную Живетьевым.

Не успел вернуться домой, как по батарее застучали. Тук-тук-тук. Пауза. Тук-тук-тук. Условный сигнал – вас к телефону.

Это соседка сверху – Зоя Петровна. Та самая, что когда-то «сдала» его Тамаре. У неё – единственный на весь подъезд телефон, установленный ещё в советские времена. Мать Кравца безрезультатно простояла в льготной очереди семнадцать лет. А вот Зоя Петровна поставила телефон через полгода работы в буфете горкома партии. Правда, надо отдать ей должное, она никогда никому не отказывала: ночь-заполночь – приходи, звони, если нужно. Вот даже условный сигнал придумала, как к телефону соседей звать…

Он поднялся к ней, спросил:

– Кто там, Петровна?

– Из части тебя, Саша… – доложила соседка. – Полковник какой-то, фамилию не расслышала…

– И чего хотят? Я ведь только что телеграмму о болезни матери отправил…

Звонил Смолин:

– Привет, комиссар… Как дела?

Кравец коротко объяснил ситуацию, спросил:

– Телеграмму получил?

– Нет ещё. Но если бы и получил, всё равно позвонил бы…

– Что случилось?

– Да, на войну готовимся…

– Ты чего, Сергей Владимирович, открытым текстом шпаришь? Враг подслушивает! – по привычке понизил голос Кравец.

– Да какие теперь секреты? Бакатин, ёкарный бабай, все наши секреты вместе с шифровальными кодами американцам выдал… По телевизору да из газет нынче можно больше узнать, чем из документов с грифом… Не волнуйся, Саня: тот, кто не должен знать о наших приготовлениях, узнал о них в первую очередь… Как говорится, враг среди нас!

– А кто враг-то?

– Не поверишь, сам не знаю… Эшелоны оформляем на юг… До той узловой, куда третий мотострелковый отправили. Помнишь?

– Ага, – отозвался Кравец. Речь шла о Северной Осетии, где уже пару месяцев находился батальон их полка.

Кравцу не к месту вспомнилось, как в декабре семьдесят девятого на их аэродроме для дозаправки приземлились десять Ан-12, до отказа набитых десантниками, без знаков различия, но с полным снаряжением и боекомплектом. Прилёт этот был окутан какой-то тайной. В автозаправщики были посажены офицеры батальона обеспечения, на стоянках дежурили инженеры и политотдельцы. Пока специалисты осматривали и заправляли самолеты, Кравец вместе с другими политработниками разносил газеты и термосы с горячим чаем.

Первый вопрос, который задавали в каждом самолете, – выходить из них десантникам было категорически запрещено:

– Ребята, что в мире происходит?

Стало понятно: они не знают, куда летят. Потом выяснилось – в Афган. «Всякая большая война начинается с тайны и неразберихи», – подвёл итог невесёлым воспоминаниям Кравец, но в трубку сказал ободряюще:

– Может, не так страшен чёрт, как его малюют? Может, это и не война?..

– Не думаю… Слишком много помощников из штаба округа понаехало… Подготовку к командировке контролируют. Но и окружники, ёкарный бабай, не знают, в какой бочке мы будем затычкой… Наше дело – телячье… Куда прикажут, туда и поедем… – продолжил Смолин излагать диспозицию. – Я вот что тебе звоню, Саня. Нужен ты здесь позарез! Знаю, что причина у тебя уважительная… Но если сможешь, приезжай поскорей!

– Приеду, командир, – пообещал Кравец.

Попрощавшись со Смолиным и поблагодарив Зою Петровну, он спустился к себе. Наскоро собрался. Задумался: идти к матери проститься или лучше написать ей письмо? Решил написать.

Закрыл квартиру. Зашёл к Анне Якимовне. Она встревожилась:

– К чему такая спешка?

– Так надо, Анна Якимовна. Вы же сами нас учили: прежде думай о Родине, а потом о себе…

– А что я Нине скажу?

– Ничего пока говорить не надо. Потом объясните, что срочно вызвали в часть.