Русские хроники 10 века

Перед родителями похищенной девушки расступились, давая проход, смотрели во все глаза, не скрывая любопытства. Следом шли Купавины подружки. Купава сидела за столом в светлице, ела блины с коровьим маслом. Рядом стояла родительница похитителя, говорила что-то ласковое. На шум обернулась, загородила девушку большим телом.

– Не отдадим Купаву, теперь она нам дочь. Не уберегли, теперь она наша, вам не отдадим.

Появление Здрава юные ольшанки встретили негодующими возгласами:

– Вот он, негодник! Погубитель! Разоритель! Налетел вихрем, увёз нашу подругу! Вот тебе, вот тебе!

Девушки дёргали парня за рубаху, привстав на цыпочки, доставали до волос, щипали, толкали. Здрав, не защищаясь, лишь морщась и втягивая голову в плечи от пребольных щипков с вывертом, полез в висевшую на плече суму. Доставая из сумы орехи, медовики, творожники, совал в мучившие его руки.

– Вот вам за вашу подругу.

Одарив девушек, протиснулся к столу, поклонился в пояс родителям невесты.

– Отдайте за меня Купаву, ладой мне станет. Люба она мне, – выпрямившись, протянул Желану кошель. – Вот моё вено.

Желан отвёл руку парня, спросил у дочери:

– Что скажешь, дочь? Люб тебе сей витязь, с ним будешь жить или домой вернёшься?

Купава встала, поклонилась.

– Люб мне сей витязь. Отпустите меня к нему.

– Коли люб он тебе, отпускаем.

Здрав вновь протянул кошель. На этот раз Желан принял вено. Забрал кошель, привязал к поясу. У стола уже стоял Борей с чашами ставленого мёда. Родители выпили, Купава попросила:

– Пустите меня в отчий дом на последний вечерочек. С милыми братиками, всеми родичами, подругами попрощаться. А ты, суженый мой, приезжай за мной на зорьке, пока солнце не встало.

Млава с дочерью домой не пошли. Прихватив буравок с требами, приготовленными заботливой бабушкой, отправились к Зоряне, славить Макошь и Ладу.

* * *

Дома невесту ждали и готовились к предстоящему веселию. Женская часть родни трудилась в избе, у печи. Около женщин и Гудиша толклась. Подружки выскребли, вымыли баню, братья натаскали воды, затопили каменку. Дворовой пёс притомился лаять, лежал, положив голову на лапы, и постукивал хвостом.

В хлопотах прошёл день. Сверкающий солнечный диск превратился в красный каравай, коснулся верхушек деревьев. Женщины вернулись со святилища. Впереди шествовала гордая Купава с еловой веткой в руках. Млава с потворницей шли позади, тихо разговаривая меж собой. Ветку опустили в приготовленный кувшин, поставили на столе. Невеста обвила девичью красоту лентой, села в красном углу под пшеничным снопом на застеленную овчиной лавку, заголосила:

– Ой вы, батюшка и матушка,
И вы, милые братики и сестричка,
И ты, бабушка!
Да как же я жить-то без вас буду?
Изведусь в кручине!
Прощайте, подруженьки!
Похитил меня чужой витязь,
Витязь могучий, своенравный.

Через распахнутую настежь дверь плач вырывался во двор, крутился меж одринами, хлевом, наполнял гумно, разносился по сельцу. Мужатицы одобрительно кивали. Как без плача отчий дом покидать?

– Ну, невестушка, баня готова, – проговорила, улыбаясь, потворница. – Идём, вымою тебя, чтоб к мужу в чистоте пришла.

Купава послушно встала, вышла из избы. Заворачивая по тропе к бане, оглянулась на ворота. В раскрытую калитку виднелись фигуры сельчан, над тыном высились головы в повоях. Купава лебёдушкой поплыла по тропе.

Любопытные взоры односельчан не раздражали, не приводили в смущение. Наоборот, радовали. Пусть все видят, какая она ладная да пригожая, не засиделась в девках.

Зоряна жестом остановила невесту, первой вошла в баню. Заглянула под лавки, под полок, в углы. Шуруя веником, приговаривала:

– Уходи, злой банник, уходи! Купава мыться пришла.

Потворница нагоняла распаренным веником жар на молодое, упругое, порозовевшее тело. Шептала заговоры от злых, пекельных сил, Чернобога, банников, леших и прочих нелюдей. Купава томно ворочалась на полке.

* * *

Предсвадебный обряд двигался своим чередом. Подружки расплели невесте косу. Невеста разломала ветку, изорвала ленту, раздала обломки и обрывки подругам, сестре. Сидели за столом, подперев головы кулачками, ладошками, пили грушевый узвар, сладкий мёд, ели заедки. Невеста, не переставая, причитала, голосила. Подружки утирали слёзы.

Все эти действа: мытьё невесты в бане, расплетание косы, разламывание девичьей красоты, причитания и многие другие пришли с седой досюльщины. Эти действия были не надуманными, бессмысленными ритуалами, выглядевшими нелепостью на теле жизни, каждое действие несло вполне определённую нагрузку, заключало в себе конкретное содержание. К «самокруткам» мир относился с пренебрежением. Признавая молодых законным мужем и женой, мир требовал выполнения определённых ритуалов, обрядов, согласных с обычаями данной местности. Свадебное веселие могло продолжаться и два дня, и седмицу, и месяц. Продолжительность веселия говорила о достатке, положении, щедрости родителей. Соблюдение ритуалов не являлось принуждением, каким-либо видом насилия. Молодые сами составляли тело мира, и выполнение его требований было для них таким же естественным, как для крови естественно струиться по сосудам.

С тех пор как бабка нынешнего великого князя взяла в полон древлянских князей, выросло новое поколение, успевшее пережениться, народить и вскормить детей. Некоторые родившиеся в том году имели уже и внуков. Селище Городня давно стало вотчиной киевского боярина. Деление на полян, древлян уходило в прошлое, славяне-русы соединялись в одном роду-племени – русичи. Обычаи одного племени перетекали в обычаи другого. Но у древлян было принято «умыкать» невесту. Родители сходились на сговоры, скрепляли союз двух семейств, ели сыр, отцы, обмотав ладони платами, обменивались рукопожатием, но, как и в стародавние времена, жених выхватывал суженую из хоровода девушек, сажал на коня и увозил домой.

3

Хозяйки ещё не доили коров, только-только, сполоснув лики, вздували огонь в печах, ко двору Желана подкатила телега с двумя седоками. Правил разбитной парень с роскошными пшеничными усами. Лицо его с широким лбом, толстым прямым носом и ямочкой на подбородке выражало добродушное лукавство, с сочных полных губ, казалось, вот-вот сорвутся прибаутки и насмешки. Витязь могучий, своенравный, сидевший рядом с возницей, был одет по-праздничному, обут в сапоги. Сама телега выглядела весело. С дуги, оглобель свисали синие, зелёные, красные ленточки, такие же ленточки расцвечивали гриву меринка. Жениха ждали. На собачий лай из избы вышли все женщины. Заринка, любуясь сестрой, забегала вперёд, пританцовывала то на одной, то на другой ноге. Купава переглянулась с могучим витязем, в смущении переминавшимся рядом с лошадью.

– Здравы будьте, люди добрые! Будь здрава, невестушка! – весело воскликнул возница, соскакивая на землю.

Купаве стало радостно и легко. Скучные наставления и поучения остались в избе. Все четыре женщины были озабочены, но озабочены каждая по-своему. Заринку снедало любопытство и предвкушение праздника. Бабушка и мать тревожились, исполнит ли дочь все наставления, как будет выглядеть в глазах людей, не скажет ли кто, вот, мол, не научили, не наставили молодую. У виновницы треволнений было иное на уме – поскорей соединиться с любимым. Хотелось и себя показать, что не хуже иных, и вокруг священного дуба с волхвом обойти, и в то же время хотелось, чтобы всё это поскорей закончилось.

Улыбнувшись жениховому дружке, невеста задорно ответила:

– Здрав еси и ты, Дубец!

К телеге, негромко позванивая бубенчиками, незамеченной подошла Зоряна. Потворницу встретили почтительными поклонами.

– Ой, Зорянушка, ты уж гляди за ними.

– Не сомневайся, бабушка, всё сделаем, как надобно. Путша упреждён, поди-кось, уж дожидается.

– Вот требы, – Гудиша поставила в телегу тяжёлый буравок, кивнула на державшихся за руки молодых: – У них головы не тем заняты, беспременно забудут.

Зоряна усмехнулась, окликнула жениха с невестой.

– Эй, садитесь, поедем. Успеете, намилуетесь.

Заметно светлело. В низине над речкой стлался белёсый туман, тянуло свежестью. Купаве стало зябко под персяным платом. Девушка доверчиво прижалась к тёплому мужскому плечу. Здрав хотел приобнять, пригреть девушку, но засмущался Зоряны. У подножия холма остановились. Дубец остался в телеге, молодые, предводительствуемые потворницей, направились к святилищу. Окрестный мир замер в тишине.

На вершине холма, у среднего трёхохватного дуба с четырьмя кабаньими мордами, вросшими в древесную плоть в паре саженей от земли, опираясь на посох, стоял седой волхв. На груди старца, опускаясь ниже бороды, висел громовой знак – каменный наконечник копья, оправленный в червлёное серебро. Зоряна велела поставить буравок с требами на краду, полукольцом охватывавшую святилище, первой ступила на требище.

Волхв пристально посмотрел на приближающуюся троицу, строго вопросил:

– Кто вы, и что вам надобно на святом месте?