СМЕРШ «попаданцев»

11 жерминаля депутация секции Кен-Венз явилась в Конвент с требованиями. Состав требований:

– заклеймить позором переворот 9 термидора;

– указать на плачевные последствия отмены максимума;

– учредить в Париже выборный муниципалитет;

– восстановить народные общества;

– ввести в действие конституцию.

12 жерминаля в секциях Ситэ, Инвалидов и Кен-Венз прошли большие народные собрания. На собраниях речь шла об объединенном походе в Конвент по образу депутации Кен-Венз 11 жерминаля. С теми же требованиями, но с большей решительностью действий…».

ПРИПИСКА НА ПОЛЯХ ДРУГИМ ПОЧЕРКОМ:

«Жюно! Твою дивизию! Какого гоблина ты мне докладываешь о подготовке событий, которые произошли еще вчера?! И про которые я и так уже знаю! А в некоторых даже участвовал! Ты начальник штаба или куда? Почему ни хрена нет о том, что в богатых секциях «людям порядка» еще 2-го жерминаля раздали ружья по сто стволов на секцию?!

Я от тебя чего требовал по части разведки? Где анализ ситуации? Где выводы? Почему в сводке одни только слухи?

P.S.: И какого черта я узнаю о прибытии к нам под нос бригады Бриана от сержанта Жубера?!..»

4

«Дорогой друг любезная мадемуазель Полин!

Не могу высказать, какую радость принесло мне ваше письмо!

Я перечитывал его множество раз и постоянно ношу с собой как знак вашего доброго отношения ко мне и того, что вы обо мне помните! Вне сомнения я счастлив! Единственное, что огорчает меня, это то, что вы слишком редко пишете вашему преданному другу! Но я не обвиняю вас! У вас не так много свободного времени. Ведь вы должны помогать вашей уважаемой матушке в содержании дома, а так же много сил отдаете организации ваших замечательных еженедельных салонов (где некогда бывал и я, о чем неизменно вспоминаю, тоскуя о наших с вами встречах).

У меня, мадемуазель Полин, тоже не так уж много выдается не занятого делами времени. Но я, тем не менее, стараюсь писать вам при любой возможности. Вот как сейчас: я закончил работу с протоколами Исполнительного Комитета Коммуны, которую поручил мне ваш неугомонный брат в дополнение к моим обязанностям начальника штаба Второго воздухоплавательного отряда и, борясь со сном, предвкушаю мысленно предстоящую беседу с вами в оставшиеся до рассвета пару часов – никто не помешает мне насладиться нашим общением, ничто не отвлечет от любования вашим милым образом!

Итак. Что у нас новенького?

Ваш брат, м-ле Полин – великий человек! (Правда, сам он при этом называет себя идиотом, но эта скромность лишь подчеркивает степень его величия, как мне кажется…) Я и раньше это знал, но сейчас уже никто не усомнится в его гениальности: то, что он сумел сделать за несколько дней, не имея в своем распоряжении практически ничего – бесподобно. Лишь Цезарю да Александру Великому удавалось в прежние времена подобное!..»

5

Из записок Лазара Карно

«В тот день Конвент назначил мне дать объяснение по ходу работ в Шале-Медон, по которым возник ряд вопросов. Чтобы не ударить в грязь лицом, я вызвал в Париж генерала Бонапарта, руководившего всей деятельностью непосредственно на месте. Генерал Бонапарт незамедлительно прибыл и мы с ним часть утра провели в отведенных для работы помещениях дворца Тюильри, готовя тщательный доклад для депутатов. Генерал Бонапарт решительно отмел все сомнения по поводу необходимости ведущихся работ, указав на большие масштабы поставленной перед ним задачи и присовокупив также перечень уже полученных новшеств, включая новые станки по обработке металла, быстросооружаемые дороги для конного транспорта, и, безусловно, удивительное открытие гражданина Лебона, демонстрация которого намечена была в самые ближайшие дни.

Мы настолько увлеклись проработкой аргументов про и контра предстоящего доклада, что не слышали и не видели ничего происходящего вокруг дворцового комплекса (тем более, что окна нашего помещения выходили во внутренний двор). Каково же было наше удивление, когда, выйдя в коридор, мы обнаружили немалое количество людей, торопливо направлявшихся к запасным выходам из дворца. В том числе и депутатов. На наш удивленный вопрос нам ответили, что толпа жителей предместий окружила Тюильри и уже готова смять охрану и ворваться в зал заседаний. И что пока не поздно, лучше прибегнуть к бегству.

Однако не все были настроены столь пессимистично. Мой знакомый, депутат Бурдон, сказал, что направляется призвать на помощь патриотов центральных секций, дабы разогнать наглую толпу.

Я оказался в затруднительном положении, не зная, как поступить. Но генерал Бонапарт решил тогда все за меня.

Произнеся, кажется, по-корсикански, странную фразу:

– Люди, витающие в облаках…[18 - «Люди облаков», по-итальянски «nuvoli popolo». Поскольку Наполеон бормотал это себе под нос, неразборчиво, то собеседник вполне мог понять именно так. На самом же деле наш герой произнес нечто вроде: «Nu vot, blin, popali».] – он быстро подошел к окну, выходящему на улицу, и некоторое время вглядывался в происходящее там. А затем обратился ко мне.

– Это и в самом деле просто толпа. Орут и машут руками… Разогнать их ничего не стоит. Не кажется ли вам, гражданин Карно, что при подобном раскладе интересней было бы пройти в зал заседаний и полюбоваться спектаклем из партера?

Я не нашелся, что возразить. И таким образом стал свидетелем переломного момента французской истории: волею обстоятельств именно в этот день жерминаля, когда народное возмущение захлестнуло даже Национальное Собрание, работу его впервые наблюдал лично присутствовавший Наполеон Бонапарт.

А он именно наблюдал. Беснующаяся толпа не интересовала его. Истерические женщины, метавшиеся по проходам с распущенными волосами и пронзительными завываниями «Хлеба! Хлеба!», едва удостаивались его взгляда. Скрестив руки на груди и сжав зубами незажженную трубку, подобно капитану попавшего в шквал судна, Бонапарт внимательно следил за действиями депутатов, стоя у стены рядом со мной. И можно было не сомневаться – ему уже тогда был ясен смысл происходящего!

– Шустро работают! – оценил он, когда депутат Мерлен из Тенвилля бросился навстречу вошедшим в зал санкюлотам с простертыми руками и разразился речью от имени пришедших, не дав им рта раскрыть. С Горы ему закричали: «Мерлен, на место! Прекрати демагогию!», на что он с пылом отвечал: «Мое место среди народа! Я не хочу, чтобы вы его вводили в заблуждение!» – чем вызвал громкую, но бестолковую перепалку с депутатами-монтаньярами, возмутившимися брошенным обвинением.

Со всех сторон слышались самые разнообразные выкрики, призывающие к спокойствию и требующие дать слово представителям народа, перемежаемые воплями женщин «Хлеба!» и добивающиеся освобождения патриотов из тюрем. Слабые призывы председательствовавшего в этот день Пеле из Лозеры к соблюдению порядка в зале только добавляли путаницу в происходящее, не приводя ни к какому положительному результату.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, воспользовавшись возникшей на минуту паузой в криках.

– Да, опыт парламентской борьбы у господ присяжных заседателей ощущается немалый! – ответил Наполеон. Не отрываясь от развертывающегося перед нами зрелища. – Это вам не ишака купить!.. Управление толпой захватили буквально сходу!..

У меня не было в тот момент возможности спросить, где этот в общем-то молодой человек набрался парламентского опыта – не на Корсике ли? Но то, что Мерлен, Пеле и еще несколько других депутатов сумели обуздать устремления народной массы, было очевидно. С какими бы намерениями ни ворвались сюда санкюлоты, они вынуждены были терпеливо дожидаться, когда депутаты возобновят работу Конвента. Завязавшейся же словесной баталии окончания не просматривалось… Тем более что в нее втянулись многие из пришедших, особенно женщины… При наличии охраны можно было бы прибегнуть к принудительным мерам по наведению порядка. Но сейчас охрана была неизвестно где. Поэтому склоке можно было только дать улечься самой.

В конце концов – после изрядного промежутка времени – страсти действительно утихли, уступив утомлению. Тогда на трибуну поднялся один из пришедших санкюлотов и обратился к Конвенту с речью.

– Граждане представители! – произнес он, напрягая голос, чтобы перекрыть несмолкающий гул аудитории. – Вы видите перед собой людей четырнадцатого июля, десятого августа, а также тридцать первого мая. Мы обращаемся к вам! Народ устал быть жертвою богачей и крупных торговцев! Пора, чтобы в этой зале царил мир – благо народа ставит вам это в обязанность. Перед вами масса чистых патриотов, которые не затем низвергли Бастилию, чтобы позволить возводить новые тюрьмы, предназначенные для ввержения в оковы энергичных республиканцев! Патриоты должны быть освобождены! И патриоты не должны страдать от голода! Что сталось с нашими урожаями? Где хлеб, собранный на нашей территории? Ассигнации потеряли свою ценность, и потеряли ее из-за ваших декретов! А богачи не желают этого знать!.. Где священный закон Республики? Почему его нет? Где конституция, которую вы должны были явить народу? Сколько можно ждать?.. А ты, священная Гора – разразись, прогреми громом, рассей тучи, раздави своих врагов: люди 10 августа и 31 мая тут, чтобы оказать тебе поддержку! Хлеба голодным! Свободу патриотам! Смерть роялистам! Да здравствует Конституция!..

Когда он окончил говорить, председательствующий Пеле из Лозеры сухо ответил, что эти вопросы обязательно будут рассмотрены Конвентом. Но сейчас он просит всех явившихся сюда без приглашения покинуть зал заседаний. Ибо они мешают работе собрания. К нему присоединился депутат-монтаньяр с Горы, Приер из Марны, предложив народу разойтись, уверяя их, что сегодня же Конвент постановит нужные меры по продовольственному вопросу и по вопросу о заключенных патриотах. Другой монтаньяр – Э Шудье также предложил санкюлотам разойтись, но под иным предлогом: «так как их присутствием захотят воспользоваться как предлогом для перевода Конвента из Парижа, где якобы он несвободен». Еще несколько депутатов выступили с речами, содержащими подобные призывы и обещания.

В результате запал народа рассеялся. Толпа начала уменьшаться – люди выходили по одному или по нескольку человек и больше не возвращались. На улице количество людей перед дворцом тоже уменьшилось. Напряжение спало.

И в этот момент – а дело шло уже к вечеру – из окрестных улиц донесся грозный барабанный бой.

А немного спустя перед дворцом показались, сверкая золотым шитьем мундиров, колонны отрядов Национальной гвардии. Медленно, но непреклонно, ощетинившись штыками, слитные шеренги гвардейцев принялись оттеснять растерявшуюся толпу с площади перед Тюильри. Сопротивления никто не оказывал.

Одновременно распахнулись двери в коридор и в зале заседаний появились десятки мускаденов Пале-Рояля во главе со своим вождем Фрероном. Размахивая знаменитыми суковатыми «тростями», залитыми внутри свинцом, мускадены набросились на остававшихся еще в зале санкюлотов и без затей выгнали всех вон.

С улицы в сопровождении вооруженных гвардейцев вошел Бурдон. Его появление было встречено криками радости и восхищения. В ответ Бурдон приветствовал коллег-депутатов поднятой рукой.

– Победа, друзья! Победа!

Зал разразился аплодисментами.

Бонапарт смотрел на происходящее, зажав трубку в углу рта и криво усмехаясь какой-то очень странной усмешкой.

– Да, прав был старик Экклезиаст, – сказал он. – Ничто не ново под небесами. Ибо ничего нового нет, – затем еще раз оглядел ликующий зал и заключил, – что-то мне сдается, гражданин Карно, что сегодня нам не удастся выступить со своим отчетным докладом. Народным избранникам сейчас не до воздухоплавания… – и добавил вполголоса, как бы для себя, начав неспешно набивать свою короткую трубку, видимо, опять по-корсикански: – Takali golovotjapy, takali, da tak vse i protakali… Отличный спектакль – всех наградить!.. Поздравляю вас с первым апреля, гражданин Карно!

Глава 6. Есть у революции начало

«Когда пугается умный и храбрый генерал, то никакое действие ему не кажется чрезвычайным»

    Андрей Семипалов, военный министр Латании

1