СМЕРШ «попаданцев»

– … а в канале. Вас слышу. Прием.

– База в канале. Принял. Конец связи.

– Ура! Заработало! Всем налить! – кричу, срывая наушники, и обнимаю стоящую рядом Елену. Ой, блин! Она на меня так посмотрела, словно тыщщу рублей отняла. Я инстинктивно сразу проверил, все ли у меня в карманах на месте…

Но даже этот взгляд не может испортить мне настроения. Удалось, все удалось. Теперь мы сможем оперативно получать голосовую информацию из любого уголка земли, где будут стоять вот такие комнаты.

Август 1798 года

НПЦ «Дакота»

Динго

Создание своей радиоэлектронной промышленности мы начали только в конце 1796 года. Раньше, конечно, были какие-то телодвижения в этом направлении, но они носили подготовительный характер. При разработке первых радиоламп нам предстояло решить кучу проблем. Разумеется, вольфрам для нити накала мы взять нигде не могли. Более-менее приемлемым заменителем признали платину, благо ее хватало. Но это только начало. Самое сложное было получить вакуум, причем достаточно высокий, десять в минус пятой – минус шестой степени Торра[30 - Научное название миллиметра ртутного столба, в честь итальянского физика Эванджелиста Торричелли, открывшего вакуум и сделавшего первый ртутный барометр.].

Первый насос для откачки воздуха сделали сравнительно быстро, использовали один из компрессоров, снятых с самолета. Однако такое решение можно было рассматривать только как временное, учитывая, что запчастей и ремкомплектов к нему нет, да и не предвидится. Однако для первых опытов его хватало. В дальнейшем сделали полностью свой насос, фактически повторяющий систему Камовского, с которой каждый из нас сталкивался еще в школе. Только мы, разумеется, не крутили его за ручку, а сразу приспособили электропривод. Следующим этапом стала попытка соорудить паромасляный диффузионный насос, но, несмотря на относительную примитивность его конструкции, все уперлось в специальное масло. Уж как наши химики ни бились – кипятили, перегоняли имеющиеся у нас жидкости – ничего подходящего не получалось. При попытке понизить атмосферное давление любая из них начинала парить, сводя все усилия по откачке на нет. Еще одним вариантом рабочей жидкости диффузионника была ртуть, которой мы располагали в достаточном количестве, но связываться с этой отравой, по вполне понятным причинам, не хотелось.

Хорошо, что я вспомнил еще про одну штуку – турбомолекулярный насос. Устройство его довольно просто, это всего лишь высокооборотный вентилятор с несколькими крыльчатками. Нужно только обеспечить очень большую скорость вращения и хорошо отбалансировать всю систему.

Сконструировать высокооборотный электродвигатель удалось довольно просто. Сначала сконструировали умформер[31 - Электромеханический преобразователь постоянного тока в переменный.], с плавной регулировкой скорости вращения, обеспечивающий переменный ток частотой до двух тысяч герц. Потом сделали асинхронный двигатель, хотя с ним пришлось повозиться. На скоростях вращения в несколько десятков тысяч оборотов в минуту требования к качеству изготовления подшипников резко возрастают. Так что мы намучились с полировкой трущихся пар бронза-сталь, пока не получили приемлемый результат. Трудность усугублялась еще и тем, что в условиях откачки никакие смазки недопустимы, любое имеющееся у нас масло там испарится и испортит вакуум. Первый двигатель разрушился после нескольких минут работы на полной скорости, второй продержался чуть дольше. Только с четвертого или пятого захода удалось найти решение, и моторчики заработали как надо.

А вот турбинки доставили нам значительно больше проблем. На таких скоростях для них в двадцатом веке обычно использовали легкие алюминиевые сплавы. Единственная их разновидность, которой мы располагали – панели обшивки с того же «Дугласа».

Промучились с ними довольно долго, пока сумели сделать работоспособную крыльчатку на бронзовой втулке. Трудно сосчитать, сколько вентиляторов было разорвано центробежной силой. Особенно мне запомнилась бронзовая лопасть, врубившаяся в балку на половину своей длины. Хорошо, мы сразу позаботились о дополнительном щите, отгораживающем испытательный стенд от экспериментаторов. Однако подобрать форму и толщину крыльчаток удалось. Ну, а выточить наружный корпус из той же бронзы было, по сравнению со всем прочим, уже не проблемой. Для уплотнения крышек и других соединений использовали герметик на основе сургуча.

Но мало получить вакуум, его надо еще и измерить. Если разрежение не велико, то можно обойтись сравнительно простыми средствами, а вот когда давление опускается до очень малых величин, задача становится совсем не тривиальной. Первым нашим вакуумметром стал огромный U-образный дифференциальный манометр, высотой три метра, а именно столько было до потолка лаборатории. С его помощью удавалось измерить разрежение до одного Торра, но это был даже не форвакуум[32 - В вакуумных установках предварительный вакуум, получаемый механическими насосами. Величина давления составляет порядка 10

, иногда 10

Торра.], да и насос позволял откачать воздух значительно сильнее. Однако тут нам пришла на помощь метрологическая лаборатория, возглавляемая Толей Логиновым. Им удалось, наконец, наладить выпуск электроизмерительных стрелочных приборов.

Конечно, первые гальванометры имели электромагнитную схему и весьма примитивную, громоздкую конструкцию. Корпус прибора представлял собой деревянный ящик полметра на полметра и высотой сантиметров двадцать, закрытый сверху стеклом. Вся механика была выполнена из вездесущей бронзы. В качестве стрелки использовался высушенный стебель какой-то специально подобранной травы. Для градуировки шкалы наши метрологи использовали сохранившиеся со времен переноса пару китайских мультиметров и старый советский тестер ТТ-3. К прибору прилагался набор добавочных сопротивлений и шунтов, причем к каждому экземпляру он подбирался индивидуально. Именно подобно такому прибору и был построен второй вакуумметр, на основе тщательно рассчитанного платинового термометра сопротивления. После градуировки он позволил измерять давление до одной тысячной Торра. Это уже было за пределами возможностей механической откачки, которая давала чуть меньше одной сотой. Но к этому времени был готов и турбомолекулярный насос.

Измерение вакуума высоких степеней пришлось отложить, пока команда Логинова вместе со стеклодувами не сделали нам ионизационную лампу. Именно с ее помощью мы смогли уверенно заявить о достижении минус четвертой степени откачки. Конечно, наш насос позволял откачать и сильнее, но вакуумметр был проградуирован с экстраполяцией на три порядка, что вносило слишком большую погрешность. Так что к осени 1797 года у нас появился вакуумный пост, занимавший целую комнату будущего лампового цеха.

Собственно, пробные лампы мы сделали чуть раньше, еще с применением только механического насоса. Пришлось повозиться с процессом так называемой электрооткачки – «выжигания» остатка воздуха на нагретой до высокой температуры нити. Сначала результаты были так себе. Первая лампа годилась только для выполнения лабораторной работы под названием «Снятие вольт-амперной характеристики вакуумного диода». Причем один раз, после чего она вышла из строя.

Следующие несколько штук также отличались очень коротким сроком службы, от нескольких минут до получаса. Причина быстрого выхода из строя была в разности теплового расширения стекла и выводов, которые в него запаивались. В результате образовывались микротрещины, через которые в лампу потихоньку натекал воздух, после чего нить резко перегорала. Однако и это удалось победить, подобрав подходящий сплав для электродов. Попутно отрабатывалась и сама конструкция ламп, поскольку приоритетной целью было создание автономной аппаратуры коротковолновой радиосвязи для наших агентов за пределами Калифорнии. А это накладывало ограничения на напряжения питания ламп, как накальное, так и анодное.

Таким образом, к концу 1797 года мы начали выпускать радиолампы нескольких видов: довольно простые стержневые триоды для низких и высоких частот, а также детекторный диод. Лампы имели вполне приличный срок службы – не менее пятидесяти часов, и конструкцию, позволяющую достаточно простую замену. Напряжение накала составляло порядка двух вольт, а анода не менее тридцати, что было уже приемлемо.

Кроме ламп, пришлось разрабатывать технологию изготовления и других необходимых радиодеталей – конденсаторов и резисторов. Первые делались из тонкой медной фольги, два слоя которой прокладывались тонкой промасленной бумагой и скручивались в трубочку, после чего заливались сургучом. Вторые получались из специально выточенных угольных стержней.

Химики тоже были крепко озадачены созданием батареек для мобильных радиопередатчиков. Если накальные элементы с напряжением вольт с четвертью получились достаточно просто, по угольно-цинковой схеме, то анодные батареи доставили немало хлопот. Надо было все-таки соблюсти хоть какие-нибудь требования в плане компактности, а то получалась батарейка больше передатчика.

Наконец, опытный передатчик, полностью из местных компонентов, был готов. Фактически он представлял собой трехламповый трансивер[33 - Тип радиостанции, у которой одни и те же блоки работают на прием и на передачу, путем их переключения. Недостатком такой схемы является симплексная связь – невозможность принимать и передавать одновременно.], имеющий контура для частот от трех до тридцати мегагерц, что позволяло, в том числе, использовать и одиннадцатиметровый си-би диапазон, несколько передатчиков на который у нас было. Вся конструкция временно была собрана «на весу», на широкой доске, однако более-менее работала, по крайней мере, внешне. Оставалось проверить, как все обстоит на самом деле.

В оговоренное время аппарат был включен – и в эфир понеслись позывные: «Дакота вызвает Вихри, прием. Дакота вызывает Вихри, прием». Никакого эффекта. Плавно меняю частоту настройки. Наконец повторять «Дакота… Вихри… прием» меня задолбало, и я начал гнать в эфир всякую чушь типа «четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж…». Очередной раз перебрасываю ключ на прием и в наушниках слышу сердитый голос Кобры:

– Кто там в эфире хулиганит?! Какие чумазые черченки?

Переключаюсь.

– Вихри, это Дакота. Кобра, здесь Динго, как слышишь? Прием.

– Динго, кончай хулиганить. Прием четкий, но разборчивость на тройку. Прием.

– Понял, подожди минуту, сейчас попробую подстроить. Прием.

Начинаю потихоньку подкручивать подстроечные катушки, – раз, раз, раз… два, два, два… три, три, три… Прием.

– Двойки слышны четко. Прием.

– Понял, – выставляю положения подстройки в соответствующее положение. – Как теперь? Прием.

– Поговори еще, дай послушать. Прием.

– Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж. Прием.

– Слышимость и разборчивость хорошая. Прием.

– Кобра, какая у тебя там частота по индикатору? Прием.

– Канал «Цэ-шестнадцать», двадцать семь, точка, сто пятьдесят пять мегагерц. Прием.

– Принято, – ставлю метку на шкале. – Погоняй по каналам в обе стороны, надо определить, какие частоты я перекрываю. Через две минуты перейду на прием. Прием.

– Понял. Начали. Прием.

И снова в эфир понеслись «чумазенькие чертята».

– Динго, ответь Кобре. Прием.

– Слушаю. Прием.

– Ты перекрываешь по пять-шесть каналов в обе стороны. Сейчас перейду на двадцать шестой канал, двадцать семь, точка, двести шестьдесят пять. Прием.

Я примерно перенастроил частоту по шкале.

– Здесь Динго. Прием.

– Ты примерно на двадцать пятом канале. Корректируй. Прием.

– Понял, подстраиваюсь. Прием.

На шкале появилась вторая точка. Так мы и настраивали наш трансивер по рации из автобуса.

Следующий этап испытаний надо проводить в телеграфном режиме. Задачей стало «достучаться» до рации Арта за океаном. Поскольку мы с Логиновым никогда толком не умели работать на ключе, хотя читать с телеграфной ленты «морзянку» научились, для испытания пришлось обратиться в школу телеграфистов. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, кого оттуда прислали. Девочка-индеанка лет пятнадцати, уже вполне девушка, в камуфляжном костюме и с кобурой на поясе вошла к нам в лабораторию и представилась.