20 см

– Куда вы клоните?

– Покушался на жизнь Мирмиколеона. Участвовал в студенческом заговоре.

– Н-да. Значит, был из тех?

– Да. Семья стоит на учёте, но, кроме нашего случая, никаких других отклонений не выявлено.

– Печально.

– Что печально?

– Всё печально, как видишь.

Когда лечащий врач ушёл, доктор Андрелион достал из кармана баночку с полосатыми желатиновыми капсулами. Положив одну в рот, он как бы с неудовольствием отменил, что та совершенно прилипла к его языку, и попробовал её стряхнуть. Он тряс головой так и эдак, мотал языком во все стороны и одновременно всем телом совершал весьма странные скачкообразные движения, никак не приличествующие уважаемому доктору. Извинить его могла бы, наверное, лишь пчела, вонзившая в язык старика жало и никак желавшая без своего жала улетать. Наконец, он устал и налил из графина воды. Вредной пчеле предстояло утонуть, а потом и раствориться в желудочном соке. Капсула, наконец, отклеилась, смылась в горло, и доктор с удовлетворением крякнул. Через несколько секунд жизнь вернулась в привычное русло.

Весь сотрудники клиники хорошо знали, что их главный врач не принимает лекарств, никаких лекарств, и что всё его пилюли плацебо, и что в капсулах простой мел, пусть даже не простой, а очищенный, и что в графине находится не вода, а обыкновенная водка, правда, тоже очищенная, дополнительно. Единственное, что главврач ещё помнил из фармакопеи – это пятьдесят грамм или двести таблеток активированного угля на литр.

Палн-а-12д танцевала на стене из чувства эйфории. После посещения Храма всех людей она всегда испытывала ощущение полёта, невесомости. Это ощущение всё длилось и длилось. Да и потом она ещё долго не засыпала, хотя ей давали целую пригоршню разноцветных пилюль и вежливо предлагали проглотить. Она лежала и вновь переживала то чувство, будто у неё за спиной отросли лёгкие прозрачные и шуршащие, и невидимые для других крылья и она летит. Другие идут, а она летит.

Храм всех людей тоже находился в большой и просторной каверне, но не сферической, а сильно вытянутой вверх, которую геологи ещё называли «жеода», что, как ни странно, переводится «подобная земле». А вот земли-то как раз там и не было. Все стенки жеоды были выложены чистейшими фиолетово-розовыми кристаллами аметиста. Благодаря подсветке, миллионы их граней калейдоскопично светились, искрились и создавали пространство совершенной невесомости, бесконечной оторванности от земли.

Но это была иллюзия.

В центре храма находилось алтарное помещение в виде куба, куда, как считалось, могут заходить лишь служители культа, а вот прямо из куба вырастала ритуально-молельная конструкция, чем-то напоминающая сдвоенную спираль ДНК. Две винтовые лестницы в любом случае отсылали именно к этому сравнению. И при этом они вились в воздухе вокруг многогранного столба, как и сами они, доходящего почти до самого купола. Это был Столп Творцов, предмет гордости и почитания всех красных муравьёв. Все грани этого столпа были полностью покрыты миллионами и миллионами фасеток, электронных матриц, каждый пиксель которой отображал чьё-то конкретное человеческое лицо, и подсчёту эти лица не поддавались. Ибо не было в мире человека, когда-либо жившего на Земле и каким-либо образом причастного к сотворению мира красных муравьёв, пусть даже лишь к созданию их одежды, изобретению умного механизма, рисованию новой буквы или написанию малой части какого-нибудь программного кода, чтобы он не был здесь увековечен. Увековечены были даже те, кто готовил этому человеку еду, строил дом, играл с ним в карты, воспитывал детей или улыбнулся утром в общественном транспорте.

Палн-а-12д, как заворожённая, смотрела на все эти лица, на вселенную этих лиц и, хотя достоверно не различала ни одного, понимала, что это именно они, все они, совокупно, поднимают её наверх и возносят куда-то ввысь, учат, собственно, летать. Пусть для этого ей, как и всем, нужно было сначала подняться по лестнице в виде двойной спирали ДНК.

Собственно, подниматься муравьям приходилось лишь по одной спирали, спускаться по другой, главное же было осуществить переход между ними. Этот переход совершался лишь в одном единственном месте, уже на самом верху, практически под куполом. Переходили по стеклянному, совершенно прозрачному и невидимому для глаз мостику. Многие муравьи застывали, видя перед собой пропасть. Некоторые требовали включить хоть какую-нибудь подсветку, чтобы мостик стал виден. Кто-то был подготовлен и заранее брал с собой поляризованные очки. Только даже в очках и с включённой подсветкой совершить требуемый переход «по воздуху яко по стеклу» решались не все. Иные предпочитали оставаться на месте и от страха умереть, ибо заповедано: «да никто не спустится по той лестнице вниз, которая идёт наверх, аминь». Тела таких бедняг по окончании службы выносили из храма, складировали на террасе у входа, а потом ночью сбрасывали на дно воронки. Но большинство, конечно, набирались мужества и совершали свой главный переход. Ибо велика была вера в людей. И чем сильней была вера, тем проще давался переход.

У Палн-ы-12д была собственная вера. Она больше верила в свои прозрачные невидимые крылья, те, что переносили её через пропасть, не позволяя ни пяточкой, ни носочком коснуться стеклянного перекрытия. Лишь поэтому для неё до сих пор оставалось загадкой, есть там мостик в действительности или его нет. Другим муравьям сама сила тяжести подсказывала, что он есть, а ей было даже сложно понять, о чём идёт речь. Глупа та подсказка, которую не к чему приложить.

В клинике также все хорошо знали, что главврач страдает бессонницей. В ночные часы пилюли к его языку прилипали особенно крепко, и требовался не один графин, чтобы их проглотить. Ночью доктор Андрелион частенько бродил по коридорам больницы, будил заснувших на посту медсестёр, заглядывал в палаты к больным и подолгу стоял то над одним, то над другим пациентом – пока снова не зачешется язык.

В палате Палн-ы-12д он произвёл небольшой обыск, однако не нашёл ни бюстгальтера со стразами, ни эротической комбинации, ни сетчатых чулок, ни двух пар туфель на высоких каблуках. Задумчиво постояв, он снял листок назначений, приколотый к спинке койки, и внимательно его прочитал. Подпись лечащего врача в последнее время становилась всё более нервной и дёрганной. Надо было уже что-то делать. Ладно. На следующей неделе он пошлёт этого лечащего врача в Храм всех людей сопровождать очередную группу больных, и, если врач не вернётся, его место займёт новый ординатор.

Сам доктор Андрелион в Храм всех людей никогда не ходил. Он не был религиозен.

III

Фарн был как все и тоже не любил, когда кто-нибудь умирал. Но бар-клуб «20 см» был тем местом, где смерть друзей неизбежно превращалась в аттракцион. Часто кто-нибудь умирал лишь затем, чтобы потом заявиться на собственные поминки с выражением: «Опа, а я жив!» Это уже стало игрой, тем не менее, если всех звали на поминки, то и приходили практически все, ну хотя бы в надежде, что умерший старый хрыч на этот раз не заявится живым. Но однажды не заявился лишь Будн, и тогда все горько смеялись, что своим светлым пятном на лбу он до жути похож на нового Мирмиколеона.

Первое ген-поколение красных муравьёв ещё умело отдыхать. Они пили жёлтое фруктовое пиво, первый искусственный нектар, изобретённый самими муравьям, а не людьми, они конкретно общались и конкретно презирали всех тех, кто пользовался гаджетами, иногда несильно дрались, но это когда сильно напивались, впрочем, врождённое соперничество проявлялось, скорее, в характере некоторых друзей, а не в стиле общения.

Сам пивбар в последнее время сильно одряхлел. Его зашарканный пол, обшарпанные стены и покривившиеся двери на кухню ещё помнили те лучшие времена, когда посетители дискутировали без пива или с малым его количеством. В целом, кроме количества, тут мало что изменилось – всё та же барная стойка, дюжина столиков, бильярд и всё та же открытая терраса с видом на огни НПЗ, где кому-нибудь обязательно приспичивало делать шашлык, а потом устраивать пожар.

В тот вечер все собрались, чтобы помянуть старого чёрта Черна, которого где-то наверху наконец выбросили из окна, да и заодно посмотреть, насколько он жив, курилка. Такие типы, как он, это про себя знали все, очень редко умирают по-настоящему. Хотя, разумеется, всякое бывало. Могло быть, что он тоже однажды не возвратится. Правда, Черн был настолько цепок и так ловко цеплялся всеми своими конечностями и мандибулами за жизнь, что уже плохо верилось, что однажды он пойдёт на корм нефтеперерабатывающему заводу. «Для таких и крематорий бассейн» – так тоже принято было говорить. И, тем не менее, владелец цветочного магазина, узкоглазый (овальноглазый) Цинн, сам лично видел, как толстяк пролетел вниз, снося своей тушей козырёк над витриной с цветами. Черн разгромил всё и ниже, потому что ниже находилась кальянная и оттуда повалил опиумный дым. Цинн, собственно, не возражал против дыма, потому что он сам, на паях, владел той кальянной под магазином и тайком окуривал свои цветы наверху. В магазине даже имелась специальная труба из нижнего помещения в верхнее, но она служила лишь против цветочной гнили, только.

В тот вечер старого чёрта заждались. Все были уверены, что Черн обязательно придёт, но он долго не приходил, так что многие уже сильно заколебались. Пивной нектар всегда был довольно крепок, правда, особи первого ген-поколения были тоже крепки. Один хромой Тимн совсем не держался на ногах. Его насильно усадили за другой столик, к Ленну и Цезну, игравшим в шахматы, но и оттуда Тимн по-недоброму косился на Чигна, всегда, как ему казалось, издевательски уступавшему ему в нарды, ну, просто как инвалиду.

Приязнь-неприязнь в их компании было дело обычное. Сталн очень уважал Грозна, но и сильно критиковал его за невоздержанность в быту и распутство. Тот же этим словно гордился и ещё оспаривал такие лавры у Герна.

Бисн в тайне завидовал Напну, превосходному бильярдисту, и оба стремились подражать Макну, профессионалу снукера.

Очень дружили Черн и Рузн. Вместе держались Карн и Гитн. К ним порой прибивался Лютн, но потом опять убегал язвительно покусывать Пална, который всё это время безуспешно вызвать на дискуссию то Магна, то Кофна. Те не отвечали. Магн отрешённо перебирал чётки, а двуволосинобородный Кофн упоённо читал книги своей молодости. За таким чтением он снова и снова погружался в те далёкие времена, когда в этом помещении заседал знаменитый дискуссионный клуб и гремели великие баталии. Как ума, так и воли. Спорящие постоянно приносили на подкрепу своим аргументам различные книги и в итоге создали небольшую библиотеку.

Фарн не держался особняком, но и тесную компанию ни с кем не водил. По старой дружбе, он пил и играл только с двумя муравьями, Цезном и Солном. Первый был помладше его, второй – чуть постарше, но когда-то они вместе мутили непростой бизнес, вместе ездили на рыбалку, играли в преферанс, да и теперь любили расписать пулю на троих. Фарн всегда ловил тот момент, когда Цезн продует Ленну в шахматы и, сердитый, придёт на их карточный столик, где, они, Фарн и Солн, тупо резались в очко, но при виде третьего тотчас брали свежую колоду.

– Раз, – сразу говорил один из них.

– Два! – тотчас выкрикивал другой.

– Играй, – улыбался третий.

Обычно Фарн дожидался, когда приходила его очередь раздавать, и он как бы случайно ударялся в воспоминания.

– А вы помните, как мы ездили в дальние пещеры на озёра? И как бешено клевал карась. Каждую минуту поплавок – тюк!

Произнося, Фарн словно забывал про свои карты, поднимал свой указательный палец, слегка подкидывал его вверх и затем резко клал набок, заодно положив и голову на плечо, в ту же сторону. Солн тоже клал голову на плечо, повторяя движение поплавка, и на лице Цезна появлялись первые признаки улыбки. Но всё ещё злой после проигрыша в шахматы, он подозревал, что эти двое пытаются подсмотреть его карты.

– Да, уезжали ведь рано утром и, чтобы не проспать, всю ночь играли в преферанс. С болваном, конечно, – подхватывал тему Солн, заказывая игру.

– Вист! – сразу говорил Цезн.

– Пас, – отвечал Фарн.

– Ложимся! – принимал решение Цезн, выкладывал свои карты на стол и принимался изучать карты партнёра.

Фарн откидывал на спинку стула и просто пил пиво. Когда он играл в карты, он всегда много заливал в себя пива, чтобы всегда иметь повод отойти в туалет и тем самым сломать темп игры. Ценз, в свою очередь, пил вино, поначалу очень осторожно, а Солн вообще был трезвенник. Зато щедро угощал всех. Было тайной Полишинеля, что через подставное лицо он давно владел этим баром, хотя и практически не вкладывал в него денег. В баре его волновали только официантки. Последние так и норовили присесть ему на колени. Солн был банкиром и привык окружать себя молоденькими секретаршами.