Рыбинск. Мозаика былого

Рыбинский уездный предводитель дворянства С. В. Михалков подарил великой княгине корзину белых роз и корзину ландышей. Городской голова купец К. Н. Лытиков преподнес гостям хлеб-соль на серебряном позолоченном блюде. Рыбинский ремесленный голова Е. В. Хлудов встречал путешественников хлебом-солью на фарфоровом блюде. Фотограф-любитель П. А. Переславцев подарил альбом с видами древних зданий Углича. В Спасо-Преображенском соборе гости приняли от настоятеля храма протоиерея И. К. Ширяева описание истории собора.

После осмотра собора Их Высочества взошли на пароход «Мария», принадлежавший обществу «Самолёт». На палубе «Марии» уже находился оркестр Болховского полка. До глубокой ночи под звуки бравурной музыки «Мария» и «Салтыков-Щедрин» шли рядышком, вверх по великой русской реке…

В 1905 году великий князь Сергей Александрович Романов погиб от взрыва бомбы, брошенной террористом Каляевым. В советское время одну из улиц Рыбинска назовут в честь Каляева.

«Тамойки», «букатник» и «чебурки»

В каждую навигацию XIX века через Рыбинск проходили десятки тысяч бурлаков. Известный российский экономист, издатель «Экономического журнала» А. П. Субботин писал: «По Шексне туристы почти не ездят, это по преимуществу река торгашей и бурлаков, которые разговаривают между собой на особом упрощенном наречии вроде эсперанто. Это наречие не употребительно в благородных салонах, и дамам слушать его не полагается…»

Слово «бурлак» – это искаженное татарское «буйдак», то есть бездомный. В словаре В. И. Даля даны еще два определения: «человек, идущий на заработки на суда» и «буйный, своевольный». Бурлаки собирались в Рыбинске со всех регионов Европейской России. Они имели иронические прозвища. Костромичей называли «тамойко», так как вместо слова «там» они произносили «тамойко». Тамбовцев и рязанцев прозвали «ягутками», так как вместо «его» говорили «яго». Казанцы – «князья», самарцы – «горчичники», саратовцы – «чехонщики», пензенцы – «толстопятые», вятичи – «слепороды», ярославцы – «чистоплюи».

Тверичей прозвали «козлятниками». Происхождение этого прозвища объясняется так: тверич-бурлак полюбил девушку, но видеться им не разрешали. Встречались они только у забора, в котором была щель. Мать девушки заметила их встречи, девушку закрыла в доме, а во двор выпустила козу. Парень просовывал в щель забора угощения для своей милой – пряники – и приговаривал: «Маш, а Маш, что ж ты пряники примаш, а мне ничего не баш (то есть ничего не говоришь. – А. К.)». А коза в это время поедала пряники.

Бурлаки в лямке

Волга. Бурлак

В Астрахани и во всех портах Каспийского моря грузчиками работали персы. Российский инженер Н. Н. Изнар (1857–1932) писал: «…эту тяжелую работу производят так называемые амбалы, персьяне. Удивительный народ персы: по первому впечатлению не люди, а вьючные животные. Мне случалось видеть, как такой амбал на спине переносил пианино, уложенное в ящик».

Перед началом путины бурлаки собирались на бурлацкой бирже, которой служила главная площадь приволжского города. Чтобы отличаться от обычных граждан, бурлак закалывал за ленту своей шляпы «бутырку» – крупную, грубо сработанную ложку. Название происходит от слова «бутырить», что означает «перемешивать, переворачивать».

На бирже бурлаки собирались в артель и выбирали старшего, который звался «дружка». «Дружка» должен был быть самым выносливым и уметь хорошо драться. На биржу приходили купцы, чтобы нанять на работу бурлацкие артели. Торговалась за подряд с купцом не вся артель, а только дружка. На торгах купец не считал зазорным потешиться. Претенденты на подряд дрались при всей честной публике. Победитель брал подряд. После этого бурлаки удаляли ложки со шляп, что означало, что они уже наняты на работу. Процедура оформления договора проста: хозяин вынимал строганые палочки, каждая переламывалась – одна половина у бурлака, вторая – у хозяина. Это был основной документ при расчете: состыковывались половинки палочки – получай денежку. Не состыковывались – Бог простит.

Во время пути передового бурлака звали «шишка». Он получал указания от лоцмана («дяди», или «букатника». – А. К.) и задавал темп всей артели. На картине И. Е. Репина «Бурлаки на Волге» впереди идет «шишка», которого знаменитый художник написал с натуры – с попа-расстриги Канина.

Орудием труда бурлаков служила лямка, сшитая из кожи или парусины, шириной около четырех вершков (18 см). Концы лямки соединялись кольцом, от которого тянулась тонкая веревка – «тонёк» – длиной три аршина (2 м 13 см). На тоньке находилась «чебурка» – деревянный шарик с грецкий орех. «Тонёк» с помощью «чебурки» захлестывался петлей вокруг бечевы, тянувшейся к судну. Это позволяло проверить тягу бурлака: если он добросовестно тянул, шарик не отцеплялся от бечевы. Если бурлак только делал вид, что тянул, «чебурка» спадала с бечевы и выдавала лентяя.

В пути бурлаки спали мало, часа по четыре. На рассвете хозяин будил их молитвой: «Господи Иисусе, сыне Божий, помилуй нас». Проснувшись, бурлаки должны ответить: «Аминь». Но так как уставшие рабочие продолжали спать, хозяин произносил другую «молитву»: изощренно и смачно матерился.

Прибрежная полоса земли шириной десять саженей (21 м 30 см), по которой шли бурлаки, называлась бечевником или сакмой. Бечевник был государственной землей, которая не подлежала приватизации. Государство занималось улучшением бечевника, но тем не менее он изобиловал камнями, болотистыми местами. Иногда бурлакам приходилось карабкаться с бечевой на крутой песчаный обрыв, который осыпался и хоронил под собой бурлаков.

Временами обрыв был настолько крут, что бурлаки, не в силах взобраться, шли под крутояром по воде. Тогда они привязывали кисеты с табаком к шее и шли по дну реки. На глубоких местах бурлаки кричали лоцману на судне: «Под табак!» Если взглянуть с обрыва вниз, открывался вид на несколько десятков голов, движущихся над водой. Так возникла поговорка: «Дело – табак».

При найме бурлаки договаривались о питании – от хозяина или артельное. Тяжелая физическая работа требовала обильной пищи. По подсчетам видного историка и экономиста академика С. Г. Струмилина (1877–1974), в месячный рацион бурлака входили: 48 кг хлеба, 8 кг мяса, 8 кг рыбы, 100 куриных яиц, 4 литра молока, крупа, овощи. Но иногда довольствовались лишь тюрей – окрошкой из хлеба, лука, постного масла и воды. На берегах реки Шексны на каждой пятой версте (верста равна 1,06 км) в харчевне можно было пообедать и выпить спиртного.

Бурлаки обедают

Когда ветер дул со стороны кормы судна, бурлаки развертывали паруса и отдыхали на палубе. А. П. Субботин в книге «Волга и волгари» написал: «Так, например, на нашей памяти у бурлаков и судовых рабочих были в обычае героические игры, неупотребительные в петербургских и губернских салонах. Их не найдешь также в сборниках общественных и семейных игр. Вот, например, одна из таких игр: дует попутный ветер, работа бурлаков и судорабочих становится излишней. Им можно отдохнуть, и вот для развлечения они берут бочонок, ставят его на палубе и подпирают для устойчивости поленьями. Один из играющих ложится на этот бочонок, крепко обхватывает его руками и произносит следующее простое воззвание, несколько грубая форма которого заслуживает снисхождения: “А ну, ребята, подходи по очереди, дуй меня в рыло, кто сшибет, тот с меня берет копейку, а не сшибет – с того копейка”. После этих слов начинается азартная игра: подходит бурлак и, так как каждая копейка ему дается с трудом, бьет со всего размаха, “на совесть”, по скуле лежащего на бочонке, который для большей упругости щеки несколько ее надувает. В одном случае, который мы знаем, он был сшиблен одиннадцать раз, но в результате остался в выигрыше 18 копеек. Спрашивается, сколько раз его ударили?»

Согласно договору, перед путиной бурлаки обязывались защищать хозяйское имущество от разбойников. Но между бурлаками и хозяевами всегда было взаимное недовольство. И если на судно нападали разбойники, артель, несмотря на договор, не только оставалась безучастной к хозяйскому добру, но и могла перейти на сторону бандитов.

Нападения проходили чаще всего в районе Жигулей. Ночью раздавался разбойничий крик: «Сарынь, на кичку!» («сарынь» – народ, «кичка» – нос судна). Бурлаки послушно ложились лицами вниз. А хозяин выносил дань.

После этого разбойники спрашивали, нет ли у бурлаков обиды на хозяина. Если бурлаки жаловались, то хозяина раздевали и пороли на палубе горящими вениками. Предположительно, именно отсюда произошло название гор – Жигули.

Если провинности были большие, вступал в силу закон волжских разбойников: бурлаков – на волю, хозяина – на дно.

Зимой бурлаков – ту их часть, что не имела жилищ, – называли зимогорами. На юге таких людей прозвали «раклами». Зимогоры – потому что зимой им было горе. Впервые слово «зимогоры» записал в своем дневнике в 1857 году драматург Александр Николаевич Островский. Но есть и другая версия происхождения слова: зимогоры – это те, кто зимой собирались «на горке». Горкой в Рыбинске называли небольшой рынок.

Грамотных среди бурлаков почти не было. Они сами говорили про себя: «Таких не бывает, потому что грамотный всегда найдет работу получше бурлацкой лямки». Впрочем…

В 1898 году рыбинский священник Иоанн Введенский начал читать проповеди в местном ночлежном доме, в котором обитало около 250 зимогоров. В результате полторы сотни обездоленных исповедались и удостоились святого причастия в церкви. Вскоре из новомолящихся составился весьма недурной хор. Отец Иоанн с удивлением узнал, что большинство хористов-зимогоров – это бывшие певчие хора Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. Но, выйдя из храма и побывав в трактире, исаакиевцы грянули другую песню – до невозможности непристойную. Подобное произведение в одном из ярославских трактиров вместе с бурлаками слушал Шаляпин. Взяв в руки карандаш, великий певец сказал своему спутнику, художнику Коровину: «Надо, брат, записать, больно здорово!»

Дядя Гиляй, он же Алёша Бешеный

Замечательного русского писателя и журналиста В. А. Гиляровского (1853–1935) называли королем российских репортеров. Многие зачитываются его очерками из циклов «Мои скитания», «Москва и москвичи», «Трущобные люди» и другими. В июне 1871 года восемнадцатилетний Гиляровский сбежал из родительского дома в Вологодской губернии и пошел скитаться по России.

В. А. Гиляровский страстно хотел пройти по берегам Волги с бурлацкой артелью. Он пешком дошел до Костромы и начал осматривать пристани. Когда спрашивал о бурлаках, над ним смеялись. И неудивительно: к этому времени буксирные пароходы почти полностью заменили бурлаков.

Наконец, один старик указал Владимиру на четырех загорелых оборванцев. Те сидели на груде досок и пили водку, закусывая кренделями и вареной печёнкой. Налили и Владимиру. Тот, в свою очередь, поставил штоф от себя. Без расспросов, не посмотрев паспорта, приняли бурлаки Гиляровского в свою артель. На базаре продали его кожаные сапоги, вместо них купили онучи и три пары лаптей.

После ночлега на песчаном берегу, выпив «отвальную» – стакан самогона, артель двинулась в путь. Во главе её стоял Иван Костыга, который с презрением смотрел и на пароходы, и на молодых бурлаков, которых он и бурлаками не считал. Но Гиляровский ему понравился, он поставил его в лямке третьим – после себя и своего заместителя: «Здоров малый – этот сдоржить!» И Гиляровский «сдорживал» до ломоты в груди и налитых кровью глаз.

В книге «Мои скитания» В. А. Гиляровский писал: «Особый народ были старые бурлаки. Шли они на Волгу – вольной жизнью пожить. Сегодняшним днем жили, будет день – будет хлеб! Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сделавшим в лямке по Волге. О прошлом лично своем он говорил урывками. <…> Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две ночи Костыга мне о былом рассказывал…

Владимир Алексеевич Гиляровский в молодости

– Эх, кабы да старое вернуть, когда этих пароходищ было мало! Разве такой тогда бурлак был? <…> Прежде бурлак вольной жизни искал. Конечно, пока в лямке, под хозяином идешь, послухмян будь… Так разве для этого тогда в бурлаки шли, чтобы получить путинные да по домам разбрестись? Да дома-то своего у нашего брата не было. Хошь до меня доведись? Сжег я барина и на Волгу… Имя свое забыл: Костыга да Костыга… А Костыгу вся бурлацкая Волга знает. У самого Репки есаулом был… Вот это атаман! А тоже, когда в лямке, как и я, хозяину подчинялись, пока в Нижнем, али в Рыбне расчет не получишь. А как получили расчет, мы уже не лямошники, а станишники! Раздобудем в Рыбне завозню, соберем станицу верную… и махнем на них… (Завозня – это лодка на десять человек, а станица – разбойничья шайка. Спускаясь вниз, станишники грабили встречавшиеся им речные суда. – А. К.) Репка, конечно, атаманом. <…> Соберем станицу так человек в полсотни и всё берем: как увидит аравушка Репку-атамана, так сразу тут же носом в песок. Зато мы бурлаков никогда не трогали, а только уж на посудине дочиста всё забирали. Ой, и добра, и денег к концу лета наберем…»

Часто по ночам Костыга отводил Гиляровского в сторону и шепотом рассказывал ему о былой вольнице, об атамане Репке и грабежах судов. А однажды предложил: «Знаешь что? Хочется старинку вспомнить, разок еще гульнуть. Ты, я гляжу, тоже гулящий… Хошь и молод, а из тебя прок выйдет. Дойдем до Рыбны, соберем станицу да махнем на низ. С деньгами будем. Эх, Репка, Репка. Вот ежели его бы – ну прямо по шапке золота на рыло… Пропал Репка… Годов восемь назад его взяли, заковали и за бугры отправили…» Помолчал Костыга и добавил: «Помалкивай. Будто слова не слышал. Сболтнешь раньше, пойдет блекотанье, ничего не выйдет, а то и беду наживешь…»

Выгрузка хлеба с баржи

В. А. Гиляровский был наделен от природы огромной физической силой. В родительском доме много занимался спортом. Он быстро втянулся в бурлацкую работу. Вступая в артель, Владимир назвался Алексеем Ивановым. Бурлаки дали ему прозвище Алёша Бешеный за то, что, когда на привале бурлаки отдыхали, Гиляровский то влезет на сосну, то покажет сальто-мортале или ходит на руках, а то и за Волгу сплавает.

На последней перед Рыбинском остановке Костыга спросил Гиляровского: «Ну так идешь с нами?» – и услышал: «Иду!»

В Рыбинске бурлаки получили расчет и отправились на пароходную пристань. Костыга, Гиляровский и еще двое, кого наметили в станицу, пошли в трактир. Заказали штоф водки, на закуску рубец, воблу и яичницу из двадцати яиц. Только выпили по первой, в трактир вошли три огромных широкоплечих крючника – знакомые Костыги. У двоих клички – Балабурда и Петля. Присоединились к компании. Когда закончился третий штоф и доели третью яичницу, Костыга прошептал пришедшим: «Вот што, робя! Мы станицу затираем. Идете с нами?»

В ответ крючники предложили вступить в их артель. «А ну вас, пойду я крючничать», – рассердился Костыга. Но оказалось, что за старшего у крючников – Репка!

Он сбежал с каторги, в Самаре встретил Балабурду и Петлю. Втроем приехали в Рыбинск и собрали здесь необыкновенную артель из самых сильных и выносливых крючников. Артель работала быстрее других, а брала за труд меньше. Но заработок членов артели был вдвое больше других.

Пример показывал сам Репка. Несмотря на свои семьдесят лет, мог запросто пронести на спине два куля. А куль – это не только мешок, а еще и старинная русская мера веса сыпучих веществ: 9 пудов, или 144 килограмма. А еще Репка мог посадить на куль толстого приказчика и легко пронести этот груз по зыбким мосткам.

Артель Репки отличалась и внешним видом. Крючники надевали жилетки, обшитые серебряным и золотым галуном – в зависимости от степени силы. Их седёлки (приспособления для переноски кулей) были не из мешковины, как у других артелей, а из сафьяна. Попасть в эту артель было почти невозможно. Для Костыги и его товарищей сделали исключение. Гиляровскому помогло то, что в трактире он играючи разогнул пальцами пятиалтынный. Костыга согласился при условии, что станицу всё же соберут.

Крючник

Крючники работают

Репка действительно был в Рыбинске, но уже двое суток сидел в тюрьме. Работа артели вызывала зависть других хозяев и крючников. Нашлись доносчики, сообщившие в полицию, кем на самом деле является старший артели.

Через три дня работы крючником Гиляровский уже легко справлялся с девятипудовыми кулями. Через неделю ему предложили обшить жилет золотым галуном. Впервые такого почета удостоился человек в восемнадцать лет! В «Моих странствиях» В. А. Гиляровский написал:

«Я весь влился в артель и, проработав месяц, стал чернее араба, набил железные мускулы и не знал устали. Питались великолепно… По завету Репки не пили сырой воды и пива, ничего, кроме водки-перцовки и чаю (в 1871 году на Волге свирепствовала холера. – А. К.). Ели из котла горячую пищу, а в трактире только яичницу, и в нашей артели умерло всего двое. Я при каждой получке отдавал по пяти рублей Петле, собиравшему деньги на побег атамана (квалифицированный рабочий получал в то время 2 рубля в день. – А. К.). Да я никакого значения деньгам не придавал, а тосковал только о том, что наша станица с Костыгой не состоялась, а бессмысленное таскание кулей ради заработка всё на одном и том же месте мне стало прискучать. Да еще эта холера. То и дело видишь во время работы, как поднимают на берегу людей и замертво тащат их в больницу, по ночам подъезжают к берегу телеги с трупами, которые перегружают при свете луны в большие лодки и отвозят через Волгу зарывать в песках на той стороне».

Время шло, а Репку освободить не получалось. Гиляровский вспомнил, что отец и мачеха даже не знают, где он, и, раскаявшись, написал домой письмо. Сообщил, что был бурлаком, теперь работает в Рыбинске крючником, здоров, в деньгах не нуждается, всем доволен и к зиме приедет домой. Отец тут же явился в Рыбинск и увез сына на пароходе «Велизарий».