В пасти дракона

Пусть всё это – суеверие, смешное с европейской точки зрения, но разве можно забывать, что это – суеверие целого народа, суеверие, дорогое этому народу, укрепившееся в его воззрениях в течение множества веков? Ведь это – та же самая народная вера в бесплотное всемогущее существо, как и других всех народов, но выразившееся в своеобразной форме… А кто же даже из высококультурных европейцев не вступится за свои религиозные верования?..

Молниеносный дракон – великий и справедливый судья, действительно является таковым в понятии и представлении китайца. Все мало-мальски власть имущие в Китае продажны, у кого же искать высшей справедливости, высшего беспристрастия? И вот народ олицетворил идеал в виде молниеносного дракона. Если во время грозы кого-нибудь убьёт молнией, то все китайцы убеждены, что этот человек, какой бы святой жизни он ни был, на самом деле мошенник из мошенников, только ловко умевший скрывать свои преступления. Но не был обманут дракон, и когда чаша его долготерпения переполнилась, он покарал негодяя…

Китайцы убеждены, что на спине убитого молнией посредством зеркала всегда можно прочесть надпись, гласящую об его преступлениях при жизни.

Несколько лет тому назад над Кантоном[7 - Портовый город на юге Китая, где проживает масса европейцев всех национальностей.] и его окрестностями разразился ужаснейший тайфун, сопровождавшийся грозою. Как на грех, были убиты молнией несколько европейцев. Всё население города объяснило это несчастье тем, что европейцы стреляли из пушек в священного дракона, повелителя молнии, когда он парил над англо-французской концессией. Китайцы даже продавали картинки с изображением этого святотатственного поступка белых дьяволов.

А белые дьяволы в своём гордом ослеплении не пожелали считаться с глубокими верованиями шестисотмиллионного народа. Они грубо вторгались в религиозную область, смеясь над укоренившимся за многие века суеверием. Вот китайский народ и свёл с ними счёты…

Всюду в Китае, как уже было сказано выше, солнечные и лунные затмения приписываются гневу дракона, похищающего с небес эти светила. Поэтому затмения наводят на китайцев всегда необыкновенный ужас. Сыны Поднебесной империи страшатся их более всего, считая предвозвестниками недалёких ужасных событий, и можно ли себе представить что-либо убедительнее для китайцев того обстоятельства, что прошлый год, ознаменовавшийся страшным кровопролитием, неистовым разбоем белых дьяволов, повально, не разбирая ни правых, ни виноватых, избивавших население целых городов, начался как раз солнечным затмением!

Что только творилось в Пекине, когда четыре пятых солнечного диска оказались среди бела дня закрытыми… И в Европе на народную массу это безобидное космическое явление производит самое удручающее впечатление, в Китае же весь народ усмотрел в нём предзнаменование близких ужасных событий.

Свой Новый год китайцы, конечно, по-своему встречают очень весело. Богдыхан принимает и послов, и высокопоставленных лиц в необыкновенно торжественной аудиенции, население городов устраивает праздники, торжественные шествия, сжигает бесчисленные фейерверки, взрывает петарды. Ничего этого в тот ужасный для китайцев день Нового года не было. Торжественная аудиенция была отменена, в Пекине царила зловещая тишина, свидетельствовавшая о глубочайшем потрясении, переживаемом полумиллиардным населением Срединной империи. Когда солнечный диск начал закрываться, раздались стоны и плач, потом поднялся необычайный шум, стреляли из пушек, ружей, взрывали петарды, били в медные тазы, тысячи духовых инструментов и барабанов визжали и гремели на всевозможные лады, и всё это проделывалось только для того, чтобы прогнать дракона, чудовище, собиравшееся проглотить лучшее из всего, что только есть на тверди небесной, – солнце.

Конечно, это в конце концов «удалось». Дракон испугался и выплюнул из своей пасти дневное светило, но впечатления пережитых ужасов и волнений остались во всех китайских сердцах.

Совпадение для китайцев знаменательное и утвердившее их веру в дракона.

3. В Порт-Артуре

Зинченко и Васюхнов скоро домчались до форта Хуан-Дзинь-Шань[8 - Золотая гора.], где находятся пороховые погреба и казармы для войск, оберегающих Порт-Артур со стороны суши.

Чудный вид представляет Порт-Артур, особенно со стороны моря, в ясный солнечный день. Золотые лучи с поднебесной выси заливают этот дивный уголок Божьего мира, недавно пустынный и заброшенный, а теперь, словно по мановению руки какого-то всемогущего волшебника, вдруг расцветший, как расцветает цветок на заброшенной клумбе.

Порт-артурская крепость, как и все крепости, была угрюмо-величественна. Она поражала взгляд своею неприступностью, своей обособленностью от всего остального мира, и в то же время эта угрюмая неприветливость скрашивалась роскошью природы, окружавшей крепость своим зелёным, весёлым, радующим сердце убором.

Крепость и её форты казались вымершими. Ни звука не доносилось оттуда. Со стороны казалось, что жизнь совершенно замерла за этими валами, за этими стенами. Только на высоком флагштоке весело развевался русский флаг, символ русской победы и могущества.

Зато вокруг крепости, в городе и в посёлке, ключом кипела жизнь.

Русских везде и всюду называют плохими колонизаторами, упрекают в том, что они гораздо более способны к слиянию с чужаками сами, чем к подведению этих чужаков под русский уровень. Может быть, это и так, но в отношении Порт-Артура смело можно сказать только то, что этот далёкий клочок земли за какие-нибудь ничтожные два года стал русским в каждой своей пяди.

Всюду на улицах городка слышалась живая русская речь, видны были русские лица, а если и попадались кое-когда сыны Поднебесной империи, то они выделялись резким пятном, что тоже только служило к их большей выгоде.

Китайская толпа поразительно безлична. Слишком уже много китайцев! Все они – как один, и трудно подметить в толпе отдельные особенности каждого. На русском же, так сказать, «фоне» эти маленькие узкоглазые желтолицые люди заметно выделялись и выглядели пятнами на общей картине.

Всего два года прожили они с русскими людьми, и в эти два года с ними случилась замечательная метаморфоза. Китайцы сами превратились в людей; это уже были не прежние забитые, приниженные, не уверенные ни в одном мгновении своего существования человекоподобные существа. Но вот, пожив с русскими, они уже узнали, что и они – люди, что и они имеют право человека, как и все остальные их белокожие соседи, и, действительно, стали людьми. Явилась уверенность в будущем, явилась полная уверенность и в том, что каждый из них найдёт помощь и защиту против всякого насилия, кем бы оно ни было совершено. Благодаря этому стало прививаться и очень быстро понятие о справедливости, и вот недавние захудалые человечки вдруг раздобрели, лица их прояснились, от прежнего безучастия почти и следов не осталось. Они подняли головы и держали себя с полным человеческим достоинством.

Пусть русский человек плохой колонизатор, но он прежде всего человек. Ему каждый, кто создан по образу и подобию Божьему, – брат, друг. Национальность для него не играет в этом отношении роли, и русский способен любить и жалеть китайца от всей души, как жалел бы и любил и своего брата, и земляка.

Поэтому-то лишь только русские заняли Порт-Артур, сейчас же между ними и населением установились самые дружеские отношения. Не было хозяев и рабов – были люди. Русский всегда добродушен, а русский простолюдин добродушие своё простирает до крайних пределов, и каждый, кто слаб, беспомощен, беззащитен, всегда встретит в нём лучшего друга, заботливого покровителя и покровителя притом совершенно бескорыстного.

Зинченко, отбывавший свой срок службы в Порт-Артуре, среди китайцев имел большого приятеля в лице местного аборигена Юнь-Ань-О, пожилого уже человека, родившегося на этих берегах и пережившего немало всевозможных переворотов на своём веку.

Юнь-Ань-О был очень расположен к добродушному казаку, и Зинченко всегда был дорогим гостем в фанзе этого китайца. Он, как и большинство исконного населения, жил от земледелия и не оставил земли даже тогда, когда с появлением русских в Порт-Артуре явилась возможность с большой выгодой для себя заняться каким-либо производством – в особенности столярным, на которое накинулись китайцы, едва только Порт-Артур перешёл во владение России. Этот простой человек был привязан к своему клочку земли. Ежедневно его можно было видеть на улицах города с двумя корзинами на бамбуковом коромысле и с небольшими вилами о 5-6 зубцах в руках. Вооружённый таким образом, он обходил улицы и дворы, собирал с них всё, что мало-мальски годилось бы для удобрения истощённой почвы, и всё это уносил в своё поле, хлеб свой с которого он получал именно в поте лица своего.

У старого Юнь-Ань-О было двое сыновей: Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу, двое рослых молодцов, втайне мечтавших о том, чтобы поступить на русскую военную службу, но не смевших и заикнуться отцу о своём желании. Была у него и дочка, Уинг-Ти, хорошенькая девушка, которую даже не портили раскосые глаза и жёлтый цвет лица. Она-то и была главной причиной дружбы удалого сибирского казака со старым китайцем…

Зинченко, освободившись от обязанностей службы, чувствовал себя далеко непокойным. Сердце у него, как он сам определял своё состояние, было «не в порядке». О встрече на Мандаринской дороге хотя им и было доложено по начальству, но доклад был сделан так, что на него даже и не обратили внимания. Мало ли бывало прохожих! Излишняя подозрительность могла только послужить во вред установившимся сношениям, да и сам Зинченко пользовался репутацией очень смышлёного малого, на бдительность которого можно было вполне положиться.

Встреча была самая обыкновенная, а между тем казак не был покоен. Чуялось, что кроется в этом появлении в кумирне незнакомого китайца что-то не совсем обычное. Работал инстинкт, подсказывавший приближение хотя и неведомой ещё, но всё-таки близкой опасности.

«Хорошо ещё, что я эту китайскую грамотку прихватил, – размышлял казак. – Вот ужо схожу к Юнанке, он почитает да и скажет, что в ней прописано там».

Лишь только выдалась минута полной свободы, Зинченко поспешил к своему другу-китайцу.

Порт-Артур, по крайней мере в своей китайской части, ещё носил вполне национальный отпечаток. Он ютился в котловине среди гор на северо-восточном берегу залива того же имени. Расположен городок на неровной местности без всякого плана, с кривыми, неширокими и недавно ещё немощёными улицами, застроенными множеством китайских лавочек, напоминающих своим видом бахчисарайские, где двором служит часть разбираемой передней деревянной стены. Главная улица, около версты длиною, тянется от самого залива через весь город и выходит на Мандаринскую (Маньчжурскую) дорогу, ведущую вглубь полуострова. Кроме главной улицы, есть ещё базарная, набережная, несколько узеньких переулков – вот и весь город. Большинство домов кирпичные или из серого гранита, а остальные глинобитные. Почти все крыши черепичные, и только очень немногие дома покрыты соломой, глиной или толем. Жители пользуются водой из колодцев, которых много и вода которых очень вкусна и хороша. Каменные здания находятся в порту, отделённом от города каменной стеной. Здесь сосредоточено управление краем, живут военные, моряки, чиновники со своими семьями. Тут уже всё поставлено на европейскую ногу. В порту устроен прекрасный водопровод, проведено электрическое освещение, словом, имеются все удобства, к которым привыкли жители больших европейских городов.

Фанза Юнь-Ань-О была бедная, как и все такие же китайские постройки, изобиловала массой перегородок, разбивавших её на несколько клетушек, вовсе недостойных, однако, громкого названия «горниц», как их стали величать китайцы, ознакомившись с русскими названиями частей дома. Перегородки были наделаны из прочных кукурузных стеблей, обмазанных с обеих сторон глиной. Полов и потолков не было – лес вообще в Китае дорог. На улицу не выходило ни одного окна – все они были проделаны во двор и представляли из себя большие щели, заклеенные промасленной бумагой. В самой большой горнице стоял кан – низкая каменная лежанка, имевшая вид нар. Кан у китайцев не только служит для отопления всего помещения, но и является ложем для всей без исключения семьи. Это, так сказать, семейный очаг китайца, куда допускаются только самые близкие люди и друзья.

Когда Зинченко подошёл к фанзе Юнь-Ань-О, ему встретились Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу, разодетые по-праздничному и, видимо, куда-то торопившиеся. Они так и расплылись довольной улыбкой, увидя подходившего казака.

– Здорово, молодцы, – приветствовал их гость. – Куда это?

Китайцы Порт-Артура за годы пребывания русских так освоились с их языком, что сами не только понимали, но и отвечать могли довольно сносно по-русски.

– Ден-лунь-цзе – фонарный праздник, – отвечал старший Чи-Бо-Юй. – Пойдём, казак, с нами!

– Нет, к батьке пришёл… Дома он, старый-то ваш, или нет?

– Он только что вернулся с поля… Иди, иди… Отец тебя любит, будет рад тебя видеть…

– Ну, ладно… А вы с Богом, марш своей дорогой! Веселитесь! – и, поправив папаху, Зинченко согнулся в три погибели, чтобы проникнуть внутрь фанзы.

На входных дверях были наклеены два листа бумаги с изображёнными на них в виде воинов двумя добрыми гениями, которые должны были охранять Юнь-Ань-О и его семью от злого духа. На всех дверях и окопных косяках с наружной и внутренней сторон были расклеены разноцветные тейзы – бумажки с надписями, содержавшими добрые пожелания вроде: «Будь всё время здоров», или «Чтобы было всё хорошо». Зинченко всё это уже пригляделось, и он прошёл прямо к кану, где отдыхал от дневных трудов его старый друг.

– Как поживаешь, старина? – приветствовал его казак. – Устал, поди? Не тормошись, не хочу твоего чаю… Я к тебе с делом пришёл…

Юнь-Ань-О вопросительно поглядел на гостя.

– Ты по-своему читать маракуешь? – последовал новый вопрос.

Старик кивнул.

– Так прочти-ка, что у вас здесь написано, и потом мне скажешь!

Он протянул Юнь-Ань-О сорванный им со стены кумирни листок с изображением красного дракона.

Старый китаец бросил сперва только беглый взгляд на этот лист, вздрогнул весь, лицо его побурело и отразило внезапно охвативший всё его существо ужас.

– Русский! Русский! Где ты взял это? – задыхаясь от волнения, прошептал он. – Скажи, где?

– Там, в вашей молельне на Мандаринской дороге. Да ты что это?

На Юнь-Ань-О смотреть было жалко. Он трясся, как в лихорадке, всем телом. Даже зубы его стучали, и на его жёлтом лбу видны были крупные капли пота.

– Да что с тобой, милый человек, недужится, что ли? – принялся расспрашивать изумлённый казак. – Какая такая муха тебя укусила?