Зигзаги судеб и времён (Из записок старого опера)

Подходя к базу, я увидел бабушку Екатерину, которая стояла у ворот и ладонью правой руки, прислонённой ко лбу, прикрывая, словно козырьком, глаза, вглядывалась на дорогу. Она кинулась ко мне и со слезами на глазах обняла, что-то ласково шепча. К великому огорчению бабушки, у меня не было сил вечерять[7 - Вечерять – ужинать.]. Изрядно уставший от долгой пешей дороги, я лёг на приготовленную мне кровать. Настенные часы, их называли просто «ходики», ритмично отстукивали: спать – тик-так, спать – тик-так, спать. Под тиканье «ходиков» я тут же провалился в глубокий сон.

Рано утром бабушка Екатерина разбудила меня и, как бывало в далёком детстве, подала большую кружку с тёплым парным молоком. «Ходики» так же тихо отстукивали, но теперь другое: вставай – тик-так, вставай – тик-так, вставай. Горницу уже заливало яркое утреннее солнце. День обещал быть жарким. Сон как рукой сняло. Бабушка возилась у печи – готовила завтрак. Русская печь – это песня мудрости наших умелых и мастеровых предков, которые смогли, выражаясь современным языком, придумать и сконструировать это чудо. Печь топилась дровами, торфом, соломой, кизяком[8 - Кизяк – высушенный или переработанный навоз.]. Она служила для приготовления разнообразной пищи, отопления дома, мытья, лечения – да разве перечислишь все функции, которые выполнялись ею в станичных куренях казаков, деревенских избах крестьян, да и домах городского люда.

С раннего детства я любил, как и все дети, спать на полатях[9 - Полати – лежанки.], представлявших собой дощатый настил под потолком и являвшихся продолжением печной лежанки между стеной куреня[10 - Курень – изба.]и русской печью. Выражаясь современным языком, это были антресоли. Зимой, когда я простужался, бабушка с ворчанием отправляла меня на горячую лежанку печи, где кисловато пахло расстеленными там овчинными тулупами, валенками, сушёными лечебными травами.

Весь день прошёл в домашних хлопотах. Только после вечерней дойки коров бабушка смогла спокойно посидеть со мной и поговорить.

Утром следующего дня в дверь куреня кто-то постучал и раздался скрипучий старческий голос:

– Дозвольте взайтить?

Бабушка, улыбаясь, сказала мне:

– Дед Воробей в гости пришёл.

И ответила:

– Да уж входи!

Дверь открылась. На пороге стоял дед Воробей, проживавший по соседству.

Зайдя в горницу бабушки, он поприветствовал нас:

– Здорова живёте!

Она кивнула ему и ответила:

– Спаси Христос!

Гость снял с головы неизменную казацкую папаху с синим верхом и красными полосками крест-накрест, с трудом поклонился, опёршись на свою деревянную сучковатую, отполированную десятилетиями клюку, пригладил трясущейся ладонью седую плешивую голову и, перекрестившись на образа в «красном» углу куреня, кряхтя сел на приступок[11 - Приступок – возвышение, порог, скамья.] у русской печи. Я давненько его не видел и заметил, что мослаковатый[12 - Мослаковатый – костлявый.] дед ещё больше согнулся, чаще сухо кашлял и при этом так же, как и в далёком моём детстве, витиевато ругался:

– Растудыт твою карусель, эту сухотку!

Его большущая борода ещё сильнее пожелтела, а мха на его высохшем лице стало больше. Одет он был по-прежнему, несмотря на жару, в тёплую душегрейку, синие, выцветшие от времени и штопаные во многих местах казацкие шаровары с широкими, поблёкшими красными лампасами. Обвисшие по-старчески шаровары были заправлены в вязаные шерстяные чулки. Ноги были обуты в изрядно стоптанные кожаные чирики[13 - Чи?рики – низкая обувь с твёрдой подошвой; как мужская, так и женская.].

Прищурив свои подслеповатые глаза под густым волосяным мхом, дед обратился ко мне с вопросом:

– Ну што, куга[14 - Куга – название водного растения: осоки или озёрного камыша.] зелёная, приехал опять безобразничать и забижать стариков?

Я понял, что дед имел ввиду наши детские проказы, когда в далёком детстве летом родители отправляли меня в «командировку» к бабушке Екатерине.

* * *

По соседству с домом бабушки жила семья потомственных казаков. Самым старым был дед Воробей – так его все звали. Он сам был маленького росточка, а большая бело-жёлтая борода свисала на его грудь. На скулах деда Воробья рос мох, по крайней мере мне так казалось. На голове у него красовалась папаха-кубанка. Даже в самый сильный зной он надевал тёплую меховую тужурку-безрукавку, а обувался в короткие полуваленки. Целыми днями дед Воробей сидел на завалинке со своим псом по кличке Кабысдох, таким же древним, как и хозяин. Шерсть у Кабысдоха была седая, а на морде красовались большие бакенбарды, от чего он был чем-то похож на старого камердинера. Дед Воробей курил цигарку-самокрутку, которую называл «козьей ножкой», часто хрипло кашлял от крепкого самосада, при этом приговаривая:

– Вот, язви тебя, прищипилась злая сухотка ко мне! – и с прищуром из-под густых и лохматых бровей поглядывал на нас, играющих в асычки[15 - Асычки – путовые суставы овец или баранов, используемые для игры.]. Мы, удивлённые необычной для летнего времени одеждой деда, отбежав на всякий случай подальше, дразнили его:

– Дед, дед Воробей убегал от гусей, плюхнулся в корыто, задница открыта. Гуси всё гогочут, клюнуть деда хочут!

Старый казак незлобно ворчал на нас:

– Вот я вас сейчас, анчихристы… – при этом он постукивал своей деревянной клюкой о землю, а его верный пёс, тяжело подняв морду, хрипло несколько раз тявкал для порядка. Но это было так потешно, что нас, шалопаев, только веселило.

Как-то во время «перемирия» в один из жарких дней дед Воробей пригласил нашу компанию к себе на завалинку. Он стал рассказывать о событиях, происходивших давным-давно в станице. Но нам тогда это было неинтересно. Нас почему-то интересовал только один вопрос: отчего это жарким летним днём дед Воробей так тепло одет?

Он же, несколько задумавшись, отвечая на этот наш глупый вопрос, сказал:

– Э-эх, пострелята, вырастете большими, состаритесь – вот тоды и узнаете, почему я тепло одеваюсь в жаркие летние денёчки.

* * *

Но я не успел ответить деду, как бабушка Екатерина вступилась за меня:

– Ты чего это, базыга[16 - Базыга – старый хрыч.], глупости гутаришь[17 - Гутарить – говорить.]? Брехаешь по-напраслину[18 - Брехать понапраслину – говорить зря.]! Кого он забижал? Дюже прокудный[19 - Прокудный – зловредный.] ты, дедуня, какой-то стал.

Дед с неожиданной живостью пристукнул своей клюкой об пол и хотел было что-то ответить, но вдруг хрипло закашлялся, после чего лукаво продолжил:

– Ты, Лександра, варнак[20 - Варнак – негодник (шутливое).] растакой, разве со своими друзьяками не дразнил старика? Помнишь про меня и гусей ажник цельный роман сочинили? А?

Затем, обращаясь к бабушке, закончил:

– А ты, молодка, зась[21 - Зась – замолчи, перестань.]! Встреваешь не знамши!

Мне было смешно от того, что дед Воробей называл мою шестидесятипятилетнюю бабушку молодкой, и я спросил его:

– Дедуня, а сколько же тебе лет?

Он, выждав небольшую паузу, поёрзал на скамейке, почесал плешь на затылке и, наклоня голову, приставив ладонь к уху, спросил:

– Ась?

Я повторил свой вопрос, после чего он задумчиво ответил:

– Помню, ажник, как бабка твоя Катерина родилась. В первую ампиристическую войну я был вахмистром[22 - Вахмистр – нижний чин казачьих войск, являлся ближайшим помощником командира сотни по строевой подготовке, внутреннему порядку и хозяйственным делам.] и стукнуло мене тогда за тридцать годков. Лихой я был казак и германский палаш[23 - Палаш – рубяще-колющее клинковое холодное оружие.] своей головой испробывал, и пуля австриякская сбивала меня с мого Воронка, растудыт твою карусель! А мой Воронок справный был конь – трёхвершковый[24 - В казачьих войсках для строевых лошадей был принят стандарт: минимум 2 аршина – это 32 вершка плюс довесок сверх минимума в вершках, то есть трёхвершковый конь – 35 вершков или 1557,5 мм в холке.] донец-красавец. Сколько раз он меня от смертушки уносил, а вот его самого осколок гранаты скосил напрочь. А знашь, какая молитва у нас казаков перед боем была главная? Помилуй, Господи Иисусе Христе, коня и меня!

Я с восхищением вопросительно поглядел на бабушку, которая засмеялась и, поняв меня без слов, сообщила:

– Этому старому пеньку ветхому годами уже под сто лет.

Дед заворчал:

– Чивойта? Цыц та! Мине, Катерина, как-то срамно слушать твои оскорбления по моему адресу.

Немного помолчал и задумчиво продолжил:

– Хотя, как не погляди, я кубыть[25 - Кубыть – кажется; как-будто бы; должно быть.] действительно старый. Тятьку твоего, Катерина, Федосея помню, как он ешо вовзять[26 - Вовзять – ещё совсем; ещё совершенно; ещё полностью.]зелёный без порток бегал под стол. Да-а-а.

Немного помолчал, вытащил из кармана шаровар кисет, насыпал немного самосада на обрывок газетного листа, скрутил «козью ножку» и обратился к бабушке: