Неуставняк 2

Мы

– это горстка молодых парней, которым счастливо не посчастливилось оказаться в одной части и даже в одной роте. Мы – это те, которым завидуют до сих пор, не зная, что никто из нас оттуда так и не вернулся. Наши души, разделённые на «до», «там» и «после», смогут соединиться только в момент физической кончины. А совесть каждого – достояние личное и обсуждению не подлежит!

Теперь, когда вы выключили краски, настроили свои чувства и полностью очистили свои мысли – начну.

Земляки

В колонну по четыре мы проследовали с аэродрома на плац полчка. Дорога, идущая от края аэродрома через КПП вовнутрь огороженного колючей проволокой городка, была умята гранитным боем, который, смешавшись с природной почвой, образовал настолько твёрдое покрытие, что его не разрушила перемещаемая на войну и обратно боевая техника. Все дорожки отходили от неё под прямым углом и делили городок на неравные прямоугольники. Пройдя метров сто от КПП, мы свернули на настоящий проспект, который, к нашему удивлению, был заасфальтирован. Выглядело это как-то нелепо – кругом палатки, маслянисто серая почва, на которую, если ступишь, поскользнёшься, и тут вдруг – свежий, ещё чёрный асфальт.

Этот проспект не разделял дивизию напополам, а соединял два плаца и аллею, ведущую от него к штабу дивизии. Первым был плац артполка, затем, по левую руку – клуб и за ним – плац полтинника. Сей плац был всем плацам плац – его размер был вполне сопоставим с Красной площадью, а белоснежная разметка позволяла проводить парады.

По мере движения, вернее, следования нас встретила толпа наших будущих сослуживцев. Они подбегали и старательно привлекали к себе внимание.

– Мужики! Кто есть с Алтая? – выкрикивал один.

– Я с Алтая, – летел ответ из глубины нашего строя.

– Откуда?

Их скоротечный разговор перекрывался нарастающим гомоном всех.

– Кто из Воронежа?

– Я!

– Откуда?..

– …

Гомон был таким, словно мы только что спрыгнули с прибывшего из побеждённой Германии поезда.

– С Уралмаша кто есть?! – Зачем вдаваться в деталировку, если мой район знает весь белый свет?!

– Я с Уралмаша! – Я был единственным в нашей колонне, но меня нашли уже пять моих земляков.

«Неплохо, – подумал я, – можно жить!».

Земляки всегда внушают доверие, и от них с надеждой ждёшь поддержки, которая так нужна, когда прибываешь в неизвестность, тем более, если, кроме незнакомых лиц, над горизонтом событий довлеют облезлые горы!

– Просись в артполк в первую батарею, – крикнул мне один из них.

– Пишись в триста пятидесятый! Во второй батальон, – советовал следующий…

«Значит, будет выбор!» – Такая перспектива вполне устраивала, так как моё нежелание попасть сюда вообще было подтверждено увиденной обстановкой и бытом, от которых бросало в дрожь.

А чтобы обстановку не назвать удручающей, надо взяться за кисти и начать всё раскрашивать, хотя красить то нечего – всё по кругу серо и уныло, зябко и грязно скользко, за исключением ярко голубого параллелепипеда новенького клуба, который без всяких изысков построили к нашему приезду!

Небо, замкнувшее солнце; голые горы, обступившие небольшую равнину; потрескавшаяся почва цвета штукатурного раствора; жидкие натоптыши[12 - Натоптыш – когда идёшь по обильно политой афганской земле, то на подошву в срез каблука начинает вдавливаться верхний слой почвы – это неудобно, но с этим приходится смириться. Выдавленная из-под каблука грязь спрессована и сродни пластилину, который обволакивает весь рант сапога или ботинка. Каждые десять метров приходится пинком в воздух освобождаться от этой массы, которая, отлетев по воле инерции, остаётся на местности вполне узнаваемым куском – натоптышем.] политого водой цемента; солдаты в бушлатах не первого дня носки; палатки, напоминавшие своим видом перезрелые грибы дождевики, которые уже почернели и готовы разорваться, чтобы распылить свои вездесущие споры – что из этого можно было раскрасить, что? Может лица встречающих? Но лиц то и не было – была тревога испуганных детей, которых ввели в дивизию, не дав перед смертью отдышаться; самодовольство встречающих их мужиков с лихо посаженными на голову шапками; безразличие офицеров и крики земляков. Все они ждут меня, чтобы продолжить своё самоутверждение, доказывая себе, что они бывалые, а мы для них сосунки, которых ещё следует научить хитростям жизни, верней, выживания…

– Поднять руки, кто из вас имеет музыкальное образование? – Капитан, задавший вопрос, был тучен, если не сказать жирен.

… Вообще, до этого момента жирных в ВДВ я не видел ни разу. Разве что генерал майор Яцынюк, бывший тогда начальником связи ВДВ, которому я рапортовал, будучи дежурным по роте, но это было в Каунасе. Да и в Яцынюке то меня больше занимали его золотые пуговицы с гербом Советского Союза!

– Ну как? – Парни из роты обступили плотным кольцом и с завистью смотрели на меня.

– Бля, мужики, у него пуговицы золотые!!! – Я был в полном восторге от этого его атрибута власти.

– Да ну тебя, сам то он как? – Кто-то из всей толпы домогался сути.

– Да ну. Как? – Я стал вспоминать обстоятельства его нахождения в расположении нашей роты.

На выпуск курсантов штаб ВДВ вместе с командующим переместился в пределы нашей учебной дивизии. Вот и начальник связи ВДВ оказался в нашем батальоне. Встречу его готовили дня три. Отход подход к начальнику меня так замуштровали, что я мог бы делать это даже в состоянии глубокой комы. Но именно его золотые пуговицы вывели меня из состояния запрограммированного механизма.

– Ну, что замер, сынок? – Он уже принял от меня доклад и ждал, чтобы я сделал шаг в сторону.

– Извините, товарищ генерал майор, – и, не найдя, что сказать, я так и выпалил: – пуговицы у вас – обалдеть!

– Рота у вас, блядь! Обалдеть! – Он возмущённо посмотрел на ротного и, обогнув меня, прошёл в расположение.

Далее был отборный мат, который в таком изобилии я слышал впервые. Он на этом языке проговорил минут пять, совершенно не стесняясь присутствия младшего по званию. Командир части и мой ротный были убиты наповал, повешены, расстреляны, изжарены, растворены в кислоте, четвертованы и неоднократно изнасилованы в извращённой форме. И причиной были отнюдь не пуговицы, которые меня поразили, а некие деяния, в которые я не был посвящён. Даже для связки между матерными словами не было вставлено ни одного литературного словечка и междометия. Скажу так – он был виртуоз по мату. Поэтому донести суть до своих сослуживцев я не смог – не получилось бы, но вот пуговицы я преподнёс…

– Ты чё, Саня, – Димка Смирнов стоял рядом и тянул меня за рукав, – ты же связист! Всё равно не возьмут!

– А я попробую! – Мне нравилось это маленькое подразделеньице, которое стояло посредине плаца и насчитывало не более пятнадцати человек.

На мою поднятую руку капитан обратил внимание сразу, так как она была одна.

– Это всё?! – Он отошёл на середину плаца и прокричал в своё осипшее горло: – Если из личных дел про кого узнаю! всё равно возьму к себе, но тогда уже поблажек не будет.

Над строем приподнялось ещё несколько рук.

– Выйти из строя, – он сказал это почти одними губами, так как на последней фразе монолога его голос окончательно засипел.

Когда мы вышли из строя, к капитану присоединился майор, у которого, как и у первого, на петлице красовалась лира, подтверждавшая принадлежность к музыке.

Нас отвели на край плаца, где майор устроил допрос, а капитан, записав наши данные, ушёл в клуб.

После беседы со мной майор остался очень довольным, ему импонировало, что я имел законченное музыкальное образование по классу баяна и то, что у меня были навыки игры на трубе. И то, и другое я успел приобрести, когда моё время из-за тренировок по боксу стало более организованно, и в нём появились не занятые дыры.

– Товарищ майор, только меня вам вряд ли отдадут, я связист, засовец!

– А ты, боец, не ссы! Нам отдадут всякого, на кого покажем! – Его самодовольное утверждение меня порадовало.

Нет, не думайте, что я хотел отхилять от службы. Наряды – они всегда были и есть; старший и младший призывы – это противостояние есть и его не вытереть; но при виде этого небольшого подразделения мои жизненные принципы и инстинкты могли бы сработать лучше в этом большом и непонятном мне на тот момент городке. Конечно, всего я тогда не продумал, но меня словно кто за руку потянул, и я подчинился.

Плац медленно очищался. Понемногу, мелкими кучками моих бывших сослуживцев по учебной дивизии разводили в дальние уголки городка. И всё равно к остаткам на плаце всё подходили и подходили жаждущие найти земляков. За всё время я насчитал только пятерых Свердловчан, которые настойчиво выспрашивали своих. Вдруг возле меня оказался здоровенный детина. Он был не худой и не жирный, не высокий и не короткий – здоровенный со всех сторон и с лицом, знакомым, как детство.

– Чё, ты ли! с Уралмаша?