Наташа

Он говорил дальше. Наташа глядела на него, не отрываясь и, от напряженного внимания, слегка полуоткрыв рот. Впервые ей так нравился весь этот мужчина, рослый и загорелый, с двумя глубокими, вертикальными, серьезными морщинами на лбу и с почти детской улыбкой, показывавшей на мгновение все его крепкие зубы, слегка желтоватые, как старая слоновая кость.

Он говорил спокойно и уверенно, не ища и не подбирая слов. Легкий американский акцент едва чувствовался в его речи, не портя ее; руки и короткий, едва уловимый жест умно оживлял порою его слова. И еще заметила Наташа, что иногда широкие ноздри Леонида Герда вдруг раздувались, и в эту секунду глубокий голос его звучал тише и еще глубже, а в коричневых глазах, внутри их, зажигался золотисто-желтый, бегучий огонек.

В общем, этот русский американец, свалившийся на дачу «Ширь», точно с неба, производил простое впечатление большой физической и моральной силы, вместе с упругой выдержкой и редким самообладанием.

В начале десятого часа он поднялся из-за стола и сказал:

– Простите, я сегодня по делам изъездил и избегал весь южный город, очень устал и, с вашего позволения, пойду спать.

Егор Иванович предложил ему для ночлега свободную комнату в мезонине, где отлично можно было постлать постель на диване. Но Герд любезно отказался: – Я с давних пор сплю на открытом воздухе. Такая уже привычка, еще с Техаса. В комнате, даже очень обширной, мне всегда кажется тесно и душно, и я подолгу не могу заснуть. Ты, Егор, обо мне не беспокойся. В моем походном саке имеется превосходная кровать, а если хочешь, даже и небольшой домик с крышей. Главная для меня задача найти такой кусок земли, откуда меня никто не погонит: ни владелец, ни арендатор, ни городской сторож. Есть такая земля – сделай милость.

Землю Богомолов придумал. Шагах в ста от «Шири» был большой запущенный и заброшенный участок Ковалевских. Туда и днем люди избегали заходить, таким он казался нелюдимым и скучным. А посредине его возвышалась полуразрушенная временем, некогда историческая, ныне всем светом забвенная башня. На нее однажды взбирался отчаянной души летчик Птицын и, сойдя вниз, сказал: «Ничего, кроме мусора и лет-т-тучих м-м-мы-шей».

– Вот, эта самая башня мне годится, – сказал Герд. – Проводи меня туда, сделай милость.

Они пошли, за ними увязалась вся семья. Полный месяц стоял на небе. Стрекотали кузнечики. Пахло горько и мило полынью. Просто весело было глядеть, с какой быстротой и ловкостью изготовил Герд свой ночлег. Щелкнул какими-то кнопками, растянул в четыре стороны квадратный кусок тугой парусины, покрыл ее шерстяным одеялом, и у него образовалась прочная, пружинистая кровать.

– А если дождь, – сказал он, – то у меня в запасе непромокаемый брезент.

Все нашли его логовище и удобным, и оригинальным, и практичным, и даже изящным.

– А вы не боитесь тарантулов и скорпионов? У нас их много, – сказала госпожа Богомолова.

– Э, пустяки, – отозвался он. – Кругом меня шерстяная материя. А все эти ядовитые твари ужас как боятся овечьей шерсти. И знаете, почему? Потому что овцы уже в продолжение многих сотен тысяч лет с великим удовольствием их пожирают. Они для овец – как сыр рокфор для француза-лакомки.

Потом все распрощались. Но Герд на минуточку оттянул Богомолова.

– Мне с тобой, Егор, надо кой о чем важном переговорить, – сказал он. – Нет ли здесь поблизости какого-нибудь ресторана, где можно за коктейлем поболтать минут десять – пятнадцать?

– Ресторан есть, и очень недалеко. За коктейль не ручаюсь, но ваша излюбленная сода-виски найдется.

– Пойдем же.

Трудно сказать, о чем они беседовали в эту лунную ночь, в третьестепенном кабачке «Венеция», но оба разошлись задумчивые, серьезные и, по-видимому, не сговорившиеся. А на другое утро, часов в семь, русский американец опять пришел на дачу «Ширь». Наташа, точно поджидавшая его, быстро сбежала вниз, по лестнице.

– Вот, Наташа, – сказал Герд серьезным, даже, пожалуй, торжественным тоном (и он был бледен), – вот моя куртка, а вот пуговица от нее. Пришей.

Он так и обратился к ней на «ты». И Наташа, точно понимая душу и тайну этого фамилиарного обращения, ответила с готовностью:

– Да. Я это сделаю с удовольствием и очень прочно. А когда она кончила пришивать пуговицу, он положил на стол мокрый мешок и сказал:

– Вот моя утренняя добыча. Здесь двенадцать бычков, которых я нынче утром выудил, а это – убитые мною птицы жербаи. Иди и приготовь мне завтрак. И знай, что все то, что мы с тобою делаем, – это обряд помолвки у краснокожего племени сууксов.

– Я твоя, – так же серьезно ответила Наташа. – Я ждала тебя.

– Знаешь ли ты, что мне тридцать шесть лет?

– Ты прекрасен.

– Подумай, не очень ли я стар для тебя?

– Я тебя люблю, – ответила она и поцеловала его руку. А он поцеловал ее в темя.

А вечером они уехали в железнодорожном вагоне туда, в родную Наташе Рязань, чтобы вступить в христианский брак после языческой помолвки.