Психотехнологии. (Базисное руководство)

Наиболее отчетливо идея о наличии нематериальной информационной основы реальности была представлена Платоном в развиваемом им понятии анамнесиса. Под этим термином Платон, во-первых, подразумевал «присутствие» в неком особом и недоступном для живущих людей пространстве определенных идей (или, как бы мы сейчас сказали, информационного потенциала). А во-вторых – возможность актуализации или припоминания этих идей, после чего такие актуализированные идеи становятся реальной движущей силой и собственно объектами в хорошо знакомой нам «объективной реальности». Откуда, собственно, и появился термин анамнесис. И далее вот эти провидческие высказывания гениального мыслителя Платона о сложной структуре реальности были квалифицированы как «объективный идеализм» и сданы в исторический архив, как и многие другие идеи, скрыто или явно конфронтирующие с допущениями естественно-научного подхода.

Далее в наиболее известной и, вне всякого сомнения, наиболее полной из дошедших до нас исследовательских работ – трактате Аристотеля «О душе» (около 350 г. до н. э.), близкая к теме настоящего подраздела проблематика раскрывается следующим образом. Относительно сложности исследуемой сферы Аристотель пишет так: «Добиться о душе чего-нибудь достоверного во всех отношениях… безусловно, труднее всего… относится ли она к тому, что существует в возможности, или, скорее, это есть некоторая энтелехия: ведь это имеет немаловажное значение» (Аристотель, цит. по изд. 1975). Понятие энтелехии в отношении рассматриваемой сложнейшей категории Аристотель раскрывает следующим образом: «Что душа есть причина и смысл сущности – это ясно, так как сущность есть причина бытия каждой вещи, а у живых существ быть означает жить, причина и начало этого – душа; кроме того, основание (logos) сущего в возможности – энтелехия. Душа есть энтелехия в таком смысле как знание… обладающего в возможности жизнью». Мы бы сказали, что речь здесь идет о потенциальном статусе информационной программы, благодаря которой развертывается «бытие» или феномен жизни. И здесь важно понимать, что Аристотель имел в виду именно информацию (чистые смыслы), но не какие-то материальные носители этих смыслов. В еще одном фрагменте цитируемого произведения по этому поводу он высказывается предельно ясно: «Так вот, благодаря чему мы прежде всего живем, ощущаем и размышляем, – это душа, так что она есть некий смысл и форма, а не материя или субстрат». И это очень важное уточнение, поскольку отсекает любую возможность спекуляции темой биологической генетики. Следуя логике Аристотеля, гены есть вторичное образование, возникающее вокруг первичной информационной программы (энтелехии), а не наоборот. Однако в силу отсутствия во все времена после Аристотеля возможностей по «опредмечиванию» потрясающей когнитивной оптики этого автора идея энтелехии также была отправлена в исторические архивы.

Проблему участия инстанции души (монады) в процессе активной генерации как первичной, так и вторичной – в нашей классификации – информации исследовал и такой великий ученый как Готфрид Вильгельм Лейбниц, творивший на рубеже XVII—XVIII веков. В частности, в одном из главных философских сочинений «Монадология» он описывает сферу функциональной активности души-монады следующим образом: «Монада есть простая субстанция, не имеющая частей… В этой простой субстанции необходимо должна существовать множественность состояний и отношений, хотя частей она не имеет. Преходящее состояние, которое обнимает и представляет собой множество в едином или в простой субстанции, есть ни что иное, как то, что называется восприятием (перцепцией), которое нужно отличать от апперцепции, или сознания». И далее Лейбниц развивает идею о том, что имеет место восприятие и в отсутствии сознания, или – неосознаваемое восприятие. И, что характерно, именно в этом своем пассаже он прямо называет души живых существ энтелехиями. То есть Г. В. Лейбниц четко дифференцирует различные состояния монады-души и постулирует зависимость генерируемой информации именно от этих кондиционных характеристик. Так, например, в следующем фрагменте цитируемой работы Лейбниц пеняет философам картезианского толка именно за то, что они этих различий не делают и совершают таким образом грубую методологическую ошибку: «И здесь картезианцы сделали большую ошибку, считая, что за ничто неосознаваемые восприятия… поэтому же они, разделив ходячее мнение, смешали продолжительный обморок со смертью в строгом смысле» (Г. В. Лейбниц, цит. по изд. 1982).

И далее Лейбниц говорит о трансцендентной функции совокупность монад разного уровня развития (всего им выделялось четыре таких уровня) – последние, по его собственному выражению, «живые зеркала Вселенной». Однако разумные души – монады более высокого уровня – представляют собой вместе с тем отображения самого Божества как творца природы, или монады самого высокого уровня. И в этих высказываниях Лейбница опять-таки можно отследить намек на сложную темпоральную структуру психического; на главную, дифференцирующую и связующую функцию психики, явленную в том, что психика – суть средство и способ развертывание основополагающих статусов объемной реальности, но также и возможность полноценной, двусторонней коммуникации между ними. Главное условие такой полноценной коммуникации между статусом субъекта и, как понятно из сказанного, не проявляемым в стандартных форматах сознания – времени статусом объемной реальности, по Лейбницу, есть достижение уровня развития психики субъекта до монады-духа (третий из возможных уровней). Что предполагает возможность освобождения от проявлений телесности, в частности – от смущающего влияния перцепций и апперцепций. Таков, по мнению Готфрида Лейбница, человек будущего, или сверхчеловек, трансцендентная сущность которого максимально приближена к ангелам и Богу.

Однако взаимодействие с предметной сферой и генерация «разнокалиберной» информации, согласно Лейбницу, не является единственной функцией этой загадочной инстанции. Существенно более важной здесь представляется функция некоего внутреннего стимула, благодаря которому и происходит вот эта постоянная смена кондиционных состояний и отношений. Об этой функции Лейбниц высказывается следующим образом: «Деятельность внутреннего принципа, которая производит изменение и переходит от одного восприятия к другому, может быть названа стремлением. Правда, стремление не всегда может достигнуть цельного восприятия, к которому оно стремится, но в известной мере оно всегда добивается этого и приводит к новым восприятиям». То есть душа-монада-энтелехия, или особая программа – не так уж важно, как именно мы назовем эту сущность – обеспечивает еще и некий внутренний мотив (вспоминаем «волю к жизни» Шопенгауэра), и энергию, преодолевающую энтропию предметного мира.

Наконец Лейбниц, который был таким же блестящим математиком и физиком, как и философом, прекрасно понимал необходимость создания совершенно новой науки, способной продемонстрировать, обосновать и просчитать сложную картину реальности, из которой невозможно исключить «разнокалиберную» информационную активность души-монады. Разумеется, такая новая наука должна была действовать на основе обновленных априорных методологических принципов, разительно отличающихся от традиционных допущений естественно-научного подхода. И вместе с тем это должна быть именно наука со строгой системой доказательств и возможностью математического анализа выдвигаемых здесь гипотетических положений. О перспективах такой принципиально новой науки Лейбниц высказывался в следующих возвышенных выражениях: «Ибо тот, кто будет обладать этой наукой, прежде всего сделает для себя ясным с помощью точных доказательств то, что может быть установлено о Боге и о душе; а для этого нужно, чтобы мы уже имели достаточные данные» (Г. В. Лейбниц, цит. по изд. 1982). Однако сам Лейбниц смог только лишь набросать общий план и написать предисловие к книге под интригующим названием: «Начала и образцы новой всеобщей науки», из которых было понятно, что вот этих «достаточных данных», как и проработанной идей относительно того, каким образом могут быть добыты такие данные, у него во время написания цитируемого труда (т. е. за 250 лет до появления суперкомпьютеров, с помощью которых именно такие данные могут добываться и просчитываться) не было. В связи с чем изложенные здесь идеи Лейбница были отправлены в исторические архивы. А труд «Монадология» если и припоминается, то чаще всего лишь в связи с вводимым здесь понятием «неосознаваемого», неверно переформулированного как «бессознательное».

О степени сложности задачи, которую представляет полноценная репрезентация всей панорамы информационной (темпоральной) генетики сложной категории реальности, и которая, как оказалась, была «не по плечу» даже и Лейбницу, можно судить по работам другого величайшего мыслителя Иммануила Канта. В своем эпохальном труде «Критика чистого разума» (1781) Кант постулировал окончательный и, казалось бы, бесповоротный вывод категории души из предметной сферы принципиально познаваемого, а потому – научного опыта. Аргументы, представленные здесь Кантом, более чем убедительны:

1) понятие души не подпадает под априорный закон причинности, т. е. никакой системы априорного – понятного разуму – знания о душе построить в принципе невозможно;

2) во внутреннем чувстве – перцепции, апперцепции и тем более феномене «Я», который вообще не сводим к внутреннему чувству – нет аналога материи, которая является субстратом классического естествознания;

3) понятие души так же «выпадает» из формата чистых, по Канту, трансцендентальных условий получения какого-либо опыта: категорий пространства и времени (т. е. в известном нам пространственно-временном континууме такого «объекта» познания попросту не существует);

4) следовательно, такие категории как Бог, душа и вопрос о бессмертии души отходят в сферу трансцендентного, т. е. принципиально не проявляемого в категориях чистого разума статуса. (И. Кант, цит. по изд. 1993). Но далее в своих трудах «Критика практического разума» (1788), «Критика способности к суждению» (1790) Кант говорит о том, что познание психического может осуществляться не только эмпирическим – опытным путем и представлять, таким образом, обособленный раздел прагматической антропологии, но также этот познавательный процесс может и выступать в виде некоего аналога естествознания, в смысле использования метода самонаблюдения и научной интерпретации информации о феномене «внутреннего чувства», феномене «Я». Следовательно – и это очень важная констатация в процитированных трудах Канта – познание психического может представлять собой раздел трансцендентальной философии, исследующей фундаментальные и прикладные познавательные способности человека, в частности – способности конструировать условия опыта до появления самого опыта. Видимо, это обстоятельство Кант и имел в виду, когда говорил о новой науке – подлинной метафизике, которая, по его мнению, еще только должна появиться. И только с позиции этой абсолютно новой науки, по мысли Канта, и можно искать адекватные объяснения сложнейшего феномена априорного синтеза непосредственно данного нам актуального плана реальности (И. Кант, цит. по изд. 1993, 1994, 2015).

И вместе с тем даже и этот величайший мыслитель, по мощи своего гения сравнимый разве что с Гераклитом, сделав первый и самый главный шаг к установлению сущностной взаимосвязи между статусом субъекта, объекта и непроявленным статусом объемной реальности (предикация задаваемых форматов категории времени и пространства статусу субъекта (!), сделав и второй важнейший шаг в этом же направлении (акцент на фундаментальные, трансцендентальные, по Канту, познавательные способности человека), – так и не сделал завершающего третьего шага к созданию этой новой науки. Условия проявления трансцендентного – категорий души, духа, Бога – в форматах, понятных чистому разуму (например, за счет привносимой трансцендентальной пластики субъективных категорий времени и пространства) Кантом так и не были сформулированы и должным образом обоснованы. Трансцендентная сущность понятия души и эмпирическое (прагматическое) содержание понятия психики оказались разделенными на столетия. А с учетом мощного влияния на умы исследователей, которое оказывала философия еще в самом начале эпохи Нового времени и, принимая во внимание почти безграничный авторитет самого Иммануила Канта, – сложившаяся информационная матрица в отношении понимания категорий души и психики регулярно воспроизводилась и продолжает воспроизводиться в общем корпусе науки. И в частности, и особенно – в секторе наук о психике, вследствие чего исследователи сферы психического, даже и такие как У. Джеймс, Л. С. Выготский, столетиями упирались в одну и ту же стену отсутствия сущностного понимания истоков кризисного состояния системы рационального знания, сущностного же понимания рецептов преодоления этого фундаментального кризиса, по большей части прописанных в трудах величайшего мыслителя эпохи Нового времени Иммануила Канта.

Здесь же необходимо обратиться и к трудам Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, имя которого именно в связи с концептами авангардной науки практически не упоминается. Не исключено, что и по причине особенностей изложения основных работ, тексты которых по сложности построения едва ли не превосходят предметы этих работ. Между тем основной предмет исследования Гегеля – понятия субъективного, объективного и абсолютного духа – безусловно соотносится и с концепцией, и основной проблематикой информационной (темпоральной) генетики. В частности, в фундаментальном произведении «Феноменология духа», впервые изданном в 1807 году, Гегель описывает субъективный дух как «дух непосредственный; в этом смысле он есть душа, или природный дух… в душе пробуждается сознание; сознание полагает себя как разум, который непосредственно пробудился, как себя знающий разум, освобождающий себя посредством своей деятельности до степени объективности, до сознания своего понятия». В этой сентенции Гегель по сути прямо говорит о том, что сознание, разум и, следовательно, субъект есть отформатированная механизмом сознания «часть» потенциального-психического. Важно здесь и то, что сознание и разум, по утверждению Гегеля, пробуждаются непосредственно, то есть генерируются вот этой потенциальной инстанцией психического. В этих утверждениях также просматривается и некое далеко выходящее за рамки обыденности целеполагание. По Гегелю, такое целеполагание заключается в развитии или становлении абсолютного духа или абсолютной идеи – именно за счет проработки инстанции «природной души» механизмами сознания и реальности, «через снятие которой он только и становится впервые духом для себя». И далее абсолютно логичным выглядит предположение Гегеля о том, что инстанция «природного духа» не такая уж стихийная и незрелая, как это полагается во многих философских, психологических и прочих дискурсах. Он, в частности, пишет, что «уже с самого начала перед нами дух – не как просто понятие, не как нечто просто субъективное, но как идея единства субъективности и объективности, каждое дальнейшее движение которой есть выхождение за пределы простой субъективности» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977).

Значительными и перспективными представляются идеи Гегеля, высказываемые им и в отношении категории времени. Разделяя здесь точку зрения Канта на трансцендентный характер универсальных категорий пространства-времени, Гегель тем не менее постоянно подчеркивал, что пространство и время – это не просто близкие или тождественные понятия, но в сущности это одно понятие. Так, например, уже в другом своем произведении «Философия природы» Гегель утверждает следующее: «В представлении пространство и время совершенно отделены друг от друга, и нам кажется, что существует пространство и, кроме того, также и время. Против этого „также“ решительно восстает философия» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977). И здесь же Гегель проясняет полную идентичность этих будто бы разделяемых понятий в следующих тезисах:

1) истиной пространства является снятие им самим его моментов;

2) время и есть наличное бытие этого постоянного снятия;

3) не во времени все (т. е. пространственные характеристики реальности – авт.) возникает и преходит, а само время есть это становление, есть возникновение и прехождение.

То есть время, по Гегелю, следует понимать как отдельную сущность, обладающую в том числе и пространственными характеристиками, которые являются субъекту только лишь в процессе «моментального снятия». И более того, согласно Гегелю, вот эта загадочная сущность – время – может пребывать и в состоянии длительности, и в состоянии вечности (вневременности). Причем и одно, и другое состояние неким образом «присутствуют» в реальности: «вечности не будет, вечности не было, а вечность есть». Отсюда буквально рукой подать до простой мысли относительно того, что вечность как раз и «располагается» сразу же за границами мгновения настоящего. Но простые мысли – это не для Гегеля. Зато сложнейшие процессы кругооборота генерации информации в полюсе «мгновений настоящего» и затем – препровождения рождающихся таким образом понятий в полюс вечности-бесконечности Гегель раскалывал как орехи. Так, например, он говорил о том, что: «Понятие.. не есть нечто временное. Наоборот, оно есть власть над временем… Идеи вечны» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977). В этом смысле время – это даже не только и не столько пространственный феномены, сколько идеальный инструмент для генерации и ассимиляции информация в полюсе вечности-бесконечности. И здесь уже совсем близко до идеи темпоральной генетики, проясняющей сущность психического – целого, идеи – к которой Гераклит, Платон и даже Кант только еще «подбирались». Но не случилось. Так же, как не получилось у Гегеля связать масштаб «мгновенных снятий» с эпистемологической структурой реальности и выведением именно такой модели темпоральной реальности, которая пригодна для сложных математических расчетов.

Другой известный немецкий философ – Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг, главные труды которого были опубликованы во второй половине XVIII века, в своих произведениях постоянно возвращался к идее тесного взаимодействия духовного и органического начала сложной структуры реальности и доказывал невозможность их отдельного, изолированного существования. Такая сложная реальность, согласно Шеллингу, есть некий единым организм, инициированный феноменом жизни как таковой. И далее он ясно говорил о том, что в этом колоссальном вселенском «организме» присутствует видимая, контурируемая сторона и невидимая, не доступная какому-либо измерению, но ясно угадываемая основа. Так, например, в своем основном произведении с весьма красноречивым названием «О мировой душе. Гипотеза высшей физики для объяснения всеобщего организма, или Разработка первых положений натурфилософии» Шеллинг высказывается о взаимодействии выводимых им ипостасей следующим образом: «Исследование всеобщих изменений в природе, а также развития и состояния органического мира действительно приводит естествоиспытателя к общему началу, которое, паря между неорганической и органической природой, содержит первопричину всех изменений в первой и последнее основание всей деятельности во второй; поскольку это начало есть повсюду, его нет нигде, и поскольку оно есть все, оно не может быть ничем определенным или особенным; именно поэтому в языке для него по существу нет обозначения – идею его древняя философия (к ней, завершив свой круговорот, постепенно возвращается наша) передала нам лишь в поэтических образах» (Ф. В. Й. Шеллинг, цит. по изд. 1987). В этом весьма емком пассаже Шеллинга сокрыто многое. Тут можно усмотреть и осмысленную попытку выведения дифференцируемых статусов объемной реальности – объектного, субъектного и потенциального-непроявленного. И, конечно же, ключевую характеристику этого последнего статуса объемной реальности в виде отсутствия здесь привычных нам (и тем более апологетам естественно-научного подхода) атрибутов времени и пространства. Но главное – абсолютно беспрецедентную роль этого сверх-интересного статуса в обеспечении «бытия» двух других статусов теперь уже объемной реальности, между которыми вот этот невидимый импульс начала всего и вся «парит». Однако возможно еще более важным – с точки зрения идентификации главной эпистемологической проблемы, существующей в способах репрезентации сложнейшей категории реальности – представляется последний тезис Шеллинга, касающийся того, что и философия, и наука в целом в отсутствие сущностного решения относительно понятных способов репрезентации вот этой загадочной, вневременной и внепространственной основы «всего», так и будут ходить по замкнутому кругу. То есть и здесь мы возвращаемся к теме конфликта «гнозиса» и «логоса» и понимаем всю важность нахождения сущностного решения этого эпохального конфликта.

Надо сказать, что Шеллинг с его абсолютно выдающейся научной интуицией подошел к сути решения этой ключевой эпистемологической проблемы совсем близко. Так, например, он не считал отсутствие возможностей идентификации вот этой «невидимой» ипостаси реальности современной ему наукой какой-то вечной проблемой. Здесь Шеллинг совершенно определенно высказывается в том плане, что: «Если нам хотят сказать, что первые истоки органической природы недоступны физическому исследованию, то это необоснованное утверждение ведет лишь к утрате исследовательского мужества… То, что наш опыт не дает нам данных о преобразовании одной и той же организации… о переходе одной формы и вида этой организации в другие формы и виды… не является доводом против такой возможности». И далее он говорит о том, что к таким вот переходам и, соответственно, к теме идентификации непроявленных инстанций реальности в принципе, возможно, имеют отношение временные периоды, с позиции которых следует рассматривать данную сложнейшую проблематику. Однако именно это темпоральное направление философской мысли Шеллингом не развивалось, и скорее наоборот, он все более углублялся в аспекты пространственной организации реальности с вполне предсказуемым результатом – никаких подлинных начал «всего и вся» он здесь не обнаружил. Факт такого фиаско (он считал, что в итоге ничего не так и не добился) Шеллинг переживал настолько, что все его труды были опубликованы не им самим, но его учениками и последователями.

Между тем и все последователи, и мы с вами можем только лишь восхищаться гениальной интуицией и глубиной научного мышления Шеллинга, предложившим осмысленную и проработанную идею «всего», выстроенную с учетом сложнейшей структуры реальности и принципа неустранимости психического из этой теоретической конструкции. Он, пожалуй, был ближе, чем кто либо к реализации третьего Кантовского шага к созданию совершенно новой науки, ибо глубоко понимал суть предложенных Кантом революционных преобразований в репрезентации того, что именуют реальностью. Так, в своей, почти забытой статье «Иммануил Кант» самую большую заслугу этого величайшего философа Шеллинг усматривает в том, что Кант».. прежде всего коренным образом перевернул представление, согласно которому воспринимающий субъект пребывает в бездеятельности и покое, а предмет деятелен, – переворот, проникающий, подобно электрической искре, во все отрасли знания» (Ф. В. Й. Шеллинг, цит. по изд. 1989). То есть нам здесь прямым текстом говорят о генеративной функции психического в отношении информации о каких-либо объектах, но также и об отсутствии любых пространственно-информационных отношений в реальности при исключении субъекта из этих отношений. Информация, исходя из подобных и других, еще более определенных высказываний Шеллинга, – как раз и есть то «парящее», что объединяет объектный и субъектный статус реальности. И вот именно такая констатация в эпоху поднимающегося «воинствующего материализма» была проявлением подлинного научного мужества блестящего философа и смелого человека – Фридриха Вильгельма Йозефа Шеллинга.

Выдающийся русский философ Семен Людвигович Франк в своем известном произведении с говорящим названием «Непостижимое» (раздел «Дух» и «душа») обращал внимание на исключительную важность понимания генеративной миссии данных инстанций психического в отношении феномена бытия конкретного человека, но также и на сложность разграничения этих понятий: «В сущности, – пишет Франк, – еще доселе никому не удавалось определить различие между «духом» и «душой» столь ясно и однозначно, чтобы этим установлены были бы точные границы между этими двумя областями». И здесь же он дает перечень вопросов, которые возникают при использовании феноменологического (рефлексивного) анализа этих инстанций психического: «Есть ли «дух» нечто, что принадлежит ко мне, к моей внутренней жизни, как имманентная часть последней, или же он есть в отношении меня нечто численно иное, другое – т. е. нечто мне трансцендентное? Имею ли я сам «дух» в том смысле, что я сам есмь дух (а не только «душа»), или я имею дух так, что я имею отношение к нему как к внешней реальности? Принадлежит ли «дух» ко мне, или он только принадлежит мне наподобие всего другого, чему я могу быть только причастен? Или, быть может, мы должны сказать, что то и другое имеет силу одновременно, что я имею, с одной стороны, начало «духа» как элемент моей душевной жизни, и с другой стороны – через него соприкасаюсь с духовными реальностями, выходящими за пределы моего «Я» (Л. С. Франк, цит. по изд. 1990).

В этом же смысле примечательны выведенные Л. С. Франком уровни душевной жизни – души как начала жизни, души как носителя знаний, исходящих из «непостижимых глубин бытия», души как носителя формы и стадий сознания. В сочетании с ключевыми, по Франку, характеристиками данной инстанции, таким как «непротяженность», «непространственность», «невременность», «нелокальность», выведенные уровни функциональной активности приводят к тому, что рассматриваемая «часть» психического имеет самое непосредственное отношение к процессу генерации импульсной активности сознания-времени, но также и пониманию того важнейшего обстоятельства, что именно за счет пластических возможностей по оформлению такой импульсной активности, инстанция «души» может обеспечивать доступ к беспрецедентным информационным архивам «глубин бытия». То есть – в нашей интерпретации – выполнять посредническую миссию между идентифицированными статусами сложной категории объемной реальности. Однако у самого Франка вот этот необходимый в данном случае темпоральный аспект организации сложного взаимодействия субъектного, объектного и непроявленного статусов объемной реальности разработан не был.

Последняя и наиболее близкая к нам по времени волна подъема темы панпсихизма, отмечаемая с конца 70-х годов прошлого столетия, по всей видимости, связана с общей неуспешностью идей эмерджентизма. Данные идеи основаны на том допущении, что психика, в частности феномен сознания, возникает на какой-то определенной стадии развития материи, и что до этой стадии ничего подобного в реальности – так, как ее понимают сторонники эмерджентных теорий – не существовало. В солидных научных публикациях конца прошлого века было показано, что такой предельно упрощенный подход к интерпретации того, что есть реальность (психика и сознание – в том случае, если объектные планы реальности могут развертываться без их участия – попросту не нужны) – абсолютно тупиковая метапозиция, которая уже никому и ничего не объясняет. Такого рода утверждения базируются исключительно на убеждениях их авторов, они принципиально недоказуемы. И поэтому эти утверждения не подпадают даже под критерии научных гипотез, как это убедительно показали известные ученые-философы Сьюэл Райт (в статье «Панпсихизм и наука», 1977) и Томас Нагель (в статье «Панпсихизм», 1979).

Сторонники панпсихизма новой волны, такие как Гален Строссон (2006), Дэвид Чалмерс (2015), Джулио Тонони (2015), как раз и пытаются обосновать выдвинутые ими идеи «Квалиа», «Абсолютной реальности», «Интегрированной информации» в духе авангардной науки, признающей только лишь логически выверенные и экспериментально подтверждаемые (на примере так называемых mind-моделей или специально разработанных математических моделей) гипотезы построения реальности. Такова, например, теория «Интегрированной информации» Д. Тонони, которой приписывают точное математическое обоснование и предсказательную силу в отношении процессов сознания. С нашей точки зрения, прогресс в научном обосновании этой последней версии идеи панпсихизма очевиден так же, как и несомненная важность некоторых находок. Так, например, в структуре такого выделяемого им фундаментального свойства сознания как «исключение», Тонони прописывает следующее: «… опыт течет с определенной скоростью – каждый опыт охватывает, скажем, сто миллисекунд или около того, но у меня нет опыта, который охватывает всего несколько миллисекунд…» (цит. по К. Кох, 2014). То есть здесь усматривается некий намек на важность определения параметров форматирования актуальных планов реальности с использованием механизмов сознания-времени. Однако дальше этого ни Тонони, ни Чалмерс (в разработке того, что он обозначает как единицу опыта, или «квалиа») не идут. Таким образом, основной упрек, предъявляемый авторам концептов, выстроенных в духе панпсихизма новой волны, – отсутствие идеи, позволяющей в итоге обнаруживать и тестировать феномен сознания (А. Ревонсуо, 2013) – остается без достойного ответа. То есть и в данном случае мы встречаем все тот же эпистемологический дефицит, препятствующий конструктивному решению проблемы эпохального конфликта «гнозиса» и «логоса».

В концепции информационной (темпоральной) генетики – неотъемлемого компонента общей теории объемной реальности – все вышеприведенные эпистемологические сложности находят свое сущностное решение.

Согласно ключевым гипотетически положениям данной концепции, поистине неисчерпаемый «информационно-генетический» потенциал сложной категории объемной реальности представлен статусом потенциального-непроявленного, который, собственно, и можно обозначить, как энтелехия всего.

Но далее – и это самое главное – генеративная активность данного статуса по разворачиванию панорамы «всего» сопровождается возможностью моделирования-наблюдения актуализированных темпоральных планов этого «всего», каждый из которых не менее легален, чем план «объективной реальности».

Как уже было сказано, такого рода активность как минимум может быть измерена за счёт: 1) фиксации изменения параметров ФИАС; 2) определения степени смещения получаемой таким образом картины мира от стандартных характеристик так называемой объективной реальности; 3) определение степени изменения сущностных характеристик субъекта (т.е. качественных, рефлективных характеристик психического статуса, а не только констатации признаков измененного сознания). Как максимум – исследуемые параметры недифференцированного полюса реальности могут быть доступны для наблюдения и измерения за счет разработки сверхсложных программ моделирования объемной реальности и динамики взаимодействия всех ее компонентов.

То есть если для наблюдения удаленных или микрообъектов в традиционных, пространственных плоскостях реальности нужны были телескопы либо микроскопы, то для наблюдения и измерения пластичной объектно-субъектной структуры темпоральных планов объемной реальности необходимы оснащенные соответствующим программным обеспечением суперкомпьютеры или своеобразные темпоскопы. Вот этих вполне научных способов репрезентации реальности, собственно, и не хватило гениальным мыслителям прошлого, как и идеи о том, что психическое целое как раз и выполняет функцию такого темпоскопа. И вот эта очевидная и уникальная подсказка, как оказалось, всегда была у нас «в кармане» в виде феномена «гнозиса», уже почти препровожденного в пыльные исторические архивы. Но поскольку, с учетом всего сказанного здесь, данный способ познания сложнейшей категории реальности практически полностью реабилитирован, обоснован как вполне научный и более того – как инструмент авангардной науки, то и проблема эпохального конфликта «гнозиса» и «логоса» находит сущностное решение за счет понимания отношений дополнительности этих базисных способов познания реальности.

Отсюда понятно, что психическое целое – это и есть теперь уже вполне наблюдаемая и измеряемая информационная (темпоральная) генетика «всего». И что вот эти дифференцируемые по весьма произвольным и противоречивым критериям ипостаси психического целого, такие как: Абсолют или Бог – дух – душа – вне-сознательные инстанции психического – осознаваемая «часть» психики – наконец-то имеют все шансы обрести свои темпоральные границы. Вся проблема заключалась в том, что эти «неуловимые» инстанции искали в пространстве, между тем как подлинная стихия этих интереснейших инстанций психического – время.

Понятно так же и то, что развернутая функция психического целого – помимо того, что за счет актуализации информационного потенциала инициируется феномен жизни (дух живо-творящий, согласно известным гностическим интерпретациям) – состоит еще и в том, что получаемая за счет активного жизненного процесса обновленная информация транслируется в полюс вечности-бесконечности (или потенциальный-непроявленный статус объемной реальности), в котором и происходит непрерывный рост и качественное преобразование – т. е. подлинные мутации в условиях неограниченной свободы полюса вечности-бесконечности – информационной сущности объемной реальности.

И здесь мы еще раз обращаемся к базисному алгоритму генерации сложнейшей категории объемной реальности, идентифицированному по результатам наших исследований. Первый блок такого алгоритма, завершающийся открытием множества информационных планов объемной реальности (генеративная активность психического – фиксируемый импульс активности сознания (ФИАС) – феномен субъективного времени – первичная информация – память – личность – актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности (вторичная информация) – модификация ФИАС – генерируемые атрибуты «объемной» реальности) в рамках концепции информационной (темпоральной) генетики дополняется еще и вторым важнейшим блоком: трансляция полученной субъектом информации в непроявленный статус реальности – свертывание актуальной информации в структуру потенциальных информационных генов – качественные преобразования информационных генов (креативная мутация) в полюсе вечности-бесконечности – актуализация обновленных информационных структур в объектном статусе объемной реальности – целенаправленная модификация объектных характеристик определенного плана реальности в соответствии с обновленной информационной программой. Таким образом, используемая стартовая схема, проясняющая суть концепта информационной (темпоральной) генетики, обретает здесь свое начало и завершение.

Из данной итоговой схемы, помимо уже обозначенной нами возможности осмысленного управления импульсными характеристиками категории времени, выводятся и другие важные следствия, представленные в следующих тезисах:

• обосновывается возможность осмысленной трансформации общего информационного полюса реальности – его объективных и субъективных компонентов – в заданном направлении, и, следовательно, возможность корректного моделирования генерируемых таким образом атрибутов «объемной» реальности;

• устанавливается важнейшая взаимосвязь и взаимозависимость категорий «объективной» и «субъективной» информации, обосновывается необходимость постоянного информационного «круговорота» этих категорий, обеспечивающего непрерывное развитие информационного полюса реальности;

• обосновывается необходимость серьезной ревизии и реконструкции эпистемологических установок уже не только сектора наук о психике, но также и корпуса науки в целом;

• обосновывается тот факт, что психотехнологии – по «корневому» признаку обращения к феномену психопластичности, отслеживаемому на всех исторических этапах становления данной традиции – как раз и являются идеальной моделью для исследования и реализации всех обозначенных здесь беспрецедентных возможностей авангардной науки.

Концепт диалогизированного когнитивного стиля

Качественное уточнение и экспликация вышеприведённых тезисов, характеризующих модель объёмной реальности, позволили конкретизировать понятие пластичной когнитивной оптики, которое в нашем случае наполняется вполне определенным и достаточно строгим содержанием, отличающемся в этом смысле от «вольницы» радикальных вариантов постмодернистских и постнеклассических эпистемологических подходов, и которое мы обозначили как диалогизированный когнитивный стиль.

Такое определение указывает на имеющуюся здесь возможность адекватного перевода разноформатных «языков» описания весьма далёких друг от друга актуальных полюсов и планов объемной реальности без какого-либо когнитивного диссонанса. Последнее обстоятельство (т. е. наличие неустранимого когнитивного диссонанса), по материалам проведенного эпистемологического анализа, как раз и является основной причиной затяжного кризиса, или даже тупика, в котором пребывает доминирующая ныне диссоциированная эпистемологическая платформа.

Новый инструмент системного мышления (который при желании можно обозначить ещё и как новый тип рациональности) – диалогизированный когнитивный стиль – в первую очередь актуален для исследования тех объектов и событий, устойчивость которых несопоставима со стандартными параметрами ФИАС. Основная сложность исследования таких сущностей заключается в том, что получаемая от них информация так или иначе (и чаще всего без всякого осознания) переводится в стандартные масштабы ФИАС без должной ссылки на необходимые условия её адекватной репрезентации. В данном случае осуществляется скрытая подмена одних форматов реальности, в которых была получена определенная информация, другими – в которых данная информация будет заведомо искаженной и не соответствующей объемно-закономерной структуре «чужеродной» пространственно-временной матрицы.

Против засилия такого отнюдь не проясняющего и, конечно, не научного, а наоборот, псевдонаучного способа интерпретации реальности резко возражал М. Хайдеггер в своём знаменитом произведении «Что зовется мышлением?» (цит. по изд. 2007). В связи с важностью данного тезиса мы приводим его целиком: «К чему такие вопросы о деле, относительно которого каждый справедливо соглашается, что оно, мол, ясно всему миру как день – то, что мы на земле, а в данном избранном примере стоим напротив дерева. Но не будем слишком поспешны с такими допущениями, не будем принимать эту ясность слишком легко. Мы сразу же отказываемся от всего, лишь только нам такие науки, как физика, физиология и психология с научной философией, со всей их оснащённостью примерами и доказательностью объясняют, что мы, собственно, не видим дерева, а в действительности воспринимаем некую пустоту, в которой определённым образом рассеяны электрические заряды, мчащиеся с великой скоростью туда и сюда… Откуда берут эти науки полномочия на такие суждения? Откуда берут эти науки право определять местоположение человека, а себя приводить в качестве мерила этого определения?… Но мы сегодня склонны скорее повалить цветущее дерево, чем отказаться от наших якобы более ценных физических и физиологических знаний». Собственно говоря, приведённая цитата есть пример когнитивного диссонанса, присутствующего в самой основе доминирующей диссоциированной эпистемологической платформы, и никак не решаемого с помощью традиционного когнитивного репертуара, инструментов анализа, основанных на искаженной системе репрезентации исследуемых аспектов реальности.

Предполагаемая в модели объёмной реальности новая версия адекватного – для различных статусов и темпоральных уровней контурируемой реальности – перевода одних актуальных форматов в другие, как раз и представлена технологиями диалогизированного когнитивного стиля. И вот этот способ экологического в своей основе мышления позволяет и сохранить цветущее дерево Мартина Хайдеггера в своей прекрасной целостности, и адекватно воспринимать субатомный уровень организации объектной реальности, но также – и, пожалуй, это здесь главное – понимать, в каком именно полюсе объемной реальности вот эти будто бы совершенно разные информационные объекты могут «встречаться» без какого-либо намека на конфликт.

В этом смысле диалогизированный когнитивный стиль, конечно, прелюдия – первое приближение к обновленным эпистемологическим основам авангардной науки. Ибо любые, сколь угодно изощренные эпистемологические конструкции изначально формируются в креативной лаборатории психического, а затем уже переносятся в обновленные матричные конструкции авангардного поля науки и далее – в объектную реальность. Что, собственно, мы и пытались показать в концепции информационной (темпоральной) генетики.

Но если в сфере авангардной науки этот новый способ системного мышления с необходимостью должен транслироваться в эпистемологическую основу разрабатываемого научного архетипа, более гибкую и адекватную, чем жесткие ограничения естественно-научного архетипического полюса, то в сфере философии диалогизированный когнитивный стиль может применяться без всяких предварительных условий и процедур.

И здесь самое время еще раз вспомнить Мартина Хайдеггера и его понимание сущностного содержания метафизики. Таковое, по Хайдеггеру (цит. по изд. 2007), заключается в том, что: «Основное дело метафизики – всерьёз и по-настоящему спрашивать». При этом главный метафизический вопрос Хайдеггер ставит следующим образом: «Как обстоит дело с Ничто? Почему вообще есть Сущее, а не наоборот Ничто?». Полагаем, что в свете всего сказанного понятно, что в данном случае речь идёт об идентификации и соотношении потенциального-непроявленного и объектного статусов сложной категории объемной реальности. И да, – это есть основной вопрос философии, но мы бы переформулировали этот важнейший вопрос следующим образом: «Каким образом возможно Бытие (Сущее) и Небытие (Ничто) в одной и той же реальности? В каких отношениях находятся „бытийный“ и „небытийный“ статусы этой реальности?». И если теперь попытаться переформатировать вот эту последнюю версию главного метафизического вопроса в задачу, которую необходимо решить, то здесь можно вспомнить и двух других выдающихся ученых и мыслителей, которые представили эту задачу следующим образом: «Необходимо найти такой язык, который должен показать истинную суть обозначенных категорий проявленного и непроявленного» (выдержка из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996).

Так вот, диалогизированный когнитивный стиль как раз и является тем самым темпоральным «языком» первичной Аристотелевской и Хайдеггеровской философии, с которой на самом деле должна начинаться вся подлинная наука, но ей же и заканчиваться (то есть метафизика буквально – это теперь не то, что «после физики», но и «до физики»).

В этом смысле диалогизированный когнитивный стиль – это еще и ответ всем критикам философии (метафизики, в понимании Аристотеля и Хайдеггера), требующим немедленной «отмены» вот этой, по их мнению, абсолютно не нужной, «умозрительной» дисциплины. По странному стечению обстоятельств, «легион» таких критиков представлен именно апологетами естественно-научного подхода, обосновывающими свою агрессивную позицию следующими аргументами:

• философское знание в своей основе – синтетически-априорное (т. е. предшествующее необходимому исследовательскому опыту), а поэтому – умозрительное и спекулятивное;