Мой конь розовый

Да, квартира – не дом! Нет, видать, здесь простора для души. Особенно ребячьей. Хорошо делают, что всем, кто только хочет, дают участки за городом. Сады не сады, не знаю, что здесь «продовольственной программе» перепадает. Социологи – у тех и на это готовый ответ: «продукты», «оздоровительный фактор». Меньше профсоюзных путевок, или путевок в лагеря потребуется… Кажется все, что они знают. Может, и больше знают – да не принято больше говорить? Вот и мусолят одно и то же… Главный страх, – как бы не принято было за «единоличность», «за отрыв от общественных интересов»!.. А про то, что не бывает, видать, – не герои ведь люди в массе своей, обычные они люди! – «общественного интереса» без «личного интереса», о том, что из чего складывается, об этом от социолога и газетчика не жди словечка! Сразу на общие места разговор переводят… Вместо своей мысли – давай ветхозаветные цитаты толкать!

А ведь садовый участок – это целая психология! И у взрослых, и у детей… Взять внука моего… Из тех же – разбить, сломать, чтоб не существовало… Коль выброшено – стало быть, «мусор»… И что же, приехал летом на «дачу». Все еще стесняемся, не решаемся так назвать «садовые участки». А разве не дача? У всех-всех дома! А в уставе «небольшой сарайчик для хранения садового инструмента»… Слушайте, отчего мы такие ханжи?..

Вот пошли с внуком в соседнее село. Между селами – церковь. Один кирпичный остов… На малого – огромное впечатление… Вокруг – кладбище. Все лишь по телеку видел. И что же? Подобрал скобу. Зазубренные концы. «Что это?» Объясняю. Бревна скрепляли так. У порога домов деревянных, у крыльца, то есть, два кола забивались в землю, затем в них – скобу. Сапоги очищать от грязи. Вроде коврика от пыли у дверей городской квартиры!.. «Возьмем?» «Разве-что сам соорудишь…» «Конечно!» И даже обрадовался… Пробудилось чувство дома. Так сказать, вдруг «гены хозяина» пробудились. Улыбнулся. И смешно, и грустно. Идем, вижу, не бросает скобу, что возле церкви нашел! А дома – принялся горячо за работу. Колья тесать. «Слева от крыльца? Или справа?» «Думаю, не в этом дело… Что из окон гость виден… И то, что чистит сапоги от грязи… Уважает хозяев, дом их… Да и сам – воспитанный. Во всем, во всем он – дух жизни! Зайдет, на образа, на лампаду, перекрестится, сперва сняв шапку… Обедают хозяева – «хлеб-соль!» «Просим к столу – что бог послал!» «Благодарим, уже дома отобедал! Здравствуйте! Как живы-здоровы?» «Бог милует…» Целый разговор… Еще до дела! Ритуал – а не бессмысленный! Вроде разминки! Душу расслабляет – смягчает, расположение и приязнь друг к другу!.. Это только с первого взгляда – глупости… Не глупей нас с тобой люди были… Помудрей, пожалуй, были! Готовых решений-поступков – от образования, от коллективизма жизни, газет-телевизоров – не было: все самому надо было обдумать, взвесить, решить!..»

Смотрю, малый задумался. Топорик в одной, колышек в другой руке. Куда-то вдаль смотрит… Какой она ему вдруг открылась, эта даль? А ведь важно, чтоб хотя бы раз открылась? Понимаете меня?

Я кивнул. Но уже не механически. Передо мною тоже предстала какая-то даль. И мне хотелось ее отчетливей разглядеть. Уже одному. В нагрянувших мыслях. Отставной полковник спохватился.

– Заговорил я вас! Наверно, задержал вас? Как говорится: «спасибо за внимание»… По сути, тут чаще невнимательное внимание… Из – «видно, так надо»!

– Нет, внимание было и вправду не из этого… коллективно-равнодушного… невнимательного внимания. Я с интересом слушал вас. И от души – спасибо. Будьте здоровы!

Перед лекцией

Врач: Вот хорошо, что вы пришли! Вот выпишу вам рецепт и попрошу у вас совета… Понимаете, поручили мне в школе прочитать лекцию – «О половом воспитании». Им-то, директрисе и завучу, обе женщины, – почему-то всюду директора и завучи женщины! Педагоги – женщины! Что-то здесь ненормально, по-моему! Может, с этого начать бы? Да, так им-то, директрисе и завучу – что? Взяли и записали… мероприятие, так сказать… А я вот отдуваться! Стал готовиться – голова кругом!

Журналист: А в чем конкретно затруднение?.. Тут, по-моему, возможны две крайности… Обузить до физиологии, до зоологии даже. Или наоборот, растечься по древу – психология, социология, в общем вся «проблематика-конкретика», как говорят кандидаты!

Врач: Вот именно! Вот вы сразу нащупали камень преткновения! Не могу найти рамки лекции. Ни форму, ни конкретное содержание… Ведь и тема интимная, и у каждого это проклятое «половое созревание» со своими эксцессами, сложностями. Вы ведь меня понимаете? Не дети уже – знают, что хорошо, что плохо! Тут такие бывают у подростка нравственные муки, такие боренья души… Классики об этом лишь изредка – и то сколько сказано этим немногим! Одни замыкаются, становятся неуверенными в себе, этот, так называемый комплекс полноценности мучает, другие готовы удариться во «всепозволенность» и развратничать, третьи впасть в цинизм, ёрну[2 - Ёрна – ёрничать, озорничать. (Прим. ред.)]… Все взвинчены, нервны, неестественны, мечутся от застенчивой отчужденности и замкнутости – до наглой и вызывающей строптивости… Ад ведь! И вечно – мальчики против девочек, девочки против мальчиков!

Журналист: Чувствуется, начитались вы брошюр всяких…

Врач: Почему только брошюры? Я ведь сказал вам, что и классику мобилизовал… И «Крейцерову сонату», и «Дьявола» Толстого, и Бунина – от «Легкого дыхания» – до «Дела корнета Елагина» и «Визитных карточек»… Немцев и французов приобщил, что смог достать… Ведекинда и Андре Жида, и прочее. Ведь что получается? Ученые пишут как специалисты, а писатели как художники… То есть – ученые тут особые писатели, а писатели тут особые ученые. Ученые идут вглубь вопроса, писатели – вширь вопроса… Как мне тут не растеряться? Психология, педагогика, социология. Богом надо быть!

Журналист: Это у вас – творческая растерянность, от перегруженности. Не можете разобраться в своем добре. Выбрать, так сказать, самое драгоценное. Я думаю, вы на пути к написанию прекрасной, нужной молодежи книги… И ученой, и писательской. Популярной. Очень нужна такая! Сработайте, так сказать «на стыке» науки и писательства, специалиста и художника!.. Не возражайте! Поверьте, я знаю что говорю! Журналист ведь. Опыт, годы жизни и труда! Как соотнести – задачу, материал, форму… Наверно, все же научился чему-то? Это ведь для простаков – Пушкин подарил Гоголю сюжет «Ревизора» – и, пожалуйста, написал «Ревизор»! Подарил снова сюжет «Мертвых душ», извольте – готовы «Мертвые души»… Думаю, Пушкин не просто знал, кому «дарить сюжеты», чувствовал, уже как бы написанным, в Гоголе, и «Ревизора», и «Мертвых душ». Прозрел в личности писателя его будущие создания. Так сказать – «до-родность» видел! Если произведения всегда похожи на писателя, почему же писатель не похож на то, что еще не написано, на что он способен? Скажите, почему Пушкин не подарил ни одного сюжета ни одному из своих многих друзей-литераторов? Вот, стало быть, вам – Пушкин (знал кому дарить, прозрел будущее в настоящем, Гоголя в начинающем литераторе. У кого же нам учиться? Да и Гоголь не просто внял совету – зарядился творчески Пушкиным! Тоже свойство гения! Два гения, их творческое взаимодействие, душа для другой души, как ракетоноситель! Но, простите, отвлекся… Не драматизируйте свои муки, они благодатные… Читайте дальше! От школы, от лекции – даже так – от цикла лекций-бесед – ни в коем разе не отказывайтесь! Дорожите «вопросами-ответами». Тут почувствуете завязь формы. Да и организованное, отобранное, «самоограниченное» содержание… Главное – страстно желать помочь молодым! Любить их! Желать им помочь – пусть на базе собственных ошибок! И исполать[3 - Исполать – хвала, слава, спасибо! (Прим. ред.)] вам! Пусть затянет, закружит, засосет… Интересно жить станет! Поверьте мне!..

Врач: Да! Вы верно говорите! Я это знаю, то есть, думал об этом. Но вот сомнения, сомнения, и еще раз сомнения…

Журналист: А вы не бойтесь их. Творчество – сплошь в сомнениях! Когда их нет – пиши пропало. Говоришь общие места. Все верно – но никому не нужно… Одно из главных бедствий времени… Убоялись сомнений! Уверенность, оптимизм, общеизвестное, газетное красноречие и пустозвонство. А тут еще чиновники с их «руководством». Им одно лишь надо. Свой покой, свое благополучие сохранить! И во имя этого – творчество губят! Ведь оно – что птица вьющая гнездо. Не то что вмешиваться-мешать, соглядательство отпугивает… Вместо ласточек и синичек, соловьев и пеночек, прочих веще-весенних птиц – одни вороны-стервятники остаются. Они бездушные, без воображения, хитрые-хитрые – еще бы, падалью живут! – только и слышно: карк-карк! И вся музыка… Но, уж вы простите, это я опять в отвлеченья… А лекции постройте так. Будто гуляете с сыном по лесу. Задумчивы, птицы – не вороны-стервятники! – поют, хорошо вам с сыном, задушевно, доверчиво. И вы ему обо всем этом говорите. То есть, вы – бе-се-ду-ете!.. Мера откровенности – ваше духовное чувство. Не врача – отца! Доброжелательность отца к сыну… Ничего «запретного», «недомолвленного» – а все-все будет сказано! А как у хороших писателей? Разве, скажем, «Митина любовь» – у Бунина – не то же, не так, не об этом?.. Вот вам все проблемы – вглубь или вширь, специально или образно, единство задачи, формы и содержания… Да! Что важно! Лекции-беседы – пишите и переписывайте. Чем больше захочется переписать – тем лучше! Переписывание и есть писательство. Творчество – опыт, но готовых форм нет! Нужен опыт души, а не опыт умелости. Стройте храм без срока, всю жизнь! Поставьте себе сверхзадачу – и не спешите. Живу и пишу! Нужно не то, что по силам, а то, что больше нас! А вы, чувствую, уже зарядились: никто и ничто вас не собьет! Злокозненность, зависть, недоброжелательство, бытовые щелчки – все-все одолеется…

Врач: Да, да! Прекрасно все, к делу все. Но как это все… интегрировать? Почему в одном случае это – страсть-похоть, а в другом страсть-темперамент? Где кончается порочное воображение, а где начинается воображение художника? Как это преобразить – чувственность в темперамент, в творчество? Воля, самоконтроль, переключение на другие интересы? Ведь по существу тема эта – «половое воспитание» – вся наша жизнь! Кто может сказать, положа руку на сердце, что смолоду был здесь на высоте, был гармоничным, сразу обрел возвышенно-духовное чувство любви к женщине? Кто? Никто, наверно… Вот, например, выписка, – может, не читали, вам интересно будет. Это поэт Пастернак… Искренность, как и подобает поэту. «Есть необозримый круг явлений, вызывающих самоубийства в отрочестве. Есть круг ошибок младенческого воображенья, детских извращений, юношеских голодовок, круг Крейцеровых сонат и сонат, пишущихся против Крейцеровых сонат. Я побывал в этом кругу и в нем позорно долго пробыл. Что же это такое? Он истерзывает, и, кроме вреда, от него ничего не бывает. И, однако, освобожденья от него никогда не будет. Все входящие людьми в историю всегда будут проходить через него, потому что эти сонаты, являющиеся преддверьем к единственно полной нравственной свободе, пишут не Толстые и Ведекинды, а их руками – сама природа».

Каково? «Освобожденья от него никогда не будет»! Ведь это не преувеличение, не максимализм поэта! Ведь если Пастернака сочтем здесь «единоличным», то, скажем, Маяковский здесь «коллективист». То есть, в смысле чувства «социального заказа». Поэзия не говорит – разно, она говорит то же по-разному! Два поэта, а пишут по этой теме то же самое! «Про это» Маяковского, знаете? Тема у него без «предлюбовного», без «полового воспитания», без похотливого дьявола юношеского воображения… И что же? Даже и «без» – это – «Ей и мне» – волосы на голове шевелит. Страшнейшее препятствие к нравственной свободе, сдается мне, природа велит каждому одолеть в одиночку, каждого мытарит-испытывает по-своему изощренно, жестоко, долго… Тема?

Эта тема сейчас и молитвой у Будды

И у негра вострит на хозяев нож.

Если Марс, и на нем хоть один сердцелюдый,

То и он сейчас скрипит про то ж.

…Эта тема придет, позвонится с кухни,

Повернется, сгинет шапчонкой гриба,

И гигант постоит секунду и рухнет,

Под записочной рябью себя погребя.

…Это хитрая тема! Нырнет под события,

В тайниках инстинктов готовясь к прыжку,

И как будто ярясь – посмели забыть ее! –

Затрясет; посыпятся души из шкур…

Кстати, вот убедительный пример, что нужны поэты – разные, и поэзия разная! Кроме бездарной и газетно-пустозвонной… Вроде поэты антиподы (иные только и сталкивали их лбами, будто один – исключает – нет, убивает другого!), а ведь даже в этой «личной» теме – как дополняют друг друга! Так сказать, весь диапазон темы – и жизненности ее – охвачен… Ничего не решено – но все показано, все заострено, на всем поставлены точки над и! Поэзия знает свое дело, хорошо его делает, когда ей не суфлируют руководящие чиновники, не толкают под локоток редакторы-клерки, суть перестраховщики, как те, так и другие. Каждая жизнь, вся, по сути – «половое воспитание». Как же до жизни, дать человеку в сознание опыт всей жизни! Разве каждая великая жизнь – от Пушкина до Толстого – их творчество – не есть помимо всего прочего и урок полового воспитания всему человечеству? Пусть у Пушкина больше лиризма, непосредственного переживания, «и жизнь, и слезы, и любовь» – у Толстого больше анализа, морализаторства, бунта и боренья, ведь и там, и здесь: «про это»! Ведь не плановая галочка для директрисы – классика – это воспитание духовного человека! Задача архисложная! Сама по себе – сверхзадача! С одной стороны, «физиология» и «тело», с другой «поэзия» и «духовность» – как это «соединить» в гармонию? Кому из мудрецов это удавалось? Хоть руби себе пальцы, как отец Сергий! А тут – школьник. Табу – не годится, запугивание – тем более, значит, беседы? Не срывай, мол, зеленый плод до времени? Значит – художественная литература… И вот Пришвин пишет: «Мы ничему не научаемся из книг, и когда дело касается самих себя, поступаем как первобытные люди… Вернулся, читая о Гёте, к своей первой любви, к тому особенному чувству, в котором как бы предусмотрен отказ («я не согласна») и все чувство направлено к тому, чтобы пострадать («я согласна» – значит, конец любви). Это любовь поэтического эгоиста, бессознательно отнимающего у возлюбленной душу… А вот тут-то и есть «язычество», то есть жертвой в конце концов является она, но не он…»

Пришвина не легко читать, он самоуглубленный эссеист, для него главное уловить и зафиксировать глубину мысли, а не «закруглить» ее, подменить ее общим контуром, чем-то уже неживым… Бескровная мысль ему не нужна! И что же? Тут и Гёте от него «попадает». В самом деле, что-то не помню, чтоб западная литература изображала женщину именно как духовную личность! Да у нее самой и своего света нет – она в свете мужской страсти!.. Изначальное здесь неравенство, художественная дискриминация! Может, одна из причин величья и всемирности русской литературы – не просто социальная эмансипация женщины вообще, а пафос равенства мужчины и женщины во всем человечески-духовном! Это тоже пушкинское гуманное начало в нашей литературе. Почему-то о нем мы не говорим. Поэзия, мол, воспевание любви и женщины – «вообще». Тут даже можно проследить творческое поведение каждого классика. Разное оно…

Пушкинское начало духовной женщины – обошел Гоголь, но продолжил Достоевский, олитературил Тургенев, натурализовал Толстой, вышутил Чехов, но снова подняли Блок, Бунин, Есенин… Пришвин же слишком личен в теме. Но и он не хочет «любви без предрассудков»! Он отдает должное изначальной – природной – духовности женщины в любви. Лучше уж – «не согласна» – чем бездуховность, чем «язычество» любви-удовлетворения, без чувства ее духовной личности, равноправной половиной в творении жизни! Что и говорить – он русский писатель.

«Страсть не обманывает, страсть – это сама правда, обман выходит из подмены страсти физической ее эквивалентом духовным, отчего любовь распадается на животную (презренную) и человеческую (возвышенную), между тем как истинная любовь как борьба за личность одна.»

Речь все о том же – о трудности для мужчины достичь единства между «страстью» и «поэзией», достичь гармонии – что у большинства женщин есть изначально, от природы! – в «физическом» и «духовном». Лично у Пришвина все еще более усложняется – творческим! Послушайте: «Подлость тут скрывается в том, что недоступность была потребностью моего духа, быть может, просто даже условие обнаружения дремлющего во мне таланта». Видите – каким эпитетом наделяет писатель это неединство души, эту жажду единства и все заминки здесь: «подлость»! В предельной искренности с собой он берет на себя смелость «судить» и Толстого! Его «застылость» на бездуховном взгляде на женщину, на любовь, в его морализаторстве по этому поводу…

«В первой любви я как будто выпрыгнул из себя, я не знал, куда деваться с собою, и в этом новом положении двигался, как все, к обладанию предметом своей любви. Есть в этом процессе момент в каком-то смысле, скажем, мужского насилия, приводящего к обладанию. Это насилие узаконенности как необходимое мужское свойство приводит обыкновенно к обладанию и в скрытом состоянии к собственничеству. На этом месте Толстой ставит свою «Крейцерову сонату», и он прав, поскольку любовь как мужское обладание приводит к собственности и драке самцов за самку. Но есть другая любовь к женщине, которую не знал Толстой вовсе, судя по его романам… В таком сближении мужской пол сохраняет все свое мужское (силу, талант, творчество), но подчиняет его чему-то высшему, живущему в сердце женщины-матери, а не самки… Прекрасная Дама или ведьма, положительно или отрицательно – все равно, только едва ли что-либо в духовном мире является без участия женщины».

Иными словами, проблема «полового воспитания» лишь часть общечеловеческого воспитания! Причем, жгучая она главным образом для мужчин – женщина, которая может стать матерью, сдается, не нужно тут особое воспитание. Точно природой поставленный голос, она природой же, уже в инстинктах, наделена этим воспитанием! И нет, стало быть, и «падения», и «морали» – она просто – с нашей помощью – выпадает из природы, из своей женско-материнской природы. Но и тогда она не «самка»! Мы извращаем ее природу – она же опечаленно покорствует нам: что ж поделать, если вам это так надо… Власть естества, той же природы, она отметает во имя новой власти, социально-мужской. Она тогда не знает на каком она свете – ведь великий инстинкт рождения в ней вытеснился – мы вытеснили! – мужским удовлетворением. Женщина тогда безответственна по существу – потому что ответственной по существу она может лишь быть перед законом природы! Посмотрите – как рассеянно, с каким равнодушным непониманием Катюша Маслова участвует в судебном процессе над нею! Она уже живет не своей, чужой жизнью, если ее любовь не нужна барину Нехлюдову, она все остальное принимает как некий кошмарный сон, уже «непробудимый», на всю жизнь. Закон, нравственность, совесть, наконец, – все-все для нее слова, когда женская суть ее отнята! Пусть суд, пусть каторга, все уже не имеет для нее настоящего значения. Судите птицу-подранка, судите срезанное дерево, вымытую ливнями почву… Одно и тоже! Наша ошибка, что мы – эмансипируя женщину – забыли, что она женщина! Мы ей льстим, навязываем мужские дела, передергиваем ее из природы в общественные занятия, где она, точно сомнамбула, не на своем месте, а вскоре и родить не захочет, надевает джинсы и гуляет со своей собакой! Это месть – пусть и неосознанная – нам мужчинам, обществу, жизни! Чуть лишь заговоришь об этом – «У нас такого быть не может!» «У нас женщине предоставлены все условия!» «Женщина у нас равноправна!» И нет здесь Сталинграда, все необратимо и урон неисчислимый! Напишет кто-то об этом стихи, или повесть – опять то же! «Очернительство!» Будто клевета на женщину! Она «на всех постах не уступает мужчине!» Верно, не глупее она, и способностями не обделена, все умеет делать хорошо, но детей рожать не захочет!.. Да и в самом деле – о женщине, о ее подлинном участии в делах общественных хлопочем мы? Кажется, все делается ради «процента», ради «ажура», ради внешней отчетности в этой придуманной нами эмансипации. И круговой обман получается, а сказать не моги!

Вроде наркомании. Как-то на днях смотрел телепередачу о наркомании в Узбекистане. Вел умный ведущий. Так и сказал – мы-де долго говорили про наркоманию – но только по поводу Запада. У нас-де такого нет и быть не может! И тем лишь дали возможность беде врасти вглубь, распространиться вширь… До тех пор, пока не настала у нас – гласность! Особенный вред – когда нет общественного мнения. Когда оно изображается, говорение одно и того же – что «общепринято». И все одно и то же, от доярки до известного писателя – все наперед известно, что сказано будет! Еще уста не открыл – уже знаешь все. Слова без мысли, без усилия души – готовые, пристойные, «общепринятые» слова! Артистами все стали – как же: «выступление»! Точно самодеятельность. Сами себя восхваляли, все было наилучшим образом – даже когда дело шло из рук вон плохо! Да и сейчас еще никак не отвыкнем – говорим то, «что принято»! Скажем, перестройка всего и вся, а мы «выступаем» и воздаем фимиам – перестройке!.. Ловко «перестроились»!..

Журналист: Народ у нас огромный, единый, все хорошее и все плохое – сразу обретает огромный масштаб! Огромную силу. Вот почему надо всем теперь перестраиваться. Прежде всего душой, я бы сказал – психикой всей. Особенно литературе! Пусть писатели думают, пусть ошибаются, художники даже ошибаются лучше, чем чиновники, всякие «кураторы», глаголят свои мертвые прописи! Главное – литературе должно быть возвращено право – вперёдсмотрящей. Не пристало ей повторять газетные и докладные зады: вред от этого повсеместный, большой, долгий… И почему это администраторы-кураторы возомнили себя всезнающими, всеумеющими?.. Все потому лишь, что в их руках административная власть!..

Но – вернемся к теме. Убежден, что проблема полового воспитания возникает там, где нет трудового воспитания! Проще говоря – труда! Мы труд то и дело заменяем спортом, спорт становится самоцелью, становится профессией! И все мусолим это «гармоническое развитие». Уж очень упрощенно понимаем – «в здоровом теле – здоровый дух»! В здоровом – само по себе теле – может быть и больной, и злой дух! Нужно духовное чувство жизни! Прочтите еще раз «Митину любовь» – еще и как врач, как психолог, как автор своей работы. Побеседуйте с ребятами, которые тоже раз и другой раз прочитали. И беседу поверните на «свою тему»! Ведь убило Митю – «удовлетворение»! Несомненное с точки зрения физиологии, медицины, природы… Но более, чем сомнительное удовлетворение – с точки зрения духовного чувства любви! То есть, нет здесь природы, есть лишь попытка ее обмануть, обойтись одной бездуховной физиологией. И она же, природа мстит за обман – она вкладывает в руку Мити револьвер. Не заменить Катю Аленой! Потому что Катя – любимая, а Алена – не любимая! Объясните Мите, сотням Митям, что такая «замена» – самоубийство! Не метафоричное – сущее! Объясните Кате, сотням Кать, что «замена» нелюбимого Мити, или неосознанно нелюбимого Мити, директором театральной школы – равно самоубийству – и половина вашей задачи уже будет решена. Все зависит, конечно, как «объяснить» этот шедевр… «Объяснение» – по меньшей мере – не должно быть ниже!.. По сути – можно дальше написать – Бунину, то есть, можно было написать затем – «Катину любовь». Катя бы тоже вполне могла – не нарочито, не заданно, из жизненно-художественной логики – могла кончить самоубийством. Ведь и Катя – хоть и более, по-женски, «адаптированная» – артистичная натура, тоже, хотя и по-другому, метущаяся, ищет не только любви, но и места в жизни, и не только места, но и смысла! Равно, как чревата трагедией Митина «беспочвенность» – любовь опередила поприще, цель служения, вся предопределенность беды. Катина «трезвость» не лучше Митиной «безпочвенности». Где-то их судьбы еще раз пересекутся!.. Подобно, как судьбы Треплева и Нины Заречной, когда оба другие, оба «отрезвевшие», хотя не одинаково еще надорвавшиеся… Помните, там же, в «Митиной любви», – «Меж нами дремлющая тайна, душа душе дала кольцо»… Как важно суметь почувствовать, пробудить эту тайну, из двух душ отковать одно кольцо бесконечной любви… Дерзайте! Прорубите окно в этом мрачнейшем, наполненном и иссушающими химерами воображения и реальными страданиями, лабиринте – на пути к духовной любви… Там же, помните, слова Ницше: «Тело твое есть высший разум»… Как всегда, он, Ницше, проницателен, но озарения его надо ставить с головы на ноги: он не любил людей, не любил жизнь! «Тело» – лишь часть разума! Оно обязано его слушаться! Научите этому молодых, – то есть, подскажите им путь к нравственной свободе, и они выберутся из лабиринта. Пусть Протасов, приятель Мити, не так глубок и прожжен, как хочет казаться, но ведь слово его пророческое в отношении Мити! Помните? «Есть же особи в мире животном, коим даже по штату полагается платить ценой собственного существования за свой первый и последний любовный акт»… Нет, Митя, не такая «животная особь»… Он погибает именно потому, что природой приготовлен для духовной любви, а жизнью не приготовлен к ее заменам! Вот у меня еще выписка: «И пошел теплый, сладостный, душистый дождь. Митя подумал о девках, о молодых бабах, спящих в этих избах, обо все том женском, к чему он приблизился за зиму с Катей, и все слилось в одно – Катя, девки, ночь, весна, запах дождя, запах распаханной, готовой к оплодотворению земли, запах лошадиного пота и воспоминание о запахе лайковой перчатки».

То есть, – на первом месте – Катя, в центре мира – Катя, все она одна олицетворяет, воплощает, осуществляет… Нет Кати, нет мира, нет жизни… Алена окончательное подтверждение. Любовь здесь равна жизни, а нелюбовь – нежизни…

Врач: Но что это? Митина любовь, то есть? Да не любовь она – она страстная юношеская влюбленность, которой не дано еще стать духовной любовью. Митя лишь у преддверья ее. Вот почему, по-моему, важно услышать разум по поводу любви-влюбленности не как «тело», а как поэзию юности, завязь духовной любви, как цветение пока без плодов. Не помешать, не поторопить это цветение… Не так?

Журналист: Конечно, конечно!.. Вечные здесь две крайности – «тело» и «дух», «тело» и «платоника», «поэзия», «возвышенное и идеализированное»… И не «промежуточную точку» здесь искать нужно, а гармоничность, законченность, двух этих стихий… Между всех женщин в Кате, не в одной-единственной замене Кати женщиной «вообще», женщиной, которой имя Алена, или любое другое…. Да, надо беречь молодых от безлюбья, от… прелюбодеяния! По-моему, изначальный смысл в «прелюбодеянии» – не супружеская измена – а то, что произошло между Митей и Аленой, что убило его душу, а затем и тело… Надо, видимо, объяснить юноше, что Алена в их жизни – трусость, утрата мужества, капитуляция… И если Алена (на редкость бездуховное существо! Помните, после того как получила пятирублевку, свой «гонорар», она спрашивает у «пораженного разочарованием» Мити – почем поп продает в соседней деревне поросят!) здесь приводит к револьверу – во всех случаях «Алены» ранят душу…

Да, «Митина любовь» вам поможет… Уникальное это произведение! «Вся любовь» – со всеми ее коллизиями и превратностями… К слову сказать – вот мой телефон… Чем могу – рад помочь в добром деле! Пишите и показывайте – мне самому интересно!

Котята

Чем так угодил продавщицам – в продовольственном, по нынешним временам – первым «аристократкам» – этот старик? Они ему улыбаются – словно розовощекому доброму молодцу в престижной дубленке, в ондатровой шапке «за триста рэ», с вращаемым на пальце ключиком от «личной тачки»… Впрочем, старик ненаряден – но опрятен…

– Значит, нет творогу? Очень жаль? А то колбасу я уже давно не покупаю… Очень уж усердно кандидаты-химики ее усовершенствовали… А творожок – это хорошо, это прелесть!.. Хоть за семнадцать обезжиренный – хоть самый дорогой, который за двадцать шесть копеек. Любой из них хорош… Возьму две пачки – и с чаем. На хлеб – и с чаем. На неделю хватает на завтрак!

– На не-де-лю? Да вы что? Каждое утро – тво-рог? Это же…

– А что? Обедаю в столовой. А творог на завтрак. Разве плохо! Холодильник у меня – клад. Еще с пятидесятых. Служит! Плохо?

– Конечно, плохо! Это вы, простите, для экономии? Пенсия мала? Нет, девчата, я бы так не смогла б…