Колумбийская балалайка

Хорхе отодвинул засов и распахнул дверь.

– Держи его. – Перепоручив Вову Михаилу, Алексей спрыгнул с параши. Спрыгнул, едва услышал шевеление запора.

Три шага по прямой. Раздался резкий короткий лязг – удар ограничителя о фиксирующую скобу. Засов отодвинут. Сейчас будут открывать дверь. Поэтому – немедля вбок, под прикрытие двери.

Женщины стояли посреди камеры, но так, чтобы не заслонять обзор из глазка на страшную сцену повешения. Они ревели, визжали, кричали Михаилу, чтобы тот отпустил Вовика. Работали с перебором – кричать можно было что угодно, важно, чтоб по-русски, хоть “Слава КПСС”. А вот сейчас им предстоит главное. Как только отворится дверь и покажется часовой, они должны отвлечь его на себя.

Борисыч, заняв позицию в полуметре от дверного проема, сидел на корточках. “Если старик подкачает, – подумал Алексей, – все может накрыться”.

Дверь отскочила, распахнутая толчком. Женщины взревели, простерли руки навстречу пока невидимому Алексею часовому, переместились вперед и вбок, как и было задумано, перекрыв караульному обзор. “Молодец Борисыч, – проскочила у Алексея похвальная мысль, – дело придумал. То, что одного у окна не хватает, насторожило бы гадов”.

Из-за края двери выглянуло автоматное дуло. Оно ходило вверх-вниз под крики на испанском. Алексей следил за этими покачиваниями, как завороженный. Понимал, что пора начинать, но был не в силах сдвинуть себя с места. “Амба, фраер! На абордаж!” – подхлестнул он себя.

И начал.

Шаг вперед, рука летит к стволу, пальцы обхватывают нагретый солнцем металл. И – рывок на себя. Не очень сильный. С тем чтобы вторая рука подхватила автомат под магазин. И – теперь уже изо всех сил.

Алексей вложился в рывок. Вложил всю злобу и силу. Рванул так, будто за тот конец автомата держался человек из чугуна, а не из мяса и костей.

Кряжистая фигура в пятнистом камуфляже сотрясла плечом дверь и вылетела на Алексея вслед за автоматом. Мелькнули перекошенная физиономия и отделившийся от общей массы кусок грязно-зеленой материи, оказавшийся кепкой с длинным козырьком.

Человек в хаки валился Алексею в ноги, увлекая за собой и автомат, ремень которого, выпущенный на всю длину, висел у того на плече.

Алексей не мог выпустить ухваченное оружие и упал вслед за часовым, прямо на него. Караульный обрушился на пол боком, но, придавленный сверху, очутился на спине. Автомат, издав несерьезное звяканье об бетонный пол, лег рядышком со своим владельцем.

Хорхе ничего не понял. Потому что не ожидал подвоха. Хоть и не был расслаблен. Мир перекосило, оружие вырвалось из рук, плечо приняло удар, мир в глазах закружился. Едва он успел осознать, что лежит на полу, как темное пятно накрыло сверху, а живот и колени приняли на себя чужую тяжесть. Хорхе не был готов к столь коварному нападению русских, казавшихся полными олухами. Но он был готов к борьбе как таковой. Хорхе даже не думал, что ему делать, – пальцы сами вцепились в автомат, ствол которого упирался ему в подмышку. Автомат сейчас означает жизнь, а грязная вонючая гауптвахта ясно виделась Хорхе распутьем судьбы, откуда отходят три дороги: в рай, в ад и на базу, ко второму тайму футбольного матча. Где же Пабло, дьявол его забери…

Алексей перехватил у запястья метнувшуюся к оружию руку испанца (“Или ты у нас колумбиец? Да по барабану”…). Сразу же прижал локоть второй руки к полу. Не дать завладеть автоматом. Это главное. Прозвучит выстрел – и все станет совсем плохо. И так хорошего мало. Борьба затягивается. Спина и затылок Алексея в любой момент ждали приклада или выстрела. Но он ничем не мог спасти себя от угрозы сзади. Пока не управится с этим, на полу.

Колумбиец выгнулся, стремясь перевернуться и сбросить с себя русского. Алексею пришлось почти лечь на маленького, но жилистого латиноса, прижимая того к полу. Внезапно Лешка выпрямился, одновременно освобождая и приподнимая правую руку. И с короткого замаха направил кулак в украшенную короткой бородкой челюсть.

С боксерской реакцией колумбиец дернул головой, и кулак, лишь скользнув по щеке, врезался в бетон пола. Костяшки пальцев пробила боль. Алексей отдернул руку, встряхивая кисть, и увидел пальцы боевика уже в районе приклада. Каким-то неимоверным акробатическим перемещением всего тела он опустил колено на выглядывающую из камуфляжа ладонь, перекрывая ей доступ к спусковому крючку. И тут же почувствовал, что солдат выскальзывает из-под него. Борьба не просто затянулась, а немыслимо, погибельно затянулась.

Алексей не сразу понял, что произошло. Чужие пальцы накрыли искаженное натугой лицо колумбийца, скрючились, длинными ногтями впиваясь в глаза. И истошный визг, который тут же дополнился криком часового на полу: “Убей его!” – визг этот перешел в вопль.

Вопила Любка, чьи пальцы раздирали глаза солдата. Алексей освободил руки врага, которые тут же метнулись к лицу – спасать глаза, отвел правое плечо назад и уже с полноценного размаха всадил онемевший кулак в подбородок часового. И еще раз. Еще, еще. Бил до тех пор, пока тело под ним не перестало извиваться, а голова латиноса не легла бесчувственно щекой на бетонный пол.

– К Борисычу, быстро, быстро, быстро… – хрипел Алексей, стаскивая автомат с нокаутированного часового. Стаскивая и бормоча как заклинание свое “быстро”, он поймал себя на мысли, что выстрелов-то никаких не слышал. Будто все в порядке?

Пленники исходили из того, что Алексею сразу удастся завладеть оружием часового и нейтрализовать того прикладом или кулаком. А затем он переключится на второго. В задачу Борисыча входило не дать второму выстрелить даже в воздух. Если не Леха, то другие мужики должны были немедля прийти на помощь именно Борисычу. Предполагалось, что последние, едва каша заварится, бросают свой спектакль к чертовой матери и мчатся к двери…

Но вышло не так. Получилось все очень странно и глупо.

Михаил продолжал изображать из себя вешателя до тех пор, пока от двери не послышались вскрики и шум борьбы.

– Понеслась, – подсказал Вовик, чья голова красовалась в ременной петле.

– Давай за мной, – бросил ему Михаил, соскакивая с параши. И в спешке наступая на край железного бака.

Бак перевернулся и откатился. А Михаил упал, растянувшись на смердящих кислятиной циновках. Пропала секунда – одна из тех, на которые шел сейчас счет в помещении гауптвахты. Вскакивая, он услышал сдавленно-хриплое: “Урод!.. Спасите!..” – и агоническое шарканье по стене.

Обернувшись, Михаил увидел, как Вовик, схватившись обеими руками за короткий поводок ремня, подтягивает себя вверх, перебирая ногами по стене.

Секунда ушла на осмысление того, что делать, куда бежать. За эту секунду лицо Вовика заметно побагровело.

– Танька, дура! – заорал Михаил дурным голосом на бегу. – Вытаскивай этого мудилу! Бак кати под ноги!

Татьяна стояла как вкопанная, полные ужаса глаза ее были устремлены на возившихся на полу Алексея и колумбийца. Девушка, похоже, не услышала своего начальника и бой-френда.

– Вовка!!! – совсем уж диким голосом прокричал Михаил в лицо подруге, подскочив к ней и толкнув к окну. После чего уже без задержек рванул на улицу, где должен был находиться Борисыч. Впрочем, и той задержки, что состоялась, могло хватить на что угодно…

В камеру зашел всего один часовой, второй остался за порогом, и его Борисыч не видел. Как далеко этот второй от двери? Нет, далеко он быть никак не может. И решится ли Алексей? Борисыч знал, что в такие мгновения, когда твои поступки сопряжены со смертельным риском, человека парализует и вырваться из паралича не многим удается – несмотря на понимание того, что действовать надо, что иначе нельзя.

Алексей провел атаку молниеносно. Теперь и ему нельзя было медлить. Борисыч пружиной вышел из сидячего положения и выпрыгнул на улицу.

Если б он не прокручивал в мозгу свои действия, то мог бы и растеряться. Ему было неизвестно ни положение противника, ни его габариты, ни то, как и в какой готовности тот держит оружие. Но Борисыч настроил себя – что бы ни было, даже если дуло смотрит в его сторону, он летит на автомат. Сам часовой его интересовать не должен.

Чего Борисыч не знал, так это того, насколько сильно болит у Пабло голова. Снотворные таблетки ночью спасали от бессонницы, но днем – от жары, что ли? – голова раскалывалась. Будто левую половину черепа кто-то отколупывал изнутри. Каждую ночь Пабло держался до последнего, надеясь, что сон придет сам собой, но потом не выдерживал и глотал чертовы пилюли. Все из-за старой монахини, которую он, видит Бог, случайно застрелил в том чертовом городишке. Первым ворвавшись в тот чертов дом, откуда раздавались одиночные, но очень досаждавшие воякам выстрелы из какого-то допотопного ружья, он стал палить по всем силуэтам без разбору. Кто ж виноват, что среди них оказалась монахиня. Виноват старый идиот, который от наводнившей город пальбы окончательно рехнулся и сорвал со стены охотничью одностволку.

Успокоиться Пабло с тех пор не мог. Он никогда никому не признавался, как боится попасть в ад. Раньше он надеялся, что ему простится пролитая кровь – как воину, делающему свое дело, которое кто-то должен делать в этом мире, и как примерному прихожанину, не скупящемуся на пожертвования. А кто простит ему служительницу Господа? Как ему вымолить прощение, какими приношениями откупиться? С того самого дня монахиня, прошитая автоматной очередью, являлась каждую ночь, и ночи превратились в кошмар, а дни – в головную боль.

Не знал Борисыч, вылетая из дверей гауптвахты, что Пабло успел бы выстрелить, если б не проклятая головная боль, замедлившая рефлексы.

Старик увидел второго часового сразу за порогом. В точно такой же камуфляжной форме, что и первый. Автомат в опущенных руках, у бедер, ствол повернут в сторону от дверного проема, палец на спуске. Борисыч прыгнул, обрушиваясь всем весом на поднимающееся оружие. И умудрился испытать краткое и явно досрочное ощущение победы, когда понял, что ему удалось выбить автомат из рук.

Борисыч упал на песок, накрыв собой оружие часового. И часовой от столкновения тоже повалился на землю. Но проворно вскочил, оказался на ногах первым, выхватил из ножен на поясе нож с широким лезвием и изогнутым острием. И незамедлительно атаковал. Единственное, что успел Борисыч, – это перевернуться на спину. Успел до того, как блеснувший в лучах клинок понесся ему в грудь. Его рука вылетела навстречу, согнулась в локте и подставилась под падающую руку с ножом.

И еще что удалось Борисычу и что тоже произошло неосознанно – он согнул ногу в колене. Иначе ему пришлось бы принимать рукой вес всего тела противника, а это вряд ли можно сделать одной рукой. А так, огибая выставленное колено, противник, чтобы не терять темпа, вынужден был сам упасть коленями на песок и из этого положения продолжать атаку.

Удар он смягчил, но не избежал его вовсе. Острие ножа дошло до груди и распороло наискосок рубашку, когда старик отводил руку с ножом. Тело, к счастью, не задело.

– Теперь мы еще посмотрим, чья возьмет, – сквозь стиснутые зубы выдавил Борисыч, ухватив руку колумбийца с зажатой в ней рукоятью ножа. И попытался выкрутить ее.

Почувствовал – горло будто сдавило клещами. Вторая рука, которая нашаривала уже под спиной автомат, метнулась к шее отдирать чужие пальцы.

Вывернуть руку с ножом Борисычу не удалось, солдат оказался нешуточно силен. И старику снова пришлось сдерживать опускающийся нож. Лезвие то плясало перед самыми глазами, то его удавалось отодвинуть, то оно возвращалось, то колумбиец делал попытку вырвать руку с ножом из захвата, и этого тоже нельзя было ему позволить.

Он продолжал удерживать нож и отдирать пальцы от горла. Силы таяли. Охранник был все-таки намного моложе.

“Где же остальные?” – одна мысль пульсировала в мозгу Борисыча.

“Где там Хорхе?” – думал в это время Пабло.

И вдруг поднялась песчаная буря. Песок засыпал глаза, веки рефлекторно закрылись. Песок попал и в рот, заскрипел на зубах. И продолжал сыпаться. Борисыч попытался открыть глаза, но резь и хлынувшие слезы заставили веки вновь сомкнуться. “Конец”, – сердце сжалось комком.

Выскочив за порог на песочную поляну перед тюрягой, Михаил остановился, наткнувшись на пыхтящую внизу парочку. Бросил взгляд под ноги, затем кругом. Где же автомат?

– Сейчас, батя, сейчас… – Михаил продолжал озираться, не понимая, куда подевалось оружие. – Чем же огреть тебя, морда?