По лезвию катаны

Тела трех захватчиков лежали возле костровых камней. «Форвард», которого Артем оставил живым, сейчас пялился остекленевшим взглядом в сереющее вечернее небо. Сдается, что вряд ли он скончался от естественных причин, скорее… А впрочем, что может быть естественней, чем ножевое в сердце?

Уцелевших Артем насчитал девять человек: четверо детей, включая того, что сидел сейчас на его плечах, три женщины и двое мужчин, один из которых был ранен, и, похоже, серьезно – он лежал на шкурах, обнаженный по пояс, а одна из женщин прикладывала к его окровавленному боку тряпицы и пучки травы.

Уцелевшие взрослые жители сносили тела с в о-и х погибших, отдаляя их от ч у ж и х, на другой край деревни. Дети несли туда же охапки хвороста и сухие поленья. Артем догадался, что готовят погребальный костер. Ну да, Китай, буддизм, предание огню…

«Буддизм… А буддизм – это перерождение, – устало подумал Артем. – Мне это как-то не приходило в голову при разборе вариантов. А ведь я мог на самом деле погибнуть, но потом, как учит буддизм, возродиться…» «В другом теле, – услужливо подсказал внутренний голос, который до этого слишком долго молчал, – так учит буддизм. Например, в теле собаки или свиньи. Еще неплохо возродиться быстроногим тараканом». – «А почему уж прямо так обязательно в чужом теле? – ввязался в спор со своим внутренним голосом Артем. – Потому что Будда приказал? Но ведь и будды могут ошибаться, так же они могут нарочно вводить в заблуждение или шутить. Или могли ошибаться те, кто записывал за Буддой. Вполне возможно, Будда разрешает возродиться в своем теле, но в другом месте. Или даже… в другом времени? Да, простор для всяческих предположений открывается преогромнейший. Поэтому отложим диспут на потом, до свежей головы».

Артем снял с плеч спасенного ребенка и опустил на землю. Он уже вошел в деревню, и к нему навстречу, забросив свои занятия, поспешили деревенские жители.

– Здравствуйте, товарищи китайцы! – приветствовал их Артем. Почему бы и не поприветствовать. Вдруг тут кто по-русски волокет, например, учился в институте имени Патриса Лумумбы или работал гастарбайтером где-нибудь на российской стройке. Ну, даже если никто не волокет, не молчать же в самом деле! Или прикажете гугукать, корчить рожи и шевелить пальцами?

Ближе прочих к Артему продвинулся невысокий худощавый китаец, судя по морщинам и лысине, человек немолодой. Он низко поклонился, прижав руки к бокам.

– Мы благодарим тебя, незнакомый человек, – сказал китаец. – Ты очень помог нам. Какую награду ты желаешь получить за это?

Артем с некоторой задержкой осознал, что происходит.

А происходило невероятное – он понимал, что говорит китаеза, хотя тот лопотал отнюдь не по-русски и даже не по-английски. (Некстати Артем вспомнил, что однажды нечто подобное в его жизни уже имело место. Учил, учил он в школе английский, не слишком усердно учил, признаться, относился к этому предмету как к тяжкой повинности и уж точно не верил, что когда-нибудь живая иноземная речь станет доступна его пониманию. Но как-то, слушая буржуйское музыкальное радио, вдруг поймал себя на том, что понимает, о чем вещает англоязыкий диктор в кратком выпуске новостей. Это было весьма неожиданное и приятное открытие.)

А теперь он, выходит, начал понимать и по-китайски, которого в школе не учил и на гастролях не осваивал? Тогда логично предположить, что он может на нем и заговорить. И что для этого надо, может, всего лишь захотеть?

«Я должен переключиться на китайский», – дал себе Артем установку, после чего открыл рот и произнес:

– Здравствуй, племя молодое, незнакомое. Здравствуй… Привет… Прекрасное утро, сэр…

Он лепил первую пришедшую в голову чушь, не заботясь о смысле. И дивился тому, что творится. А творилось страшное: его язык причудливо и незнакомо изгибался, губы гнулись совершенно чужеродно, весь речевой аппарат испытывал непривычное и сильное напряжение, а рот легко покидали диковинные слова, которые были отчего-то Артему прекрасно известны. Более того – он чувствовал, что может выразить на незнакомом наречии любую мысль, любое чувство не менее адекватно, чем на великом и могучем.

Артем потрясенно замолчал.

– Мы рады будем отблагодарить тебя, незнакомый человек. Всем, чем сможем, – китаец еще раз поклонился и довольно долгое время продержал себя в согнутом состоянии. Согнулись в поклоне и все остальные участники диковинной встречи в деревеньке у ручья.

Черт-те что!

– Где я, в какое место я… забрел? – спросил Артем только ради того, чтобы услышать свой голос, услышать ответ и убедиться в том, что все обстоит так, как обстоит, и нет никакой ошибки, что все это происходит наяву, а не в кошмарной компьютерной игре!!!

– Это обращенный к восходу один из склонов гор Хида. В двух ри отсюда начинаются земли даймё Нобунага. Хотя даймё Нобунага считает своими и эти горы, – вот так ответил китаец.

«Китаец ли? – появились у Артема некие сомнения. – Подозрительное словечко „даймё“, совсем не китайское имя Нобунага, форма мечей, прически, какие я наблюдал у четырех из пяти меченосцев, – с волосами, собранными в пучок на затылке. В этом как-то мало китайского. И еще лица… На китайские лица в последние дни я насмотрелся предостаточно, так вот тип лица у всех тутошних граждан чем-то неуловимо отличается. Черты китайского лица резче, что ли». Но доискиваться правды не хотелось. Артему стали вдруг глубоко по барабану все эти даймё, мечи и горы. Силы покинули его как-то разом, будто из бочки с силами выбили затычку и они, эти силы, хлынули прочь пенистой струей.

– Это самураи Нобунага, – собеседник Артема показал в сторону лежащих у костра тел. – Увы, один из самураев скрылся, и завтра сюда придут другие. Поэтому на рассвете мы уходим. Тебе, незнакомец, тоже отныне придется опасаться гнева самураев Нобунага.

Как компьютер от перегрузок «виснет», чтобы не перегреться и не сгореть, так и Артем почувствовал, что «зависает» от событийного перебора. Слишком много всего сразу свалилось: перенос, Китай-Некитай, бои местного значения, даймё и мстительные самураи. Мозгу хотелось полного покоя. Мечи, что Артем держал под мышкой, вмиг потяжелели, будто к ним подвесили гири, глаза стали сами собой слипаться, в голове заклубился усыпляющий туман. Такое неодолимое желание немедленно уснуть обычно одолевает, когда выкушаешь двойную порцию снотворного или не поспишь суток так двое-трое.

– Говоришь, какую награду я желаю получить? – Артем прикрыл глаза и пальцами помассировал глазные яблоки. – Да, кое-что желаю получить. Желаю скинуть мокрую одежду, забраться под теплые шкуры и спать, спать, спать. Хотя бы до рассвета. Договорились?

– Да, все будет, как ты пожелал, – сказал китаец-или-некитаец, опять кланяясь.

«А проснувшись, желаю вернуться в родной цирк, к его вечной суете, к запахам зверинца и к продажным клоунам», – добавил про себя Артем. Добавил, разумеется, на чистом русском языке…

Глава четвертая

МЕНЯ ЗОВУТ ЯМАМОТО

Благодаря постоянной работе над собой человек приводит все части и способности своего тела в такой образцовый порядок и в такую гармонию с самим собой, что получается полнейшее превосходство духа над телом.

    Иназо Нитобэ

Не будь Артем голоден, как тысяча гимнастов, глядишь, и поостерегся бы брать незнакомую пищу из чужих рук. Но голод сильнее осторожности, господа, и Топильский уплетал завтрак за обе щеки. И слушал. А кормили его поутру блюдами заморскими, диковинными, не узнаваемыми ни глазом, ни органами осязания.

Среди всего он, представьте, узнал лишь рыбу. Да, да, из всего того, что находилось в мисках, плошках и в котле, он узнал лишь рис и рыбу. Причем рыбу он распознал не по внешнему виду, а по едва уловимому за специями вкусу. И даже от неожиданности поинтересовался у старика, где же ее наловили, не в море ли?

Собственно, никакой он был не старик. И пусть европейскому человеку всегда приходится нелегко в определении возраста людей азиатской расы, Артем никак не дал бы своему нынешнему собеседнику больше пятидесяти. А какая же в пятьдесят старость?

– Рыба из реки, – Такамори показал на ручей.

– Ого, кто б мог подумать! – Артем не стал скрывать искреннего удивления. – Я б на месте рыбы в такой реке не водился, несолидно. А как далеко отсюда до моря, Такамори?

– А до моря отсюда три дня пути на закат, – сказал старик Такамори.

Ну, вот тянуло называть его стариком, и ничего с собой Артем не мог поделать. Может быть, оттого что Такамори был значительно старше Артема и старше всех своих оставшихся в живых соплеменников. А может быть, оттого что раз попал на Дальний Восток, значит, рядом обязательно должен объявиться старенький мудрый учитель, который приобщит к таинственному древнему Знанию и при этом замучает жестокими физическими упражнениями.

– А какой сегодня день, Такамори, что-то я запамятовал? – спросил Артем, не сразу подцепив двумя оструганными палочками подозрительный желто-зеленый шар и не без трепета отправив его в рот.

– Сегодня второй день полной луны, – ответил Такамори.

Вот что происходило на рассвете и вот какие разговоры при этом велись. Ночь Артем проспал как убитый. Впрочем, сна Артем, можно так сказать, и не почувствовал: закрыл глаза, куда-то провалился и тут же вынырнул. А вынырнув, обнаружил, что в родные цирковые края так и не вернулся, что по-прежнему находится в дикой лесной деревеньке, лежит на циновках внутри хижины под пахнущими зверем шкурами. В общем, фокуса-покуса «опля и обратно дома» не вышло…

Стоило Артему открыть глаза и приподняться на локтях, как от него тут же кинулась прочь и юрко выскочила из хижины невысокая худенькая азиатка, на вид совсем девчонка. Побежала, сверкая голыми пятками и лодыжками, громко крича:

– Гайдзин проснулся!

Даже не владей Артем нынче удивительной способностью понимать по-чужеземному, он бы перевел для себя слово «гайдзин». Вопреки расхожему представлению о циркачах как о тугодумных дуболомах, способных лишь на дурацкие фокусы и кривлянье, цирковые – люди все же не совсем пропащие. Книг они читают, может быть, даже больше, чем среднестатистические граждане, потому как меньше смотрят телек, а больше времени проводят в дороге, коротая ее за чтением; кругозор у них не так убог, как у некоторых; иностранные языки изучают с удовольствием, а уж не знать английский в цирковых кругах считается просто верхом неприличия; в театрах они бывают, выставки и концерты посещают, из кинофильмов смотрят не только те, что с участием Юрия Никулина; да и круг общения у них не ограничен стенами шапито. Короче говоря, Артем и без новых способностей знал, что слово «гайдзин» по-японски означает «неяпонец» и содержит в себе помимо констатации печального факта также несколько самых разнообразных оттенков: пренебрежения, настороженности и даже где-то сдержанного восхищения. Короче, сложное слово, передающее непростое, мудреное отношение японцев к чужакам.

Что он каким-то макаром угодил в Японию, а не сохранился в солнечном Китае – это Артем уяснил еще вчера вечером, услыхав про даймё и самураев, и только усталость не позволила довести мысль до логического финиша. Утром же, на свежую голову, услышав емкое слово «гайдзин», он осознал во всей полноте и прямоте, что отныне владеет самым натуральным японским языком, а не каким-нибудь там китайским или старомонгольским. И теперь он, бывший воздушный гимнаст и российский гражданин, знает, что черепаха по-японски «камэ», малиновый – «куренай», а короткий меч (а вовсе не кинжал), который вчера держал в руках, зовется «вакидзаси» и еще много чего другого знает и понимает. Причем он способен не только без труда переключаться с языка на язык, но и, возникни такая охота, может даже думать по-японски.

Более того, Артем обнаружил, что он стараниями неведомой силы обучен иероглифическому письму. Вот дай ему сейчас карандаш, вручи клочок бумаги, и он сможет с помощью хитрых японских закорючек выразить чуть ли не любую мысль, составить деловое письмо и даже объясниться в любви к женщине или к Японии, к его новой, получается, родине. Во какие дела!

Это что ж получается?! Получается, как с теми же иностранными языками, которые все мы изучали в школе и вроде начисто потом забыли. Но нет, на самом деле мы ничего не забыли, просто знания за ненадобностью осели на дно памяти, опустились, так сказать, в сероклеточный ил – так невзорвавшиеся мины Второй мировой опускаются на дно океана, где и ждут своего часа. Но стоит только чем-то расшевелить память, допустим, погружением в языковую среду, и вы быстро вспомните все то, чему вас учили в школах и институтах, заброшенные знания всплывут на поверхность ума – точно так же мины Второй мировой нет-нет да и поднимаются с илистого дна океана, чтобы стукнуться о днище мирного панамского сухогруза.

Вот что открыл в себе Артем, когда проснулся и лежал голый под теплыми шкурами.

– Твое кимоно, незнакомец, вышедший из леса, и твои таби.

Впорхнувшая в хижину японка опустилась на колени и с поклоном – в поклоне лбом едва не коснувшись пола – положила рядом с Артемом его трико с блестками и его тапки-«акробатки».

«А откуда, интересно, у вас еще мог выйти незнакомец, как не из леса», – мысленно пробурчал Артем, вслух же поблагодарил «Спасибо, мисс» и стал дожидаться, когда она выпорхнет наружу. Но японочка не спешила упархивать, сидела на коленях, опустив глаза. «Вчерашняя или не вчерашняя, – задумался Артем. – Та, что фехтовала головешками, или не та?» М-да, не столько времени он еще провел в дальневосточной Азии, чтобы все представители желтой расы перестали быть для него на одно лицо. Тем более что его нынешняя гостья одета была в штаны и куртку из черной материи – давеча, помнится, никто из деревенских не был так одет. Видимо, это их походная одежда, они ведь, помнится, собирались на рассвете покидать опасные места.

– Как тебя зовут, прелестное дитя? – спросил Артем, тут же подумав, что с дитем он перестарался – его гостья явно уже перешагнула порог совершеннолетия.