Разбуженные боги

– Эй, Аоки, обезьянья моча, чего сидишь! Ты уже должен бежать впереди! А ты, Кусанку, отведешь Ямомото к яме. Пусть посидит до утра. Проведет там ночку и утром станет самым разговорчивым из людей.

– Послушай, Хаси, – торопливо заговорил Артем. – Я из тех, кто принимает вещи такими, какие они есть. Вот поэтому всего за полгода я, чужак, стал даймё и послом императора. Вот увидишь, мы с тобой договоримся, Хаси-сан. Я знаю, что предложить тебе. Но моим людям ничего не должно угрожать, без них все бесполезно…

Хаси махнул рукой, показывая, чтобы Артем замолчал.

– Успеешь еще наговориться. Некогда сейчас. Твоих людей никто не тронет… пока. Кусанку зайдет к ним и скажет, что ты остался у меня в гостях. – Он хмыкнул. – Очень, мол, тебе понравилось тут, у меня в доме. Завтра после беседы с тобой я решу, что с ними делать.

О дорожной казне Артем и не собирался заикаться, понимая, что на ней уже можно поставить крест. Хотя обидно. Пропало все, что нажито непосильным трудом.

Атаман неожиданно наклонился над столом и едва ли не задушевным тоном проговорил:

– Пойми, Ямомото, я не хочу тебе зла. Клянусь гневом Сусаноо, это так. Ты ж не яматонтю! И ты мне нравишься, клянусь посохом Наньдоу. За полгода возвыситься среди таких твердолобых ублюдков, как эти самураи, – такое достойно уважения. Это значит, что ты не полный ублюдок. Но поверь мне, Ямомото, я сам вот этими вот руками буду рвать твою шкуру на клочки, если ты разочаруешь меня, начнешь врать и запираться. Подумай об этом наступающей ночью.

Глава пятая

Три имени и крест

Воняло, как… Ну как может вонять непроточная лужа диаметром более чем в два кэна[15 - Кэн – японская мера длины, 1,81 метра.], вся заросшая гниющей травой, куда постоянно задувает ветром листья, сухую траву и прочий мусор, куда, не исключено, выплескивают отходы, и в которую наверняка время от времени мочатся всякие ублюдки? Вот так и воняло, короче.

От рыболовной сети Артема освободили еще во дворе атаманского дома. Туземцы развели его руки в стороны, примотали их шнурами тройного плетения к бамбуковому шесту и так и вели распятым до самой ямы, находившейся в дальнем конце форта, почти у самого бамбукового частокола.

Даже если бы эти ублюдки отвязали его руки от палки, прежде чем столкнуть вниз, в зловонную жижу, от этого путь к свободе не стал бы легче. Поди вскарабкайся по осклизлым глинистым склонам, где ни кустика, ни корня и ничего другого, во что можно вцепиться пальцами, а карабкаться до верхнего края ямы кэна полтора, не меньше. Особенно безнадежным подобное предприятие выглядело по причине наличия часового. Неизвестно, чем там занимался большую часть времени пират, оставленный Кусанку на часах, сидел ли на пеньке или ходил без устали, но, увы, точно не дрых, потому как время от времени подходил к краю ямы и заглядывал в нее.

Лужа была весьма глубока, Артему чуть пониже груди, во всяком случае в том месте, где он находился. Как там в других местах, он не проверял, но сомнительно, что тут могли быть серьезные перепады глубин, чай не океанское дно. Ноги утопали в толстенном, омерзительно жирном на ощупь слое ила, хотя к накоплениям дерьма на дне этого водоема как-то совсем не подходило благородное слово «ил», и переставлять ноги с места на место было затруднительно. Правда, не ощущалось и большой необходимости их переставлять.

Настроение у Артема было под стать царящей в яме вонище. Препоганейшим было это самое настроение. Правда, ощущение безнадеги пока не наступило, потому что пиратский атаман все-таки его не прикончил, хотя по контракту был обязан это сделать еще среди пучины океанской. Это вселяло кое-какие надежды, пусть дохленькие, но все же. Во-первых, можно будет поторговаться. Во-вторых, можно попробовать сбежать, для начала из этой ямы.

На первый взгляд выбраться из ямы было решительно невозможно, но попытаться надо. Хоть какой-то шанс на успех имел место быть. Все-таки Артем – цирковой акробат. Кто скажет «бывший», тот пусть плюнет сам в себе в лицо. Мышечную память так просто не профукаешь, к тому же он за последние полгода форму особо не растерял… ну так, разве что самую малость. Думать над побегом следовало изо всех сил. Может, и придет в голову что-нибудь дельное, скажем, из опыта чужих побегов, киношных или книжных.

Правую ногу узника в районе щиколотки пронзила боль, словно туда с размаху всадили раскаленную иглу. Зашипев не хуже иной змеи, Артем привалился плечом к стенке ямы и выдрал ступню из вонючей жижи. Сандалия-гэта осталась в иле. Разыскать ее на ощупь было бы непросто, не говоря про то, чтобы снова вдеть в нее ногу. Ну и хрен с ней! Под угрозой потерять голову вместе со всеми волосами по гэта не плачут. Он потряс ногой, сбрасывая повисшие на ней водоросли, и подтянул ступню к себе поближе. Вот, кстати, и сгодились акробатические навыки!

Между таби[16 - Таби – что-то вроде шерстяных носков, которые надевались под гэта.] и краем штанов-хакама проступал светлая полоса кожи. Вот там и торчала пиявка, жадно присосавшаяся к ноге и похожая на гадюку, недавно вылупившуюся из яйца, каких хватало в лесах под Ицудо.

Артем выругался себе под нос, сплетая самые гнусные слова из двух языков. Отчего-то у него не было ни малейших сомнений в том, что этой кровососущей пакости тут полным-полно. Мечта Дуремара, блин!.. Проявив недюжинные или, наоборот, вполне нормальные для акробата гибкость и ловкость, Артем несколько раз стукнул ногой о выступ глинистой стенки и сшиб пиявку. М-да, даже если твари не прокусывают одежду, то вряд ли они откажут себе в других маленьких радостях. Они способны находить неприкрытые участки кожи, проникать в прорехи, забираться под одежду. Стало быть, предаваться такому увлекательному занятию, как сбивание пиявок, можно всю ночь напролет. Ясен пень, силы при этом иссякнут быстрее быстрого. Встает вопрос: а нужно ли беречь эти силы? Для чего их беречь?

А над головой пленника вовсю свирепствовал ветер. Уже когда они шли к яме, он лупил навстречу, стремясь содрать одежду и заставляя жмуриться и пригибаться. Видимо, и вправду ночью на здешние берега обрушится полноценный тайфун. Уж больно отчаянно ветерок-то задувает, все набирая и набирая обороты.

Небо уже плотно заволокло тучами всех оттенков черноты, при взгляде на которые Артему как-то сразу стало ясно, что ничего хорошего от этой ночи ждать не приходится. Над головой завывало на все лады, стоял треск, в яму заносило листья, сломанные ветки, какую-то труху. Это притом, что частокол, расположенный поблизости, худо-бедно гасил ветер. От такого ветра могла приключиться только одна польза – если он завалит одно из соседних деревьев и его верхушка опустится прямо в яму. Тогда по нему можно будет забраться наверх, разумеется, только в том случае, если это дерево одновременно придавит и часового.

Гром прогремел как-то глуховато, словно сквозь вату, забившую небеса, а вот молния сверкнула вполне себе полноценно, эдакой гигантской фотовспышкой, словно бог ветра Сусаноо рубанул по небосводу катаной, сверкающей как тысяча огней. О боже! Артем вскрикнул, отшатнулся к стенке, поскользнулся и съехал по ней в жижу, поднимая брызги. На миг от пяток до макушки его прошил доподлинный суеверный ужас, сжал ледяными клещами живот и ледяной же волной прокатился вдоль позвоночника.

На другом конце этой зловонной ямы в свете молнии явственно обозначился силуэт живого существа. Артем поспешно выпрямился, мотая головой. Кажется, его вновь цапнула за ногу какая-то тварь, но он не обратил на это внимания.

Тут наконец заработал мозг, анализируя увиденное. К тому же небеса осветила вспышка, пусть и не столь яркая, как предыдущая, но и ее вполне хватило, чтобы рассмотреть, что к чему. Существо в яме было, оно не привиделось Артему. Это была вовсе не какая-нибудь коряга, это было не нечто сверхъестественное, а вполне себе человеческое существо. Более того, Артем разглядел бамбуковую палку и привязанные к ней руки, разбросанные крестом.

Ясно. Собрат по несчастью, тоже узник зловонной ямы. А что тут удивительного? Пираты – народ бедный. Не нашлось у них отдельной ямы даже для столь благородного пленника, как посол Ямато.

Очередная вспышка молнии позволила Артему рассмотреть, что его сокамерник, или сояменник, в отличие от него самого гол по крайней мере по пояс, по поводу чего ему стоило лишь посочувствовать. Ну разве что кровь у него намешана из жидкостей, несъедобных для пиявок.

– Эй, на палубе! – достаточно громко, чтобы перекрыть завывания ветра, позвал Артем. – Кто будешь, товарищ по несчастью?

Ответа не последовало.

– Эй, приятель, ты живой?

Артему пришло в голову, что в происходящем есть некоторая странность. Заключалась она в том, что его сокамерник как молчал, так и продолжал молчать, хотя был живым. Живой, точно. Во-первых, иначе он не стоял бы так прямо, а во-вторых, при очередной вспышке Артем разглядел, как тот пошевелился.

Артем произвел и еще одно ценное наблюдение. Он заметил, что его сокамерник довольно высок по местным меркам. Если, конечно, в той стороне глубина лужи была такая же, как и там, где стоял Артем.

– Не очень-то ты разговорчивый, я погляжу. Видимо, еще не насиделся как следует. Может, ты по-японски не говоришь?

А с каких щей он, собственно, должен был говорить по-японски, если подумать? Что мешало этому человеку быть китайцем, корейцем или жителем одной из тех стран, названия которых ни о чем Артему не говорили?

Тем не менее наш герой сделал еще одну попытку завязать общение:

– Меня зовут Ямомото, не слышал? Я послан императором во главе посольства. Далеко послан… Впрочем, не исключено, что уже приехал.

Но его товарищ по вонючей яме продолжал все так же загадочно молчать. Он пока так и не сказал ни слова даже на каком-нибудь таинственном наречии, не издал ни звука, не погугукал там или не присвистнул восторженно или удивленно, молчал как каменный.

«Может, ему язык отрезали? – подумал Артем. – Собственно, что же в этом такого странного-то?! На дворе беспробудно дикие века, вокруг пиратское логово, запросто могли и оттяпать язык под корень. Да еще заодно с ушами. А я его тереблю, раздражаю».

Артем, осторожно ступая, двинулся в сторону сокамерника. Осторожность стала совсем нелишней после того, как ил засосал и вторую сандалию-гэта. Теперь он передвигался по дну в одних лишь таби, которые никак не могли защитить ступню от какой-нибудь острой херни. А ведь в его положении для полного счастья не хватало еще и пропороть ногу, не правда ли?

Артем решил, что ему стоит рассмотреть этого человека поближе – на всякий случай и за неимением иных занятий. Вдруг как-то получится установить контакт? Допустим, жестами, скупыми по причине связанных рук, или выразительной мимикой. Вдвоем проще что-либо сочинить. Скажем, если взобраться на плечи… Нет, пожалуй, с руками, примотанными к палкам, им все равно не удастся выбраться наверх. Но веревки можно попробовать распутать зубами, перегрызть. Словом, ежели двое действуют сообща, то это уже какая-никакая сила.

– Когда-то давно, в прошлой жизни, я был цирковым акробатом, – заговорил Артем, переступая ногами по дну.

Раз у него объявился собеседник, пусть и такой, то чего же молчать, торча в вонючей жиже и слушая свист все усиливающегося ветра? Так и присутствия духа можно лишиться раньше срока, намеченного богами.

– Летал я по воздуху и крутил там всякие сальто-мортале. Поэтому сам понимаешь, что именно человек воздуха и высоты, то есть я, должен чувствовать, торча в этой луже. Но ведь я же еще и даймё, и посол, и богатый уважаемый человек. Это, понятно, еще более усугубляет мое сидение в дерьме. От этого я еще более удручаюсь. Какие-то два месяца назад меня принимал в Дайдари император, а теперь швырнули сюда, как какую-то собаку…

То ли Артем краем глаза углядел движение наверху, то ли пресловутое шестое чувство ему подсказало, однако факт – что-то заставило его задрать голову. Ну, так и есть! Над его головой на фоне несущихся туч и прочерчивающих их зигзагов молний выделялся силуэт часового, сидящего на корточках и пялящегося вниз.

Вертухай никак не отреагировал на перемещение по яме одного из пленников, однако Артем решил не раздражать его понапрасну и пока постоять на месте. Трудно сказать, что тот способен сделать, ежели захочет пресечь прогулки пленника. Он может ткнуть нарушителя острой бамбуковой палкой, помочиться ему на голову или просто станет торчать над головой, никуда не отходя. Впрочем, достаточно и последнего. Пусть этот поганец уберется, тогда можно будет и доковылять до сокамерника.

Артем замолчал, но вдруг подумал: а не попробовать ли ему разговорить вертухая? Зачем? Ну мало ли, вдруг да удастся что-нибудь полезное вытянуть или на что-нибудь подбить, задурить голову, застращать Белым Драконом. Вдруг он слышал о Белом Драконе? Тогда можно попробовать убедить этого пирата, что лучше служить Дракону, чем тем, кто действует против него. Заткнуться никогда не поздно.

– Эй, наверху! – позвал Артем. – Ты по-японски говоришь?

Ответом было молчание.

– А по-китайски? – зачем-то спросил Артем, разумеется по-японски.

Опять никто ничего не ответил.

– Ну что за дрянь! – напрягая горло, громко заговорил Артем. – Мало того, что сидишь в яме как последняя жаба, так еще и говорить с тобой отказываются. С послом императора, с Белым Драконом – и не говорят! Слышь ты, наверху, член дохлой собаки и обезьянья задница, хочешь, я тебе скажу, где под Шанхаем клад закопан? Вы же, пираты, сами не свои от этих кладов. Поделили бы честно, пополам, а? Нет, правда, есть клад, с места не сойти… М-да, не очень удачная клятва. Аматэрасу клянусь, Сусаноо клянусь, мамой родной и здоровьем тэнно Сидзё клянусь – есть клад, есть. Вот ты слышал о Шанхае? Молчишь. А ты, мой бедный друг, тоже не слышал? Никто, я смотрю, тут у вас ничего не слышал.

На самом деле насчет шанхайского клада Артем не врал. Во всяком случае детектор лжи, от которого здешних обитателей отделяло несколько сотен лет, вранья не зафиксировал бы, потому как Артем был убежден в том, что в Шанхае может что-то быть. Вернее, не в Шанхае, а на той территории, на которой в далеком будущем раскинется этот огромный город. Сейчас, судя по всему, поселения с таким названием все-таки не существует. Все японцы и китайцы, которых он расспрашивал, ни о каком Шанхае и слыхом не слыхивали, даже китайские моряки, которым вроде бы положено знать наперечет все прибрежные поселения своей страны.