Талантливый господин Варг

Заместитель комиссара издал пренебрежительный звук. Ульф с Анной как-то попытались проанализировать этот звук и решили, что лучше всего передать его как «пфвау». И теперь заместитель Комиссара как раз и сказал: «Пфвау» – и вдобавок покачал головой.

– Все время натыкаться на что-то по чистой случайности невозможно, – добавил он. – Решение либо проистекает из логических предпосылок, либо это просто чутье. Уж, конечно, вы это понимаете, Варг. Вы всегда казались мне исключительно рациональным человеком.

Теперь же Ульф вошел в комнату для собеседований и при виде посетительницы вздрогнул: он узнал в ней Эббу. Обернувшись, она улыбнулась.

– А я тут наслаждаюсь искусством. Это ведь Цорн, верно? Мне они всегда ужасно нравились – Цорн и Карл Фредерик Хилл.

Ульф был приятно удивлен, что она разбирается в живописи.

– Да, – ответил он, – это Цорн.

А потом добавил:

– Некоторые находят странным, что в полицейском учреждении могут висеть на стенах картины. Их это удивляет.

– Меня – нет, – сказала Эбба. – Я думаю, в каждом общественном здании должно быть выставлено искусство. Кроме того, у вас ведь не совсем обычное полицейское подразделение?

– Не совсем, – ответил Ульф. – У нас довольно специфические задачи, – он немного помолчал. – Я рад вас видеть. Но это частный визит – или профессиональный? Прошу прощения за вопрос, но от нас требуют заносить посещения в журнал.

– Это профессиональное, – быстро ответила она.

Ульф ощутил некоторое разочарование. Но, опять же, она уже упоминала, что у нее кто-то есть, так что надеяться было особенно не на что.

Он сел напротив нее.

– Что ж, как я могу вам помочь?

Она ответила не сразу; наконец, понизив голос, она, запинаясь, сказала:

– Понимаете, человек, с которым я живу…

Он кивнул.

– Да, вы его упоминали. Нильс – так, кажется, вы сказали, его зовут.

Ее явно удивило, что он запомнил эту деталь.

– Вас, наверное, тренируют запоминать подобные вещи, – сказала она. – Я-то забываю имена практически сразу же, но при вашей профессии это наверняка было бы страшно неудобно.

Ульф рассмеялся.

– Да уж. Было бы странно, задавай мы людям вопросы вроде: «Понимаете, мы разыскиваем этого… Как его там?» Мне кажется, это вряд ли сработало бы.

– Моего партнера зовут Нильс Персонн-Седерстрём.

Назвав это имя, она замолчала и поглядела на Ульфа; было ясно, что она ожидает какой-то реакции. Почему? Может, он должен был как-то отреагировать на имя – вполне рядовое имя для, скажем, представителя высших слоев шведского общества? Седерстрёмы регулярно фигурировали в разделе сплетен в журнале, который Ульф читывал в приемной у своего стоматолога. Они посещали всевозможные вечеринки и мероприятия – открытия выставок, например. А один Седерстрём участвовал в важной дипломатической миссии за океаном. И тут он вспомнил. Ну конечно: Нильс Персонн-Седерстрём был тот писатель, о котором трещали все газеты вот уже лет десять подряд. «Шведский Хемингуэй» – так они его называли.

– Тот самый Нильс Седерстрём? – спросил он.

Она опустила глаза.

– Да.

На Ульфа это произвело впечатление.

– Он ведь очень известен, верно? Не только у нас, конечно, но и в Германии, Америке, Англии… Я слыхал, они там обожают его книги.

Она слегка наклонила голову, принимая комплимент:

– Он хорошо пишет, да.

Ульф попытался припомнить, что же еще он читал о Седерстрёме. Да, точно: Седерстрём был этакий плохой парень – он много пил, дрался и ухлестывал за женщинами направо и налево. Поневоле напрашивалось неприятнейшее предположение: склонность Седерстрёма к насилию проявляла себя и дома.

– Ваш партнер поднял на вас руку? – осторожно спросил он.

– Нет, конечно, нет, – быстро ответила она. – Ничего подобного. Наоборот, в этом случае он – жертва. Поэтому-то я к вам и пришла.

– Жертва чего?

– Шантажа. Я обнаружила, что он потихоньку перечисляет кому-то деньги. Когда я спросила его об этом напрямую, он уклонился от ответа. И тогда я ему сказала: «Тебя шантажируют?», а он ничего не ответил, но я сразу поняла, что попала в точку. У него сделался ужасно виноватый вид.

Ульф откинулся на спинку стула.

– Можно спросить: почему он не явился сюда лично, чтобы подать жалобу?

У Эббы сделался смущенный вид.

– Потому, что он так и не признался, что его шантажируют. Я узнала о платежах, которые уходят куда-то с его счета. Но он вообще отказывается о них говорить! Хуже того: признай он даже, что его шантажируют, он все равно не стал бы ничего по этому поводу делать.

– А можно спросить: почему?

Разумеется, Ульф полагал, что уже знает ответ: в большинстве случаев жертвы шантажа даже и не мечтают о том, чтобы пойти в полицию – потому, что не хотят раскрывать ту самую тайну, которую узнал о них шантажист.

– Думаю, потому, что он не хочет никакой огласки, – сказала Эбба. – Нильс – знаменитость, как вы уже знаете. А знаменитые люди часто стремятся избежать огласки – то есть, если это возможно.

– А бывает, что и наоборот, – возразил Ульф. – Помните несчастную леди Ди? Она, бывало, специально звонила журналистам, чтобы сказать, что не желает никакой огласки. Довольно странно.

– Нет, мне кажется, Нильс – не такой, – ответила Эбба. – Это совсем не в его духе, – она немного помолчала. – Это я хочу повлиять на ситуацию. Мне нужно остановить этого шантажиста, кем бы он ни был.

– Хорошо, – сказал Ульф. – Но, как правило, мы стараемся не начинать расследование, если этого не хочет сам потерпевший.

Эбба подалась вперед.

– Но вам же наверняка приходится расследовать подобные случаи. Как насчет жертв домашнего насилия? Они довольно часто отказываются давать показания – по крайней мере, я об этом слыхала.

Ульфу было хорошо известно, что она права. Когда он еще только начал работать в полиции, ему пришлось иметь дело с целым рядом подобных случаев – и всякий раз ему с трудом удавалось сдержаться. Муж – а, как правило, это был муж – маячил где-то на заднем плане, самодовольно ухмыляясь, пока его запуганная жена твердила историю, которую он ей скормил. Нет, ее муж никогда бы не поднял на нее руку; нет, она просто «упала с лестницы» – или, если с воображением было совсем уж туго, то «ударилась о дверную ручку». Ульф кипел от ярости; он терпеть не мог любителей издеваться над слабыми, и больше всего ему хотелось познакомить очередного мерзкого супруга с одним своим коллегой по имени Стиг, который некоторое – довольно короткое – время был чемпионом Швеции по боксу в среднем весе. Стиг, конечно же, был всей душой против насилия, кроме как на ринге, и, бывало, разочаровывал своих не столь деликатных коллег, сторонников «мягкого убеждения», как они это называли: метод, который обычно применялся против асоциальных тинейджеров – любителей граффити, стихийных расистов, вандалов, – которым, как правило, не хватало отцовской руки, по причине отсутствия отцов. Ульф эту практику никогда не поддерживал.

– Домашнее насилие – это всегда сложно, – сказал он. – Мы, как правило, знаем, что происходит – информация доходит до нас разными путями, – но бывает, что с нами просто отказываются сотрудничать. В самых серьезных случаях мы готовы все-таки возбудить дело, хотя приговора добиться практически нереально, если жертва насилия отказывается давать показания.